Поэт-песенник называет артистов, поехавших на фестиваль в Юрмалу, «предателями»; генерал спецслужб употребляет это же слово в отношении выпускников, устроивших автопробег на «гелендвагенах». «Предательский туризм» – так в патриотических медиа реагируют на россиян, решивших отправиться на отдых в Турцию. Слово из лексикона 1930-х годов – «предатель» – триумфально ожило на этой неделе.

Сильное слово, и у него в России длинная история; но вспоминается в первую очередь почему-то употребление его в советском быту, куда оно перекочевало из суровых судебных приговоров. «Предатель» – значит, «ведешь себя не так, как я (мы) рассчитывали; не так, как мне (нам) удобно». Так говорили во дворе и даже в семейных ссорах – в попытке найти на человека символическую управу, подсознательно ища абсолютной истины. А что могло быть абсолютнее государства? «Предатель» ведь – «государственное слово». Но вся штука в том, что при встрече с частным государственный лексикон начинает хромать – «государственное право» и «право на интрижку» друг в друга не конвертируются. Именно на этом несовпадении построен комический эффект известной песни Александра Галича «Красный треугольник»: чиновница из ВЦСПС, желая покарать мужа за интрижку, вызывает его на партийное собрание, где тот кается и оправдывается («И в моральном, говорю, моем облике / Есть растленное влияние Запада»), но гарантированно получает «строгача».

Русский язык вообще проявляет свою бедность, когда речь заходит о частном. Общество с середины 1980-х стремительно менялось, а языковой инструментарий остался на том же скудном уровне: из всех оценочных инструментов как была, так и сохранилась одна «лопата». От частого употребления слова «предатель» применительно к обыденным вещам сегодня возникает тот же эффект, что и в песне Галича. В результате слово окончательно лишается витальной силы 1930-х годов, откуда оно ее когда-то и черпало. Для деноминации «карающих слов» из старого лексикона даже ничего не надо делать – язык, так сказать, сам прекрасно справляется с этой работой.