В третьей декаде апреля в кафе «Март» состоялась дискуссия «Что делать с оскорбленными чувствами?», организованная Фондом Егора Гайдара. В разговоре о том, что можно считать оскорблением чувств, как появилась эта тема и как она развивалась, приняли участие политолог и профессор Высшей школы экономики Сергей Медведев, ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения Элла Панеях, экономист Юрий Кузнецов и Станислав Станских, руководитель Центра конституционной истории. Модератором беседы стал журналист и старший научный сотрудник РАНХиГС Вадим Новиков. Slon приводит фрагменты выступлений участников.

Вадим Новиков, старший научный сотрудник РАНХиГС, постоянный автор Forbes и «Ведомостей»

Многие из вас считают себя людьми либеральных убеждений, поэтому я произнесу классическую либеральную максиму Милля – ею довольно долго руководствовались классические либералы. «Государство может применить к человеку силу только для того, чтобы предупредить с его стороны действия, которые вредны для других людей». Это означает, например, что государство не может мешать человеку вредить самому себе. Вред другим и вред себе – это совершенно разные вещи. Под действие формулировки о вреде другим людям не подпадают также аморальные поступки, так называемые преступления без жертв. Но если по какой-то причине государство борется с проституцией, то потому что, полагаю, эта деятельность считается не вполне моральной. Есть еще один вид запретов, необоснованно не подпадающий под эту максиму Милля: тема чувств. Вред – вещь достаточно осязаемая. Если я сказал кому-то недоброе слово или показал обидный и оскорбительный жест, здесь может быть проблема, но это не то, что мы обычно понимаем под словом «вред».

Юрий Кузнецов, экономист

Аутентичное христианство и аутентичное православие в частности не может служить основанием государственного судебного преследования за оскорбление чувств. Более того, христианство требует противоположного! Иисус говорит своим ученикам: «Блаженны вы, когда вас оскорбляют, преследуют и клевещут на вас, обливая грязью вас из-за Меня. Радуйтесь и ликуйте. Велика ваша награда на небесах. Так гнали пророков, которые жили до вас». Если пытаются оскорбить твои религиозные чувства, то это повод радоваться. Иоанн Лествичник так характеризирует важную добродетель в православной аскетике: «Кротость есть неколеблющееся устроение духа, пребывающее одинаковым при похвалах и поношениях. Кротость состоит в том, чтобы при оскорблениях от ближнего не чувствовать оскорбления и чисто молиться о нем».

Понятие богохульства было юридическим в ветхозаветном праве, к которому часто апеллирует христианская правовая традиция. В то время существовали христианские государства, и богохульство было наказуемым. Богохульство не есть преступление против чувств верующих, богохульство – это определенное действие, которое запрещено богом через откровение. Никаких чувств там вообще не появляется. Откуда же все это взялось?

Развитие темы оскорбления чувств связано с появлением секулярного мировоззрения в разных его вариантах. У людей, для которых бог существует или иррелевантен, бог и отношения с ним являются частью субъективного мира. Бога объективно нет, он имеет отношение к субъективному миру человека. Секулярная философия четко разрывает субъективный опыт и материальный мир. Секуляристы говорят не только о том, что субъективное и объективное существуют автономно, но и о том, что у религиозного человека разум никак не связан с религиозностью. Религиозный человек либо неразумен в каком-то смысле, либо его разум существует отдельно от всего остального внутреннего мира. Так как в разуме бога быть не должно, остаются чувства. Чем занимаются религиозные люди? Они чувствуют. Нет объективной истины в том, что они говорят. Следовательно, богохульства не может быть, но общая гуманность требует, чтобы их не обижали.

Если мы объявим, что религия сводится к религиозным чувствам, тогда разговор об оскорблении религиозных чувств будет естественным. В рамках же религиозной, христианской аутентичной традиции нет такой проблемы. Разрешено то, что разрешено богом, запрещено то, что запрещено им.

Невозможно рассматривать проблему оскорбления чувств в философско-правовом плане отдельно от таких явлений, как клевета, наказание за некорректную рекламу, доведение до самоубийства. Это в принципе один и тот же класс проблем.

Сергей Медведев, профессор кафедры прикладной политологии Высшей школы экономики, журналист

Мне кажется, что уголком оскорбленного чувства стала в наши дни Россия, потому что оскорбление чувств становится основным жанром общественно-политической дискуссии. Если вспомнить происходившее с нами в последние два-три года, то все это касается оскорбления чувств. Это и выдавливание телеканала «Дождь» в связи с вопросом о блокаде, это и дело Pussy Riot. Совсем недавно чукчи подали в суд на словарь Ушакова за оскорбительное значение слова «чукча» как необразованного, неразвитого человека.

