Кандидат филологических наук, старший научный сотрудник Института русского языка РАН Ирина Левонтина прочла лекцию «Cудебная лингвистическая экспертиза – методы и проблемы». Slon публикует ее сокращенную версию.

Судебная лингвистка в последнее время развивается чрезвычайно бурно. И это неплохо. Плохо то, что обнаруживается тенденция к маргинализации, образуется куча контор, у которых свои представления о прекрасном. И все они пишут разные экспертизы. В последнее время часть этой продукции стала попадать в интернет и прессу и приводить людей в ужас. Поэтому сейчас очень важно, чтобы эта отрасль была, во-первых, не изолирована от большой лингвистики, чтобы лингвисты как-то приглядывали за тем, что там происходит, а во-вторых, чтобы общество имело некоторое представление о том, что это вообще такое.

Нет осознания того, что эксперт должен что-то понимать в теме

Проблема лингвистической экспертизы, на мой взгляд, связано с некоторой очень общей проблемой – а именно, с обострившимся в последнее время дефицитом уважения к профессиональному знанию. И это объяснимо. Слово «эксперт» стало страшно популярным – в ток-шоу часто сидит такой «эксперт», чаще всего актер, который, когда ему дают слово, говорит: «Я вообще-то в этом ничего не понимаю, но…» И в этой ситуации уже нет ничего удивительного в том, что когда сатирик пишет труды по лингвистике и истории, народ считает, что с ним должны на равных полемизировать настоящие ученые. Причем настоящий ученый еще и кажется подозрительным: потому что «они всегда скрывали от нас правду». А еще и ученые эксперты не всегда бывают на высоте. Помимо дефицита уважения есть и дефицит ответственности: человек, который выступает в роли эксперта, не чувствует, что на нем лежит ответственность.

И в судебной экспертизе все то же самое – совершенно нет осознания того, что эксперт должен что-то понимать в теме. Недавно мне в руки попало гражданское дело о защите чести и достоинства, лингвистическую экспертизу по которому делал кандидат физико-математических наук. Подчеркиваю, я не имею в виду, что человек без специального образования не может заниматься лингвистикой. Конечно, может. И возможно даже, что он, самоучка, напишет более интересную работу, чем профессиональный лингвист. Дело в другом. Роль эксперта предполагает, что квалификация человека социально признана и документально подтверждена. В данном случае прилагалась трогательная справка, что этот самый кандидат физико-математических наук прослушал курс латинского языка в Греко-латинском кабинете Юрия Анатольевича Шичалина. При всем моем уважении к Шичалину, такая справка не дает повода считать кандидата физико-математических наук лингвистом. И в его заключении, соответственно, не было никаких признаков того, что он что-то понимает в лингвистике.

Я уже не говорю о том, что лингвистические заключения часто пишутся инженерами-фоноскопистами. Это норма. Потому что сотрудничать с судебными органами раньше всех стали фоноскописты и фонетисты – у них были заказы на анализ прослушек, идентификацию голоса, и с тех пор они так и занимаются этой деятельностью, а еще и расширили свои полномочия.

Впрочем, странные суждения попадаются и в заключениях, подписанных дипломированными филологами. Например, весной 2004 года главный редактор нижегородской газеты «Правозащита» Станислав Дмитриевский опубликовал обращения Ахмеда Закаева и Аслана Масхадова к российскому народу и Европейскому парламенту и был подвергнут за это уголовному преследованию. В документе о деле по разжиганию международной вражды главным аргументом стала экспертиза, сделанная экспертом Приволжского регионального центра судебной экспертизы Ларисой Тесленко, в которой примечателен такой фрагмент. В обращении Масхадова есть слова «войну, навязанную Чечне путинским режимом». Эксперт пишет: «В данном примере обращает на себя внимание написание «путинский» со строчной буквы, вместо прописной – «Путинский». Это стилистический прием, через который передается презрительная экспрессия». Я не задаюсь вопросом о том, каким образом презрительная экспрессия разжигает межнациональную рознь. Однако, казалось бы, эксперт-лингвист должен знать действующие правила русской орфографии и пунктуации, по которым «путинский режим» пишется со строчной буквы. Тот вариант, который эксперт называет «презрительным», является единственно правильным.

