Щелкунчик и мышиный король. Поэт Лев Рубинштейн – о том, где взять силы, чтобы встретить Новый год (и попрощаться со старым)

Все вокруг говорят: «Какой такой Новый год! Вы о чем! Ужас и мрак кругом. И конца этому ужасу не видно. А этот самый год, который все еще никак не закончится — его лучше бы и вовсе не было! Какой еще Новый год! Какой праздник! Какое еще «новогоднее настроение!»

Никакого, правда. Совсем никакого настроения. Но не будем забывать о том, что все то, что мы привыкли называть «Новым годом» — это совсем не обязательно праздник. Это может быть и печалью, и тревогой, и ужасом перед неправдоподобием происходящих вокруг событий, поступков и высказываний. Это может быть всем, чем угодно. Но только не унынием.

Как бы ни было тяжко и мучительно, как бы ни казался неуместным и даже кощунственным и сам даже запах елочной хвои, незамедлительно отсылающий нас к беззаботному детству с шарами и завернутыми в шоколадное «золотце» грецкими орехами, мы не вправе забывать, что в привычном словосочетании «Новый год» ключевым является слово «новый». И от этого факта не отвертеться. И не надо. Более того — надо постараться сосредоточиться.

Говорят, что ничего принципиально нового, да и вообще ничего нового ни в истории, ни в искусстве, ни в частной биографии не бывает.

Это и так, и не так.

Те же самые, кто говорит о том, что ничего нового не бывает, говорят не менее часто и о том, что ничего никогда не повторяется буквально. Что все сопоставления и параллели, особенно исторические, в чем-то сходны друг с другом, иногда до буквальных совпадений, а в чем-то — совсем нет.

Так вот именно то самое, чем явления или события не схожи друг с другом, не похожи друг на друга, отличны друг от друга, — это и есть НОВОЕ.

И каждый последующий год — обязательно НОВЫЙ. Особенно остро его новизна ощущается тогда, когда он еще не наступил, но уже на подходе, когда мы об этом наступающем годе только и знаем, что он новый, а в чем, собственно, его новизна, мы не знаем и знать до поры до времени не можем. А можем только на что-то рассчитывать и что-нибудь желать себе и друг другу.

Предновогодние дни с их невольной повышенной возбудимостью и некоторой, тянущейся из глубин блаженного детства нервозной нетерпеливостью обладают способностью выдергивать из памяти какие-то случайные эпизоды, ощущения, запахи, звуки. И не только выдергивать их из памяти, но и неизбежно наделять их не всегда свойственной им значительностью, тайными какими-то смыслами. И не без основания подозревать их в причастности к миру чудес, к миру, извините, волшебной сказки.

Знакомая музыкантша, просидевшая много лет в оркестровой яме Большого театра со своим альтом, призналась однажды, что уже с наступлением осени она начинает с ужасом и тоской ожидать новогодних дней.

А все потому что «Щелкунчик»! «Щелкунчик», представляемый в эти дни на сцене театра не только ежедневно, но иногда даже и по паре раз за день. И не только на этой сцене. А уж сколько этих не выветриваемых никакими усилиями «щелкунчиков» накопилось за прошлые года! Не сосчитать.

Она призналась, что в эти дни душа ее наполняется густым черным ядом настоящей, хотя и не достойной тонкого и думающего человека ненавистью, ненавистью, которой по прошествии некоторого времени она сама же и стыдится. Ненавистью к этим звукам, к этим телодвижениям, к этой разнаряженной в пух и прах публике, к ни в чем не повинному Гофману, придумавшему эту тоже вполне невинную историю, к ни в чем не виноватому Чайковскому, к собственному смычку, к Большому театру, к Новому году.

Почему я вспомнил об этом злополучном, но все равно прекрасном и вечном «Щелкунчике».

А потому, что мы очутились, и уже довольно давно, в искореженном финале рождественской сказки, где мышиный король оказался победителем Щелкунчика.

Да, так как будто бы получается.

Но это временно, это правда временно. И это знают все те, кто знает о том, что волшебная рождественская сказка все равно побеждает даже самое энергичное, уверенное в себе и до зубов вооруженное зло.

Есть такое сильное, хотя и слегка стыдное чувство — чувство надежды. Впрочем, нет, не стыдное, точнее будет сказать — стыдливое. А стыдливое оно потому, что она, эта надежда, всплывает всякий раз вновь и вновь, вопреки логике событий и вообще здравому смыслу.

Впрочем, по моему мнению, именно поэтому она, надежда, и имеет шансы на успех.

⤢

Кадр из мультфильма «Щелкунчик» (1973)

Когда-то в разгар какого-то спора — совсем не помню, о чем, да и неважно это — с моим тогдашним приятелем я в полемическом азарте сказал что-то вроде того, что твои, мол, доводы, слишком бесспорны, чтобы их можно было принять за истинные.

Что-то подобное мне иногда хочется повторять и теперь.

Ну, а если мышиный король, или, говоря проще, злобная, загнанная в угол крыса все же одолеет доблестного Щелкунчика и завладеет аксиоматикой, логикой, структурой и фактурой детских предновогодних снов, то это будет означать, что великая и вечная сила сказки, особенно сказки рождественской, во все времена гарантировавшая нам конечную победу добра над злом и придававшая сил для сопротивления темным силам, исчерпала себя.

Это будет значить, что сказка — ложь. Это будет значить, что человечество вообще зря живет на этой и без того замусоренной планете. А этого не может быть. Вот просто не может этого быть.

Новый год все равно так или иначе придется встретить в ночь с тридцать первого на первое. Кто как сумеет. И кто кому что захочет пожелать. Кто как сможет и кто как захочет.

Но лично от меня огромная просьба к любителям фейерверков. Постарайтесь не забыть, мои дорогие, что этих штук смертельно боятся не только собаки и кошки. Что от этих внезапных по-змеиному шипящих «хлопков», что от этих ярких, расползающихся по темному, не освещенному ночному небу вспышек разноцветных искр начинают рыдать, дрожать и забиваться в углы или под кровати маленькие дети в тех местах нашей планеты, где в домах темно и холодно. Где совсем другие «хлопки» и совсем другие красивые искры стали смертельной рутиной. С Новым годом всех.