Ручное управление или игра по правилам? Как устроена власть в России

Стратегии и перспективы выживания политического режима определяются его природой, и Россия тут, конечно, не исключение. Любой анализ ситуации должен исходить из того фундаментального факта, что современный российский режим – авторитарный. Это значит, что власть в России не может смениться путем выборов. Оживляющиеся перед каждой общероссийской избирательной кампанией разговоры о том, что режим вот-вот дрогнет, потому что (скажем) «демократы придут в Думу», следует отнести к разделу фантазий.

Тут, однако, есть одна тонкость. Характеристика российского режима как авторитарного является необходимой, потому что без нее мы вообще ничего не поймем. Но ее нельзя признать достаточной. Следующий аналитически полезный шаг состоит в том, чтобы провести различие между уровнями институционализации авторитарных режимов. Громоздкое слово «институционализация», которое и выговорить-то трудно, означает очень простую вещь. Институционализированный режим функционирует по правилам, которые не может нарушить ни один из игроков, в том числе и самый главный. Если же уровень институционализации режима низкий, то никакие правила не действуют. Решения диктатора определяются только его собственными представлениями о политической целесообразности, но никаких внешних рамок нет. Такие режимы называются персоналистскими, то есть личными, диктатурами.

Следует заметить, что персоналистский характер режима никак не связан с тем, проводит он выборы или нет. Верно, что в прошлом веке многие диктатуры, особенно военные по своему происхождению, предпочитали обходиться без демократического антуража. Однако многие режимы личной власти в Латинской Америке – такие, как вошедшие в советский фольклор из-за особой брутальности диктатуры семейства Сомоса в Никарагуа и Альфредо Стресснера в Парагвае, – были электоральными. У Луиса Сомосы, например, оппозиционная партия всегда получала ровно треть парламентских мест. Причем это каждый раз была новая партия – та, которую Сомоса считал наиболее заслуживающей доверия. Люди ходили на выборы, заполняли бюллетени, а избирательные комиссии тщательно считали голоса. И всегда насчитывали ровно столько, сколько хватало на треть мест.

Другое обстоятельство, которое важно учитывать для правильного понимания авторитарных режимов, состоит в том, что если они становятся институционализированными, то вовсе не обязательно в формах, чем-то напоминающих либеральную демократию. Скажем, советский режим отличался довольно высоким уровнем институционализации. Конечно, от прихотей генсеков зависело очень многое, но было бы явным преувеличением сказать, что после смерти Иосифа Сталина они в буквальном смысле могли творить все, что хотели. Один из них – Никита Хрущев – лишился власти по внутренним правилам системы, а это ключевой критерий. Но даже если судить по внешним, поверхностным признакам, то всевластие генсеков оказывается довольно призрачным. Трудно представить, чтобы человек с таким вкусом к жизни, как Леонид Брежнев, довольствовался уровнем потребительского комфорта, который сейчас был бы неприемлемым даже для банкира средней руки, не будь он связан по рукам и ногам правилами системы.

Почему авторитарные режимы становятся институционализированными?