Буквально несколько дней назад мы опубликовали большой текст об одном из русских «чудес света» — Новоиерусалимском монастыре. И был серьезный соблазн среди старых и новых фотографий этого монастыря повесить вот эту картину одного из пионеров русского авангарда Аристарха Лентулова.

Аристарх Лентулов. «Церкви. Новый Иерусалм». 1917 год. Русский музей

На картине невероятное нагромождение геометрических фигур — куполов, конусов, окружностей, квадратов, спиралей. Такое впечатление, что автор просто налепил тут это все без особого разбора. Но вот поди ж ты. Сам монастырь и его Воскресенский собор очень точно узнаются на этой картине. Более того, узнаются не только форма и контуры, но сам дух и смысл собора — невероятное сочетание самых несочетаемых архитектурных и национальных стилей. Тот же шатер над ротондой — на фотографии он выглядит (и выглядел во времена Лентулова), конечно, совсем не так. Но в реальности… Мы же как раз и начали статью про Новоиерусалимский монастырь с того, что издалека (если идти от станции Новоиерусалимская) этот шатер выглядит как Вавилонская башня. И вот тут (а лучше в Русском музее Санкт Петербурга, где она висит) смотрим на картину и видим как раз Вавилонскую башню.

Небо тоже, конечно, не похоже на «настоящее», оно тут как церкви, башенки и деревья — состоит из геометрических фигур. Но мы же, когда смотрим на этот собор (да и не только на этот), даже без особого религиозного чувства, тоже ощущаем ведь какую-то связь этих земных и материальных строений с небом. Соприродность. Недаром так любим щелкать на телефоне церкви на фоне неба. Как раз для того, чтобы поймать эту связь, поймать это чувство. Лентулов просто показывает эту связь, обнажает на уровне структуры. И усиливает — небо у него как бы дублирует образы храмов.

Лентулов — один из основателей (вместе с Михаилом Ларионовым, Натальей Гончаровой и Ильей Машковым) знаменитого своей художественной радикальностью и революционностью сообщества «Бубновый Валет», вообще-то был сыном сельского священника. И те же церкви рисовал постоянно. В какой-то степени можно сказать, что именно церкви — их геометрия и структура — были для него тем основанием, на котором он строил свой радикально-авангардный стиль.