Кому нужна идеология?

Трудно удержаться от мысли, что общественно-политические представления соотечественников затормозились где-то на уровне 60-х годов. Когда советским обществоведам и публицистам позволили рассказывать хоть что-то о западных теориях общественного развития, пусть даже в форме «критики буржуазных фальсификаторов», то не хватало ни знаний, ни доступа к литературе, ни даже языка. Пересказывали многократно пересказанное. Уже в начале 80-х «критика» была, как правило, с фигой в кармане, а во время перестройки стремительно трансформировалась в апологетику, но более актуальной от этого не стала. И так по сей день. Взять хотя бы «модернизацию», совсем недавно оказавшуюся в фокусе разных обсуждений, в том числе и с самых высоких трибун. И правда, на Западе теория модернизации пользовалась немалой популярностью. Началось это во второй половине 50-х и продолжалось лет десять. В 1960 г. профессор социологии Колумбийского университета Дэниел Белл опубликовал книжку «Конец идеологии», в которой утверждал, что старые идеологии отжили свой век, и им на смену идет новое, неидеологическое сознание и поведение. В момент публикации эта книга привлекла внимание и обсуждалась до такой степени бурно, что не забыта по сей день как памятник эпохи. Но не более того. Всерьез ссылаться на сочинение Белла при построении научной аргументации или даже просто в общественной дискуссии сейчас никому не придет в голову. Не стоило бы вдаваться в этот исторический экскурс, если бы идея о «конце идеологии» не всплывала в современных российских дискуссиях в качестве обоснования самых разных политических стратегий. И это тем более печально, что ложность теории Белла была подтверждена не только исследованиями, но и самой жизнью. В 50-х гг., когда Белл писал свою книгу, карта идеологических предпочтений в США, и правда, была довольно смазанной. Пожалуй, и тогда можно было сказать, что демократы левее республиканцев, но многие с этим не согласились бы. Ныне отрицать идеологический раскол между двумя основными американскими партиями невозможно: с абсолютной очевидностью республиканцы правее, демократы левее. В Западной Европе в 50-х гг. произошел довольно массовый отказ социал-демократических партий от марксизма. Многим – в том числе и Беллу – тогда показалось, что в итоге разница между европейскими левыми и правыми исчезнет, и все станут примерно одинаковыми, приятно-чернявыми по Макару Нагульнову. Но и этого не произошло. Да, европейские социалисты больше не выступают за обобществление средств производства. Однако идеологической разницы между социал-демократами и христианскими демократами в Германии, социалистами и голлистами во Франции, лейбористами и консерваторами в Великобритании не заметит разве что убежденный ленинец, для которого все эти партии – одинаково буржуазные и неприятные. Живучесть идеологии объясняется тем, что она нужна самому массовому потребителю демократической политики – избирателю. Люди, которые приходят на избирательные участки, в огромном большинстве не очень интересуются политикой. Это не потому, что они тупые и необразованные, а потому что у них есть дела поважнее (вроде заботы о собственном благосостоянии) и поинтереснее (вроде любви или искусства). Но они хотят сделать осмысленный выбор, иначе ведь и возиться с бюллетенем не стоит. Это значит, что им нужны устройства, которые облегчали бы выбор при голосовании. В принципе, таких устройств много. Можно, например, обратить внимание на внешность и поведение кандидатов. Увы, этот критерий не очень надежен, потому что даже самый наивный избиратель понимает, что бравый вид и уверенные манеры ничего не гарантируют. Более надежным критерием оказывается идеология. У нас со времен торжества вечно живого учения повелось, что если идеология, то полн. собр. соч. в десятках томов и дурацкие экзамены в вузе. Но это специфика. Как универсальное явление идеология достаточно проста и удобна в повседневном использовании. В ее основе лежат элементарные ценности, присутствующие в сознании большинства избирателей. Эти ценности, попросту говоря, выражают свойственные разным людям представления о наилучшем устройстве мира. Для либералов главное – свобода и ответственность, для консерваторов – традиции и порядок, для тех и других – частная собственность. И те, и другие – правые. А есть еще левые, для которых частная собственность не ценность, даже если они ее признают, а важны справедливость и солидарность. Разумеется, это не значит, что если ты консерватор, то тебе наплевать на свободу, а если либерал, то против справедливости. Идеологии – это иерархии ценностей, которые расходятся наверху, на уровне основных приоритетов, а в базе совпадают. Попадая в распоряжение партий, идеологии конкретизируются до программ и конкретных политических решений. Но программы интересуют преимущественно партийный актив. Массовый избиратель может себе позволить не обращать внимания на детали. Если он левый и доверяет свой партии, то примет и ее решение о денационализации. Так идеология укрепляет связь между избирателями и партиями, на которой строится современная демократия. В России демократия установилась было, но плохонькая, а сейчас ее и вовсе нет, поэтому обычные для демократии механизмы так и не заработали. В частности, не сложилась идеологическая самоидентификация граждан. Часто говорят, например, что Россия – левая страна, и дай волю избирателям, так они – почти все – за левых и проголосуют. Я не уверен. Если человек хочет, чтобы в стране был порядок, а государство было сильным и проявляло элементарную заботу о населении, то левым это его не делает, скорее консерватором. Но потуги «Единой России» изобразить из себя консервативную партию настолько неубедительны, что если кто-то за нее и голосует из доброго расположения, то объектом расположения оказывается Путин, а не достоинства самой «партии власти». Традиции у единороссов сомнительные, а об их приверженности порядку можно говорить только в том смысле, что они действительно хотят сохранить присвоенное и присваивать еще. И это ведь не потому, что сами единороссы такие, а потому, что таков – в значительной мере – правящий класс страны. Играть в консерватизм здесь трудно. Избиратель говорит: «Не верю!» – по Станиславскому. На пути идеологической левизны в России тоже стоит колоссальное препятствие. Дело в том, что в России – на массовом уровне – нет базовых для левизны ценностей. Российское общество атомизировано, и солидарность в нем отсутствует начисто. Каждый за себя. И это не обязательно плохо. Массовый индивидуализм может быть мощным стимулом к развитию. Но к левизне он не располагает. Да и представления о справедливости в России довольно своеобразные. Богатых не любят, но каждый стремится оказаться на их месте, а вовсе не утвердить социальное равенство. Однако особенно плачевно сложилась в России судьба либерализма. Казалось бы, в атомизированном обществе, в котором преобладает стремление к обогащению, ему самое место. Но нет. Дело в том, что за 20 лет российским либералам так и не удалось соотнести базовые ценности с жизненным опытом масс. Когда обычный житель России слышит о свободе, он понимает это как возможность произвола по отношения к нему со стороны сильных: чиновников, бизнесменов и бандитов (для многих, впрочем, это одно и то же) – а когда слышит об ответственности, то понимает так, что его обложат какими-то новыми податями и обязательствами. Это проблема, не решив которую, российский либерализм обречен на провал. А если решит, то у него, на мой взгляд, могут быть неплохие перспективы.