Группа «Гнездо». "Железный занавес". 1976
Государственная Третьяковская галерея
Теперь все говорят о, — в общем-то, — довольно нервозных и не слишком взвешенных инициативах, исходящих от разных более или менее официальных лиц цивилизованного мира. Инициативы эти в двух словах сводятся к тому, что, может быть, — по вполне очевидным причинам, — нефиг российским гражданам шастать по западным заграницам. Пусть эти граждане сидят дома, потому что каждый из них так или иначе в глазах западного мира ассоциируется с властью того государства, гражданином которого он является.
Да, согласен, позиция слабоватая и, уверен, что очень скоро она будет как минимум скорректирована. Но, повторяю, при всей ее логической неустойчивости, психологически она если не оправданна, то понятна.
А совсем еще недавно «рулила» другая, не менее острая и не менее склонная к философии, практике и поэтике абсурда тема — тема необходимости символической или, пуще того, буквальной отмены русской культуры как культуры, во всех своих проявлениях и образцах несущей в себе внутренний потенциал изначального, извечного, неистребимого империализма.
А в моем сознании эти две темы вдруг слились воедино, когда я вспомнил о том, что тот, кто «по умолчанию» олицетворяет эту самую русскую культуру, то есть главный национальный гений нашего отечества был невыездным.
Ага, было, было в советские времена такое слово. А также, соответственно, существовало и слово «выездной».
Да, население страны делилось на эти две не равные, мягко говоря, категории.
«Выездными» были, конечно, дипломаты и их семьи. А также работники разных внешторговских ведомств. А также некоторые артисты некоторых театров. А также некоторые музыканты некоторых оркестров. А также — некоторые другие.
Мне запомнилось какое-то интервью Сергея Михалкова конца 70-х годов. Рассказывая о своей семье, он в том числе сказал: «Мои мальчики с детства отличались любознательностью. Все время ездили то во Францию, то в Англию, то в Италию. Изучали мир, так сказать».
Остальные, — и это было абсолютное большинство, — изучали мир все больше по книжкам, по «обрезанным» западным кинофильмам или по телевизионным «клубам кинопутешествий». Помню, как мне запала в душу и надолго застряла там фраза кого-то из ведущих: «Сидней встретил нас проливным дождем».
Для моего поколения и, соответственно, моего круга заграница была явлением полумистическим. Мы знали, что есть какой-то Запад. Но его как бы и не было. Он был отчасти выдумкой, утопией. Сам факт его существования подвергался метафизическому сомнению.
Если мы сами себя ощущали в колючих железных скобках, то Запад был заключен в кавычки.
Он напоминал о себе только нечастыми визитами в Москву наших друзей-иностранцев, а также доходившими до нас разрозненными свидетельствами его существования — книжками, пластинками и пачками «Мальборо».
Для меня и людей моего круга, то есть для решительно и окончательно «невыездных», с начала 70-х годов проблема выезда могла решиться только одним способом. Этим способом была эмиграция.
