Памятник Владимиру Ленину. Фото: pixabay.com
20 апреля в издательстве Corpus (АСТ) выходит новый роман Владимир Сорокина «Доктор Гарин». Сорокин в русской литературе занимает особое место – он давно стал инструментом описания действительности («это Сорокин», говорят обычно в тех случаях, когда слов уже не находится). Сорокин начал писать более 40 лет назад; одной из главных его тем остаются отношения советского и постсоветского человека со словом, речью, а, стало быть, и смыслами. Тем самым Сорокин оказался особенно созвучен нашему времени: все последние десятилетия, начиная с перестройки, наше общество и занимается примерно тем же – пересмотром прежних основ жизни.
Говорит не человек сам по себе – говорит язык, которому человек обучен и который ему навязан обществом; в ХХ веке об этом писали и говорили многие, в частности, Бертран Рассел и Ролан Барт. В большинстве случаев человек не очень-то старается подыскивать точные слова, предпочитая брать с полки первые попавшиеся – те, к которым привык с детства. Из-за этого смысл всегда страдает. Но при демократии обычный человек существует в ситуации многоголосия, и у него больше «полок», больше разнообразия в выборе. У тоталитарного человека такого выбора нет. Тоталитарный язык, таким образом, есть важнейший инструмент подавления личности.
Пир в подвале
Считалось, правда, что советский человек притворялся, держа фигу в кармане: один, официальный язык у него был, условно, для парткома, а другой – для кухни, ну или там для пивной. Первое и главное открытие Сорокина еще в 1980-е годы: эти оба языка – одно и то же, они являются зеркальным отражением друг друга, несмотря на всю их разницу. Эти отношения можно сравнить с гостиной и подвалом: в гостиной все сверкает, в подвале не прибрано, вещи в беспорядке; но это части одного и того же дома (дома бытия, как сказал бы Хайдеггер). То, как верх и низ, язык лозунгов и язык испода (от слова «исподнее») перетекают друг в друга, было продемонстрировано в эталонном произведении Сорокина еще советского периода – сборнике «Норма» (1983), в особенности в новелле, которую в народе называют «Мартин Алексеевич».
Казалось, что проблема тоталитарного языка исчезнет сама собой вместе с крахом тоталитарного проекта. На обломках империи должна была возникнуть новая речь, точнее – множество разных. Но в реальности вышло по-другому. Низ и верх, подвал и гостиная просто поменялись местами, а кое-где переплелись в причудливом синтезе. То, чего раньше стыдились (как проявления слишком животного или вульгарного), теперь вышло наружу. Все скрытое обрело право легитимности; но это многообразие низкого вовсе не сделало людей свободнее. Вместо поиска правды мы стали заигрывать со злом (вот спектакли Богомолова это в точности и отражают) и получать удовольствие от собственной низости. «Низ» также оказался очень удобен для ускользания от правды, от смысла, от реальности и в конечном итоге – от самого себя.
