Майдан, 2014 год. Фото: Vasily Fedosenko / Reuters
В 2014 году главное событие российской истории происходило за пределами России. В столице соседнего государства на центральной площади убивали протестующих, из страны бежал президент, в стране менялась власть, появлялись новые лица и имена, звучали новые лозунги, рушились памятники, а менялась при этом Россия. Отпраздновав свою Олимпиаду, она шаг за шагом двигалась навстречу судьбе, и эти шаги выглядели не менее отчаянными и безрассудными, чем движение украинских демонстрантов навстречу пулям. «Крым наш», «Новороссия», «ДНР», «ЛНР», «Игорь Иванович Стрелков», «Дом профсоюзов», «MH 17», «минские соглашения», «нормандская четверка», «Моторола», «Гиви», «майор Прилепин» – в том феврале еще никто не знал этих слов, но они, как теперь ясно, были написаны именно тогда – кровью на киевской мостовой. В украинской столице погибали демонстранты, и каждая смерть приближала Россию к ее новому, тогда еще непредставимому историческому состоянию, в котором она пребывает до сих пор.
В отличие от всех остальных слов того года слово «майдан» в русском политическом языке к тому времени жило уже почти десять лет. Украинская революция 2004 года сейчас выглядит образцовым мирным выходом из самого острого политического кризиса, но для современников в России она была образцовой угрозой – вся мифология «цветных революций», придуманных на Западе и имеющих своей целью геополитическое перераспределение в пользу США, сложилась в России именно тогда, в первой половине нулевых – даже на «арабскую весну» в 2011 году Кремль смотрел как на продолжение длинного сюжета, вобравшего в себя, кроме украинской, революции в Сербии, Грузии, Киргизии, и наша опереточная Болотная легко ложилась в тот же смысловой ряд – люди выходят на улицы, власть вступает в полосу турбулентности и обрушивается к ногам протестующих.
