Где тонко, там и рвется, или О пользе паремиологии

Время от времени, — особенно когда ты не в самом юном возрасте, — очень полезно проверять свою память. Так, совсем недавно я долго и мучительно вспоминал, как называется тот раздел фольклористики, который занимается изучением пословиц и поговорок.

Вспомнил! «Паремиология»! Да, она самая! Именно паремиология.

Пословицы и поговорки наряду с народными приметами и толкованиями сновидений всегда играли и продолжают играть куда более значительную социальную роль, чем, например, законы, которые с таким детским азартом, как будто они увлеченно играют в какую-то словесную игру типа «испорченного телефона», неустанно принимают народные избранники в своих нижних и верхних палатах номер … ну, ладно.

Эти их «законы» настолько фантастичны и несообразны вообще ни с чем, что объяснить их спонтанное появление на свет божий можно только исключительной девственной юридической невежественностью самих, так сказать, законодателей.

Лексика и фразеология самих формулировок, сами эти бесконечные «фейки», «оскорбления чувств», «оправдания», «дискредитации» и прочие «умаления значений» могут иметь отношение к чему угодно — к художественной, например, литературе не первого и даже не второго ряда или к допотопной провинциальной публицистике, — но только не к той важной функции социальной жизни, которая называется «правом».

Такое впечатление, что эти карнавальные «законы» даже и не предназначены для того, чтобы кому-нибудь пришло в голову принимать их всерьез. Никто из нормальных людей и не принимает.

«Но, — возразят мне, — смех смехом, а людей-то сажают или штрафуют непонятно за что именно с этими вот самыми шутовскими формулировками».

Вот именно, что непонятно за что. А формулировки могли бы быть и другими какими-нибудь. Например, за «неподобающее выражение лица». Почему бы и нет? И я, кстати, не могу поручиться, что такой или примерно такой «закон» не будет однажды принят в первом чтении и подписан кем положено.

Законы есть, а законности нет. Бывает же такое! И уж точно никакие законы, ни старые, ни новые, не регулируют и не объясняют природу глубинных социально-культурных явлений. А вот пословицы и поговорки — да.

В последнее время я все чаще вспоминаю полузабытую поговорку «где тонко, там и рвётся», которая удивительным образом подходит к очень многим явлениям нынешней политической и социально-культурной реальности. То есть, разумеется, не только к нынешней, к прошедшей — тоже.

Эта поговорка наподобие прутика, посредством которого когда-то искали место, где рыть колодец, обозначала и обозначает болевые точки, — они же эрогенные зоны, — общественного сознания.

В 60-е — 70-е годы, то есть в годы моей юности и моего взросления, — эти зоны обозначались словами «Ленин», «Партия», «Коммунизм». Именно к этим зонам и к любым, даже слабым прикосновениям к ним идеологические и карательные органы государства относились особенно болезненно. Их сакральность назначалась абсолютной, а любая попытка десакрализации считалась преступной со всеми, так сказать, вытекающими последствиями.

Интересно, что эта самая сакральность обеспечивалась, поддерживалась, культивировалась, поливалась и удобрялась не только государственными институтами.

Я помню, например, как в середине 70-х годов я навсегда рассорился с одной милой девушкой, вполне интеллигентной и вроде бы социально и культурно вменяемой. Так вот, однажды в ответ на мои вольные шутки про все это вообще и про Ильича в частности она строго сказала, имея в виду именно вождя мирового пролетариата и основателя первого в мире государства рабочих и крестьян. «Ты знаешь, — сказала она. — все-таки мне кажется, что у каждого человека должно быть что-нибудь святое».

Я уж не стал говорить ей про категорию святости как категорию, уместную лишь в религиозной практике. Я просто перестал с ней общаться.

Со «Сталиным», кстати, в те же самые годы было все «не так однозначно». То есть в официальном дискурсе его как бы не было вовсе. Ни плохо, ни хорошо. Никак. Не упоминался не только сам вождь, но и связанные с этим именем явления и факты истории, такие, как террор, репрессии, ГУЛАГ…

В «прогрессивной» советской литературе такие вещи по возможности тщательно эвфемизировались. О персонажах, которые были расстреляны, сосланы или отбывали срок в лагере, говорили и писали бегло и намеками — считалось, что кому надо, тот поймет.

Помню, как в один из тех дней мы шли с моим старшим и умным товарищем по вечерней предпраздничной столице и увидели прямо по курсу огромный на весь брандмауэр большого доходного дома плакат, который уж в который раз сообщал нам о том, что «Народ и партия едины».

«Ага, — меланхолично заметил мой товарищ. — Где тонко, там и рвется».

«Где тонко, там и рвется», — говорю я, когда наблюдаю за тем, с какой суетливой истеричностью власть пытается повязать все общество липкой лентой «безусловного одобрения» всех действий и телодвижений государства. Потому что это то же самое «Народ и партия едины», но на новом витке исторического развития.

Эту поговорку я все чаще и чаще повторяю про себя в наши дни, погружаясь, как в болото с пиявками, в пучину ежедневных новостей.

Специфика именно наших дней в том, что эта «рвущаяся тонкость» чаще всего выражается в повсеместном употреблении различных ключевых слов и понятий, обозначающих те самые болевые точки, в значениях противоположных общепринятым.

«Где тонко, там и рвется», — бормочу я, натыкаясь на то, например, что там-то и там-то (не у нас, разумеется) пышно расцветают, оказывается, нацизм и сатанизм.

То, что значения слов в зависимости от контекста, — особенно исторического, но и не только, — колеблются, мерцают, размываются и перетекают одни в другие, это понятно. Особенно хорошо это понятно пишущим людям и прежде всего поэтам. Но чтобы значения были прямо противоположны друг другу! Это уже, извините, не поэзия и не проза. Это и есть, извините, тот самый сатанизм, которым стращают самую простодушную, но и самую многочисленную часть местного населения. Это и есть классическая Черная месса.

«Где тонко, там и рвется», — говорю я, когда тот или иной не слишком скорый разумом депутат, или телеведущий с выпученными от усердия глазами, или крупный дипломат, многолетними упражнениями научившийся ни при каких обстоятельствах не краснеть, говорят об «одичании» западного мира, «катящегося в бездну».

«Где тонко, там и рвется», — говорю я, наблюдая за тем, как все, кажется, делается для того, чтобы нынешняя реальность меньше всего была похожа именно на реальность.

Человеку, упорно предпочитающему жить не во сне, а наяву, требуются значительные усилия, чтобы не быть окончательно вовлечённым в водоворот губительного, поддерживаемого всеми видами вооружений с земли и с воздуха, а также бурными потоками прорвавшейся информационной канализации, тщательно организованного тяжкого тифозного бреда.