Разрушение Берлинской стены, 1989 год. Фото: Rosseforp / Global Look Press
«Романтизм бессилен выразить нашу ясность, определенность. Ему чужды четкие жесты и размеренно-торжественная речь. Он машет руками, и восторгается, и мечтает о чем-то далеком, тогда как коммунизм почти построен и нужно его лишь увидать»
Андрей Синявский
Если в ходе снобистской дискуссии о позднем немецком романтизме среди имен Генриха фон Клейста и Клеменса Брентано неожиданно прозвучат названия евродэнс-проектов 1990-х годов из Германии, например, Snap! или Culture Beat, тональность обсуждения сиюминутно изменится. В наиболее благоприятном случае спорящий просто не будет понят и заработает репутацию чудака, выступающего с абсурдными заявлениями, в худшем — будет изгнан из дискуссионного клуба за осквернение святынь.
Но нередко самые занимательные культурные изыскания начинаются с дерзостей, кажущихся условным праотцам сущей вульгарщиной и заносчивостью. А люди, чье мировосприятие формировалось в 1990-е годы, имеют на такие дерзости вполне легитимное право.
Ведь если то же «молчаливое поколение» видело в набирающей обороты поп-культуре угрозу своим ценностям и даже идентичности, то представители gen X-Y скорее воспринимали её как инструмент для утверждения своей собственной «айдентики», зарождавшейся под прямым влиянием коммерческих образов. При этом особым мировоззренческим установкам молодых людей в девяностые посчастливилось расцветать не «вопреки», в отравленной авторитаризмом, реакцией или ультраконсервативным охранительством идеологической почве, а, напротив, в гармонии с торжеством глобальной неолиберальной модели. Заимствуя терминологию Френсиса Фукуямы, завершение «века пессимизма» ознаменовалось всеобщей эйфорией от «конца истории» и порождаемой им «иррациональной гордости» за обновленное мироустройство, временно утвердившее иллюзию глобалистской идиллии и безграничности.
Падение Берлинской стены, коллапс СССР и Организации Варшавского договора, завершение Холодной войны, создание Евросоюза, экономическое открытие Индии и приход Нельсона Манделы к власти в ЮАР, укрепление «Вашингтонского консенсуса», формирование «Сообщества демократий», распространение интернета и новых медиа, политическая либерализация и рыночные реформы в восточноевропейских странах — всё это стало фоном для развития культурных формаций, также в значительной степени определивших Zeitgeist 1990-х и начала 2000-х годов.
По моему мнению, главной особенностью предвосхищающих миллениум направлений искусства стала их идейная близость с классическими романтическими течениями, парадоксально сочетающаяся с постмодернистской иронией и коммерческой ориентацией культурных продуктов — в частности, музыкальных, литературных и визуальных. А смерть подобных тенденций наступила ввиду их столкновения с изменившимися реалиями XXI века, за которым последовала утрата «эмоционально-иррациональным» подходом к восприятию действительности статуса превалирующего.
Большинство энциклопедий (к примеру, Britannica) солидарны в том, что романтизм — это интеллектуально-мировоззренческая модель, доминировавшая в западном искусстве в период с XVIII-го до середины XIX века и подчеркивавшая «индивидуальное, субъективное, иррациональное, творческое, личное, спонтанное, эмоциональное, мечтательное и трансцендентное».
С самой характеристикой направления поспорить трудно, но с описанием романтизма как некоего историзма согласиться я не могу. На середине XIX века все не закончилось: даже если не акцентировать внимание на неоромантизме как модернистском течении начала XX века, романтические черты можно разглядеть в социалистическом реализме, поп-арте, психоделическом роке, «новой романтике» или творчестве представителей бит-поколения.
«Романтизм — это наше прошлое, наша молодость, о которой мы тоскуем. Это восторг воздетых знамен, взрыв страсти и гнева, это сверкание сабель и конское ржанье, расстрелы без суда и следствия, "Даешь Варшаву!", жизнь, сон и смерть под открытым небом, озаренным кострами кочующих, как древние орды, полков», — писал Андрей Синявский в своей работе «Что такое социалистический реализм».
Драматические социальные потрясения, связанные с надеждами на лучшее будущее и победу новых политических идей, установление новой коллективной мировоззренческой модели, всегда провоцируют в искусстве всплеск «романтического».
У «Свободы, ведущей народ» Делакруа, кустодиевского «Большевика» и лирического героя песни «Hey you» группы Pink Floyd, в сущности, намного больше общего, чем об этом принято думать (вряд ли, впрочем, принято). Точно так же, как и у французской фронды, балтийских матросов, сторонников сексуальной революции 1960-х, «новых левых» или участников «похода на Пентагон».
На рубеже XX и XXI веков, в «годы тягот, надежд и свершений», случился глобальный социокультурный взрыв — смена парадигм, последствия которой нам еще предстоит осознать. Приглашаю вас вместе со мной поразмышлять том, как романтизм проник в массовую культуру 1990-х годов.
И почему к началу 2010-х от него ничего не осталось.