Забавно, что эксперт обратила внимание на строчную букву, но не на слово «режим». Дело в том, что у этого слова в политическом значении два вида употребления, которые можно обозначить как терминологический и оценочный. В первом случае – «демократический режим», «авторитарный режим» – нет никакой оценки. Но во втором случае, с указанием конкретного лица, – например, «сталинский режим» – данное слово выражает отчужденное, если не сказать отрицательное отношение говорящего к этому правлению. Скажем, выражение «сталинский режим» вряд ли будет уместно в устах пламенного сталиниста.

«Раз «якобы» – значит, они утверждают, что я вру»

Круг задач, которые приходится решать лингвистам-экспертам, чрезвычайно широк. Скажем, две стороны заключили договор, и какой-то пункт одна из них понимает одним образом, а другая – противоположным. И кто кому должен теперь заплатить – неизвестно. Обращаются к лингвисту, который разберется, что там в действительности написано. Или, скажем, бывает автороведческая экспертиза – в первую очередь, в делах о плагиате. Или приходится устанавливать, правильно ли в журналистском тексте передан смысл какого-либо документа. Лингвистическая экспертиза бывает необходима в делах о недобросовестной рекламе, конкуренции, патентных спорах. А чаще всего она используется в гражданских исках о чести и достоинстве, о деловой репутации. Кроме того, в последнее время вошли в моду дела о разжигании межнациональной розни.

Нужны ли вообще лингвистические экспертизы в таких делах о словах? Многие правозащитники и юристы считают, что за слова не надо судить. Преследование за слова многими воспринимается как посягательство на свободу слова. И даже юристы, которые считают, что за слова преследовать нужно, часто говорят, что не нужна лингвистическая экспертиза, что это занятие – не более чем доказательство очевидного. Так, в частности, считает Генри Резник. Он страшно недоволен тем, что лингвистическая экспертиза вошла в моду, и называет это «наркотизацией лингвистикой». Но это вопрос спорный. Дело в том, что без экспертизы больше субъективизма. Мне кажется, сейчас все настолько неустойчиво и субъективно, что любое средство, способное хоть на градус повысить долю объективности, полезно.

Возьмем гражданские иски о защите чести и достоинства – они встречаются чаще всего. Человек считает, что про него распространили порочащие сведения. Речь идет о том, что сведения, которые распространены, рассказывают о совершении лицом какого-то аморального или противоправного поступка. Кроме того, они должны быть выражены в форме утверждения – это крайне важно. Мне кажется, очень правильно, что мнения, оценки, выводы не подлежат преследованию, потому что иначе это было бы нарушением свободы слова. Но без лингвиста разобраться, где мнение, где предположение, а где утверждение, часто трудно.

Бывает, что вся экспертиза посвящена одному слову. Прямо сейчас происходит один интересный случай – классический пример этакого лингвистического казуса. Все, наверное, слышали о деле пианиста Рябова, которого обвинили в педофилии. Но потом присяжные его оправдали. Директор музыкальной школы, который всячески гнобил этого профессора, теперь подает многомиллионные иски на разных журналистов по поводу фразы: «На суде он сказал, что к нему якобы приходили родители учеников с жалобами». И он подает иски на слово «якобы». Потому что, говорит он, они пишут, что я соврал. «Раз «якобы» – значит, они утверждают, что я вру». Что совершенно не верно, потому что это слово вовсе не обозначает, что приведенное высказывание ложно. «Якобы» указывает лишь на то, что человек относится к высказыванию с сомнением. А сомнение – это его собственная оценка, а никак не утверждение о лжи. Я надеюсь, что лингвистическая экспертиза по этому делу будет, и директор не выиграет. Но в таких ситуациях видно, как много зависит от эксперта.

Например, было такое дело. Депутат от «Единой России» Мищенко, очень неприятный тип, подавал в суд на New Times за то, что те написали, будто он курирует некую праворадикальную молодежную организацию. Он подал в суд на слово «курирует». И эксперт сказал, что слово «куратор» имеет вот такие-то значения: это должность, куратор назначается и так далее. Но это полное безобразие, потому что слова «куратор» и «курирует» значат разное. Если куратор – это руководитель, то «курирует» имеет гораздо более свободное употребление и совершенно не предполагает должностных отношений. Но Мищенко выиграл тогда. К сожалению, он бы выиграл независимо ни от какой экспертизы. Я не буду на этом останавливаться, но коротко: слова многозначны, и от того, в каком значении употреблено слово, зависит исход всего дела. И лингвисту приходится доказывать по контексту, что это одно значение, а не другое.

