Макет работы петербургской арт-группы «Явь». Художники были задержаны 23 августа при попытке нанести это граффити на Старо-Петергофском проспекте
Фото: арт-группа «Явь»
«А как сейчас в России обстоит дело с неофициальным искусством?» — спросил меня студент Гарвардского университета, куда я был приглашен с выступлением лет пятнадцать тому назад. «Никак не обстоит. Его нет», — ответил я.
«А новый андеграунд возможен?» — не унимался студент. «Станет возможным, — ответил я, — если возникнет новое официальное искусство. А его тоже нет».
Так разговор и завял, а зря.
Эх, задний мой ум. Эх, не так надо было ответить. Поподробнее, пояснее. Студент ведь только и знал, что был какой-то андеграунд, какое-то неофициальное искусство, «преследуемое властью и давимое цензурой». Все это так, молодой человек, но все сложнее и интереснее. Слушайте.
Неофициальной культурой было не просто все, что оставалось за бортом издательств, выставочных и концертных площадок, студий звукозаписи, буфетов творческих союзов и Домов творчества, а также совещаний молодых писателей и читательских конференций.
Примерно к середине 70-х годов неофициальность была воспринята многими из нас как сознательная позиция, для кого-то гражданская, для кого-то эстетическая, для кого-то и та, и другая.
В этой среде уничижительной рецензией было: «Старик, что за херню ты написал. Это же печатать можно хоть завтра».
Сами способы функционирования искусства, сами особенности литературно-художественного быта — самиздат, домашний концерт, ритуальные хождения по художественным мастерским — постепенно стали осознаваться как эстетический принцип. Принцип, настаивая на котором, художник получал шанс победить на своем поле. Победить не в борьбе с официозом, который он просто с какого-то момента перестал воспринимать как культурную реальность, а в борьбе с сиротливым чувством собственной маргинальности.
От власти требовалось одно — не трогать, не лезть. Но оно, разумеется, и трогало, и лезло.
С наступлением перестройки жесткая граница стала естественным образом размываться. Звание «неофициала» стало даже на какое-то время престижным. В головах многих интеллектуально неокрепших умов воцарилась энтузиастическая каша, где слова «андеграунд», «авангард», «постомдерн» и все прочие еще недавно сомнительные и соблазнительные слова пребывали в свободном броуновском плаваньи.
В один из тех дней я увидел афишу, приглашающую в какой-то выставочный зал на «выставку авангардистов Киевского района».
Стена Цоя в Кривоарбатском переулке Москвы
ru.wikipedia.org
Это было время глуповатое, веселое, двусмысленное. Выступления поэтов собирали большие залы, шквально реагировавшие на такие ключевые слова, как «партия» или «жопа». На выставки ходили толпами. В мастерских паслись тучные стада западных галеристов, на волне «горбимании» решивших устроить и устроивших-таки (правда, ненадолго) русский художественный бум. В эти годы возник выдержавший испытание временем музыкальный фестиваль «Альтернатива». В эти годы возникло «параллельное кино». Возникли и довольно долго продолжали возникать литературные салоны и клубы. Всего навалом. Жаловаться грех.
Потом как-то все устоялось, просеялось. Художники — кто уехал, кто остался, кто занялся чем-то другим. Писатели — кто выпустил книжки, кто не выпустил, потому что стало неинтересно. Появились издательства, галереи, залы для исполнения и показывания чего угодно.
Неофициальная культура закончилась, погребя под собою и официальную. У нас, как у всех нормальных людей, появилась просто культура.
Круг вроде бы замкнулся, хотя было совсем не ясно, где его центр. И это было правильно.
Однако в последующие годы замаячила и стала проступать в тумане ось какого-то нового культурного противостояния.