Это напомнило мне советский анекдот, когда Татарская АССР обиделась на поговорку «Незваный гость хуже татарина», и Верховный Совет СССР постановил переделать ее в «Незваный гость лучше татарина». То, что тогда казалось анекдотом, сегодня становится реальностью. Откуда все это взялось?
Один из источников – это тлетворное влияние Запада. Все это коренится в идеологии политкорректности, идеологии появления групповых прав и либеральной диктатуре дискурса. Вводится некая новая нормативность касательно оскорбительных высказываний, которые подрывают основы самоидентификации отдельных групп. Во-вторых, это советская возмущенная общественность: «Пастернака не читал, но скажу». Происходит конструирование коллективного тела, которое говорит с чужих слов и глаголет одними устами. Сейчас так же, как в Советском Союзе, появляются группы профессиональных обиженных: ветераны, хоругвеносцы, разная православная общественность, казаки, деятели культуры, депутаты.

Атмосфера публичной истерики конструируется властью как некое средство социального и политического контроля и часть большого биополитического поворота, когда контролируются телесные и речевые практики, табуируется мат, появляются сигнификации.

Общественность – это не общество, это некий симулякр; берутся номинальные представители корпоративного государства от каждой корпорации, и они формируют общественность, поле дискурса. Мы себя сильно тешили иллюзиями по поводу перемен, произошедших за последние 25 лет. Суть же в том, что большая часть наших граждан никуда не двигалась. Они сидели в социальном и психологическом иммобилизме и чувствовали нарастающий диссонанс со многими современными вещами: интернетом, массовой культурой, искусством, рынком, секуляризацией. Все эти вещи вступали в противоборство с их архаичными установками, которые были законсервированы. Сейчас, во время тотальной разморозки, они вылезли на поверхность и проявляются в виде групп психологически неадаптированных граждан, постоянно вербализирующих свои ресентимент, недовольство и оскорбленность в жанре коллективных истерик. Единственное изменение в том, что на третьем сроке Путина власть заключила контракт с этими людьми.

Власть сейчас работает на более низком социальном уровне, поэтому в атмосфере создания новой легитимности Путина на третьем сроке возникает обида как новая национальная идея России. Мы бесконечно расширили пространство сакрального.

Все табуированные темы уходят в подсознание, они не выговорены. Необходима десакрализация, растабуирование этих тем, нужно вытаскивать их в пространство публичной дискуссии.

Элла Панеях, ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения, автор книги «Правила игры для русских предпринимателей: развитие рыночных институтов в условиях противоречивости законодательства»

Оскорбление – это далеко не всегда про чувства. Существуют какие-то слова, которые являются вызовом к статусу.

Желание оскорбляться направо и налево в ответ на какие-то слова, атакующие тебя не как индивидуума, а как члена группы, возникает либо у того, кто занимает сильную позицию, либо у того, кто готов бороться за сильную позицию.


Игра в публичные оскорбления – это политика. Это то, что сейчас является одним из основных инструментов политической борьбы вообще в мире.
Чувства современного человека воспитаны таким образом, чтобы он мог испытывать страдания от ненасильственного воздействия, чтобы он умел отвечать страданием на слова. Так происходит потому, что это инструмент социализации.

Человек, у которого нет социальных кнопок, которому невозможно причинить страдания иным образом, кроме как избив его, – это не социализированный человек, это социопат, мы его боимся.

Российское государство еще не научилось выполнять самые первичные государственные функции, бороться с преступностью на уровне убийств, краж, изнасилований. Оно еще даже не начало учиться регулировать простые экономические отношения таким образом, чтобы отличать экономические отношения от простого бизнеса. В глазах современного русского государства практически любая экономическая транзакция легко переводится в уголовное преступление и карается насилием. Почему наша полиция умеет только избивать участников митинга или вообще бездействовать? У нее нет выучки для того, чтобы грамотно отделить митинг от контрмитинга, чтобы не дать гражданам, у которых разные чувства, подраться между собой. У них нет ни такой задачи, ни способности ее решать.

Станислав Станских, юрист, руководитель Центра конституционной истории:

Институт оскорбления был известен уже в Древнем мире. В современном праве оскорбление предполагает унижение чести и достоинства личности, выраженное обязательно в неприличной форме. Конституция Российской Федерации гарантирует, что достоинство личности охраняется государством, и ничто не может послужить причиной для его умаления. По сути достоинство является ядром правового статуса личности, конституционной ценностью очень высокого порядка. Протесты, начавшиеся в 2011 году, связывают с тем, что у людей проснулось чувство собственного достоинства, именно осознание себя людьми, наделенными этим чувством, толкнуло их к тому, чтобы выйти на митинги. Восстановление достоинства личности связано с компенсацией морального вреда. При определении размеров компенсации суд должен принять во внимание степень физических и нравственных страданий с учетом индивидуальных особенностей лица, которому нанесен вред. Мой тезис таков: где нет личности, нет гражданина, не может быть и оскорбленных чувств.