В выражении «ущемил ему достоинство» речь, безусловно, идет о части тела

Иной раз с текстами трудно иметь дело, потому что в них содержится такая средневековая чушь, что ее даже невозможно назвать ложью, только бессмыслицей. Если про вас написали, что вы энергетический вампир и у вас черный глаз – можно ли назвать это порочащими сведениями? А в наше просвещенное время такие ситуации нередки. Иногда лингвистов спрашивают, специально ли тот или иной автор извращает общеизвестные факты. Эксперт должен оценить намерения автора, степень его искренности. Разумеется, это выходит за рамки компетенции лингвиста, и квалифицированный эксперт отказывается отвечать на такие вопросы.

В делах об оскорблении часто приходится доказывать, что то или иное высказывание неприлично. Если высказывание не содержит непристойной брани, как доказать, что оно неприличное? Например, много лет назад в одной из передач Сергея Доренко о Юрии Лужкове Доренко сказал, что он, Доренко, ущемил ему, Лужкову, достоинство. Адвокат Крылова, которая представляла Лужкова, заявила, что фраза звучит неприлично. А Доренко как только ни резвился: он утверждал, что Крылова видит непристойности там, где их нет, что само слово «достоинство» она воспринимает исключительно в непристойном значении и так далее. Но лингвистический анализ показывает, что все очень просто. В выражении «ущемил ему достоинство» Доренко использовал форму дательного падежа. А по-русски нельзя сказать, например, «задел ему честь», «ущемил ему самолюбие» – должно быть не «ему», а «его». Но говорят, например, «оцарапал ему щеку». Поэтому в выражении «ущемил ему достоинство» речь, безусловно, идет о части тела.

Часто потребность в лингвистической экспертизе вызывается не только самой оценкой текстов, но и функционированием правовых норм. Многие российские законы сформулированы так, что применить их буквально очень трудно. Приведу в пример употребление слова «пропаганда» в части первой статьи 46 федерального закона от 8 января 1991 года о психотропных и наркотических средствах. «Пропагандой наркотических средств» там называется деятельность физических или юридических лиц, направленная на распространение сведений о способах, методах разработки, изготовлении, применении, местах приобретения наркотиков. Эта «пропаганда» кардинально отличается от общеязыкового значения слова. Вообще «пропаганда» понимается как распространение взглядов, воззрений, аргументов в пользу чего-либо. А в том тексте, который я процитировала, «пропаганда» трактуется как распространение сведений.

В принципе наличие у слова более узкого терминологического значения – нормальное явление. Хотя с этим не все согласны. Известный юрист Валерий Абрамкин считает, что юридические документы должны быть написаны на общедоступном языке, чтобы каждый человек их понимал и мог себя защитить. Он всячески издевается над юридическим языком, в частности над использованием «лица» вместо «человека», и смеется над выражением «изнасилование лица лицом». Но это экстравагантная точка зрения. Во всех языках существует более узкий юридический подъязык со своими значениями, и это нормально. Однако в случае с «пропагандой» слово просто используется некорректно, и поэтому возникает путаница, даже юристы сбиваются. Таких примеров сколько угодно. Между тем как небрежное написание законных и подзаконных актов приводит к неприятным коллизиям.

Про незаконные поступки понятно, но что такое «неправильное поведение»?

До недавнего времени действовало постановление Верховного суда от 1992 года: порочащими являются сведения, содержащие утверждения о нарушении гражданином или юридическим лицом законодательства или моральных принципов (о совершении нечестного поступка, неправильном поведении в трудовом коллективе, быту и другие сведения, порочащие производственно-хозяйственную и общественную деятельность, деловую репутацию и т.п.), которые умаляют честь и достоинства гражданина либо его деловую репутацию. Тут важно особенно отметить эти скобки, потому что сведения о производственно-хозяйственной деятельности, собственно, в них заключены. Из чего следует, что сведения о производственно-хозяйственной деятельности можно счесть порочащими, если речь идет о незаконных или аморальных действиях. Никакие утверждения о том, что тот или иной банк находится на грани банкротства, согласно букве этого постановления, не могут порочить его деловую репутацию. Напомню, однако, историю о тяжбе «Альфа-банка» с газетой «Коммерсантъ» в 2004 году. «Коммерсантъ» опубликовал статью о том, что у «Альфа-банка» выстроились очереди, произошла некоторая суматоха. «Альфа-банк» подал в суд и выиграл. Хотя если бы суд внимательно прочитал это постановление, то «Альфа-банк» никак не мог бы выиграть. Замечательно: документ пишется в расчете на то, что его никто до конца не прочитает.

