Оказание помощи пострадавшим во время артобстрела Ленинграда. Декабрь 1943 года
Фотограф не установлен. РГАКФД. Арх. № 0-257338
С разрешения издательства «НЛО» мы публикуем несколько отрывков из вышедшей в серии «Научная библиотека» книги Ирины Паперно «Осада человека. Записки Ольги Фрейденберг как мифополитическая теория сталинизма».
Классический филолог и теоретик культуры Ольга Михайловна Фрейденберг (1890–1955) оставила огромный корпус автобиографических «записок», по сей день не опубликованный. История жизни двоюродной сестры Бориса Пастернака — жизни, совпавшей с революцией, двумя мировыми войнами и террором, — это бытовая хроника, написанная исследовательницей, которая стремится понять и объяснить читателю будущего ту форму правления, которую ей довелось застать. Ирина Паперно поставила перед собой задачу не только создать путеводитель по страницам хроники, но и реконструировать политическую теорию сталинизма, которую Фрейденберг последовательно разрабатывала в своих «Записках», — теорию, сравнимую с тем, что в другой форме создала Ханна Арендт. Трезвый и беспощадно-честный анализ происходящего, проводимый Фрейденберг в её записях, помогает лучше понять, как люди живут, когда власть проникает «в самое сердце человека, удушая и преследуя его везде, даже наедине, даже ночью, даже в своем глубоком „я»».
«Как мы жили? Как мы прожили эти годы?»
Фрейденберг начала писать свою блокадную хронику 3 мая 1942 года, и начала с рассказа о первом дне войны, 22 июня 1941 года.
C первых страниц она систематически документирует разворачивающуюся катастрофу, фиксируя внимание на двойном бедствии: «война с Гитлером» и «наша политика», которая «никому не внушала доверия». Она описывает беспорядочную эвакуацию, насильственные дежурства и рытье окопов, воздушные бомбардировки и артиллерийские обстрелы: «С бесчеловечной жестокостью немцы убивали ленинградцев»; «[н]есчастья города усугублялись тем, что власти маскировали военные объекты телами горожан». Описывает исчезновение продуктов с прилавков магазинов и провал государственной системы распределения:
«День за днем, неделю за неделей человеку не давали ничего есть. Государство, взяв на себя питание людей и запретив им торговать, добывать и обменивать, ровно ничего не давало».
Описывает состояние дома: прекращение работы водопровода и канализации зимой 1941/42 года, унизительную зависимость от «дворничихи» и «управхозихи». Описывает положение в своей семье: мучительные сомнения об эвакуации (уезжать или не уезжать), борьбу за «рабочую карточку» и «академический паек». (Они с матерью долго питались запасами консервов, заготовленных в 1937 году для посылки арестованному брату, но эти запасы подошли к концу.) Описывает все более напряженные и мучительные отношения с матерью, которая «становилась очень раздражительна». Описывает и ежедневные совместные «радости»: утренний горячий чай, суп, вечерний «„миг вожделенный» у печки».
Фрейденберг описывает блокадный быт с тщательностью антрополога или этнографа и рассматривает происходящее — и в городе, и в семье — в политической перспективе, причем с первой страницы ее занимает «теоретическое значение случившегося».
Вскоре она делает тотальное обобщение о блокаде как ситуации полной несвободы: «Не было ни у кого ни в чем ни выбора, ни возможности свободы, ни избежанья».
Продолжая описывать каждодневный быт и разворачивающиеся события в хронологическом порядке, 27 мая 1942 года Фрейденберг дошла до дня, в котором велось повествование («сегодня»), и рассказ о недавнем прошлом ненадолго обратился в дневник. «27 мая 1942. Ночью был налет. Мама плохо спала „от мыслей»…» (И мать, и дочь мучительно обдумывали возможность эвакуации.) В этот день, как и в другие дни, она описывает состояние своего тела, измененного голодом:
«Я измучена. Сегодня одела детское свое пальто. <…> Меня уже, в сущности, нет. Мое тело заживо истаяло. У меня структура восьмилетнего ребенка».
Она говорит о катастрофе и сомневается в будущем: «Этой катастрофе пора взглянуть в глаза. Чего ждать, на что надеяться?» Она приравнивает каждодневную жизнь в блокаде к заключению в тюрьме или концлагере, обвиняя при этом и советскую власть, и мать: «Сталинский кровавый режим и слепота матери замучили, как в застенке, мою жизнь. <…> Так должен себя чувствовать мученик концлагеря…» Метафора тюремного заключения, или концлагеря, проходит через все блокадные записки.
Ольга Фрейденберг. Петербург, между 1905 и 1907 годами
freidenberg.ru
