Георг Конрад Морген, судья СС. Фото: wikipedia.org
Становление Конрада Моргена как одной из самых противоречивых фигур нацистского режима началось с задержания ответственного за главный пункт снабжения СС в столице генерал-губернаторства Кракове гауптштурмфюрера Георга фон Зауберцвейга. Прибывший в оккупированную Польшу по указанию Генриха Гиммлера в январе 1941 года юрист выяснил, что фон Зауберцвейг распродает реквизированную собственность выселенных поляков, а прибыль делит с ближайшим окружением. Арест одного офицера вывел Моргена на целую сеть сотрудников СС, которые регулярно превышали полномочия ради личной выгоды.
Одним из противников юриста оказался любимец рейхсфюрера и будущий муж младшей сестры Евы Браун Герман Фегелейн. Другим — комендант концлагерей Бухенвальд и Майданек Карл Кох. Преступления последнего Морген расследовал после возвращения с Восточного фронта, куда его отправили за слишком навязчивые попытки наказать коррупционеров. Для многих высокопоставленных нацистов судья СС — непримечательный полный человек в очках с круглыми линзами — превратился в надоедливого паразита, отделаться от которого не всегда помогали даже связи с руководством рейха.
Настойчивость и беспристрастность Моргена обеспечили ему после войны репутацию надежного свидетеля и принципиального юриста. Эти же качества заставили задуматься о том, можно ли считать борцом с преступным режимом человека, который настолько искренне и преданно следовал его законам. Деятельность Моргена в годы Второй мировой войны отсылает к вопросу о том, как согласуются правовые нормы и мораль в тоталитарном государстве. Если предполагать, что Третий рейх — безусловное зло во всех проявлениях, то, действуя в рамках системы, судья лишь укреплял ее.
Однако Морген вредил режиму, даже оставаясь его лояльным элементом: преследовал и добивался снятия с должностей сослуживцев, которые совершали преступления — в том числе и против узников концлагерей. Если допустить, что воровство и превышение полномочий — универсальные пороки, независимо от общества, в котором им предаются, тогда Морген кажется чуть ли не образцовым гражданином. Он выявлял сговоры продажных нацистов, хотя подавляющее большинство юристов относились к ним попустительски.
Еще одна этическая дилемма касается личной системы моральных координат Конрада Моргена. Заслуживает ли он уважения за то, что шел против вышестоящих офицеров в стране, где это могло привести (и чуть не привело) к позору и даже смерти? Или его, наоборот, следует порицать, потому что в государстве, основанном на расовой ненависти и геноциде, его больше всего волновало не хладнокровное уничтожение невинных людей, а продажность и нарушение устава?
Морген признавался, что не смог уснуть в первую ночь после посещения газовых камер в Освенциме, однако это не мешало ему до последних недель существования рейха хранить верность фюреру и Гиммлеру, а также лелеять идеализированное представление об СС как об элитном ордене, основанном на идеалах «верности, порядочности и честности». Как же все-таки оценить нациста, расследовавшего должностные преступления других нацистов: как покорного сторонника бесчеловечной идеологии или как оказавшегося в эпицентре кошмара юриста, который по мере сил подтачивал фундамент преступного государства?