Потом вышло новое постановление на ту же тему – 2005 года. С производственно-хозяйственной деятельностью все осталось так же, но появились некоторые уточнения. Теперь человека порочит и многое другое – в частности, утверждение о неправильном поведении в общественной и политической жизни. Про незаконные поступки более-менее понятно, про аморальные как-то в пределах десяти заповедей тоже можно понять, но что такое «неправильное поведение»? Например, ходить зимой без шапки – это неправильное поведение? Или если девушка ночью возвращается домой по неосвещенной улице – это же точно неправильное поведение? Очевидно, что это постановление не показывали никаким лингвистам, оно абсолютно небрежно составлено. Причем его сделали хуже, чем было. И это совсем не пустая придирка.

Я столкнулась однажды с таким делом. Чиновник подал иск о защите чести и достоинства из-за того, что в газете про него написали, что он «прошмыгнул». Казалось бы, случай анекдотический. Но если вчитаться в новое постановление, «прошмыгнуть», то есть «пройти незаметно», для государственного деятеля, чиновника, наверное, неправильное поведение. А если про судью написать, что он зевнул или почесался? Получается, что на все подобные случаи можно подавать в суд и выигрывать.

Желательно, чтобы были какие-то очень жесткие признаки в законе, когда человека собираются судить за слова. Потому что если признаки размытые, то, как мы видим по событиям последнего времени, под, например, оскорбление можно подвести практически что угодно.

Может, бьют просто потому, что человек нехороший?

Небрежность в составлении законов опасна – особенно в делах об экстремизме. Не буду цитировать закон об экстремизме, но написан он так, что при некотором желании его можно трактовать очень широко. Например, Центр судебных экспертиз СЗАО в лице эксперта Елены Кирюхиной пришел к выводу, что клич «Россия – для русских» не направлен на разжигание межнациональной розни. А направленность публичных призывов «Бей хача!», «Мочи хача!», «Бей черных!», «Убивай черных!», которые выкрикивали юноши, избившие в феврале 2009 года девятиклассника Тагира Керимова (он долго был в коме, но, к счастью, выжил), не представляется возможным определить однозначно. «Данные фразы могли как иметь, так и не иметь ксенофобской направленности, что зависит от мотивов, которыми руководствовались произносившие». Так пишет Кирюхина.

Что тут интересно. Я прочитала полностью это заключение и впечатлилась, потому что эксперт проявила даже некоторую изобретательность в аргументации, почему это не ксенофобия. Казалось бы, избили почти до смерти человека неславянской наружности, выкрикивая лозунги «Мочи хача!» и «Россия – для русских». Трудно понять это как-то иначе, чем призыв к агрессивным действиям в отношении представителя иной национальности. Но нет. Изложу своими словами: бей и мочи, пишет эксперт, хотя и призывы к агрессивным действиям, но, возможно, шутливые. Мало ли, как люди шутят, столько шуток в интернете. Надо еще разобраться, бьют ли инородца, потому что он инородец, или обозначения «хач», «черный» нужны просто в целях идентификации – вроде «бей мужика с авоськой» или «мочи бородатого». Может, бьют просто потому, что человек нехороший, а «хач» – это чтобы идентифицировать. Как в фильме «Мимино»: такую личную неприязнь чувствую, что кушать не могу. Поскольку в случае с Керимовым точно не известно, что имелось в виду, то нельзя доказать, что это ксенофобские выкрики. Но как быть с тем, что выкрикивался еще и лозунг «Россия – для русских»? Ведь тогда ясно, что «хач» и «черный» при чем, а не просто случайные понятия. Никак нельзя не обратить на него внимания. Однако анализ фразы «Россия – для русских» отличается рекордной лаконичностью: «Высказывание на разжигание розни не направлено». Это, кстати, типичный случай «анализа». Приводится фраза, а потом «вывод».

Что тут можно сделать? Только про это рассказывать. К счастью, эта тема стала всплывать в связи с последней скандальной экспертизой трех замечательных экспертов по делу Pussy Riot. По сравнению с тем, что написала Кирюхина, экспертиза по делу Pussy Riot – полнейший перл. И была реакция, появлялись какие-то зачатки общественного мнения.

Для общества важно не терять из вида экспертную деятельность, чтобы она не превращалась в разнузданное безобразие. А лингвистам нужно пытаться создавать экспертное сообщество и формировать общие представления и принципы. Мне не кажется, что это невозможно. Буквально на наших глазах за последние пятнадцать лет ситуация более-менее улучшилась.