Сергий Радонежский благословляет Дмитрия Донского перед Куликовской битвой, картина Эрнста Лисснера, 1907 год
Изображение: Wikipedia
В России ещё в вегетарианские 2010-е годы борьба с переписыванием истории приобрела характер почти что национальной идеи. Трудно даже сказать, когда именно грозные напоминания о недопустимости подобного занятия превратились в протокольную часть выступлений первых лиц — настолько уж они приелись даже вполне верноподданнической публике. Хотя, если подумать, разве плохо, когда научное знание не стоит на месте? Математики постоянно выдвигают свежие теоремы, химики порой добавляют новые элементы в таблицу Менделеева, астрономы целый Плутон разжаловали из полновесных планет в карликовые.
Чем здесь хуже историки? По-видимому, тем, что объект их знания предполагает прямую связь с человеческим обществом, его ценностями и установками. Но всё равно получается наивно: будто правивший многие века назад князь и битвы с его участием влияют на ныне живущих людей в моменте сильнее того же разжалованного Плутона. Не убегут же за рубеж по-настоящему гордые за свою страну граждане от внезапного осознания, что конкретный правитель из прошлого на деле был не так велик, как утверждали авторы школьных учебников.
Веками тезис о непреходящем значении Куликовской битвы служил одной из основ российского национального мифа, несмотря на ряд очевидных слабых мест. Ведь если московский князь добился в том сражении невероятного триумфа, то как вышло, что уже в 1382-м «поверженные» враги сожгли его столицу дотла? Почему впоследствии ордынское иго над северо-восточными русскими княжествами — ядром будущей России — продержалось ещё век? И можно ли вообще доверять устоявшейся концепции того сражения, ведь почти все её элементы (вплоть до названия) сконструировали не современники, а авторы, жившие спустя века?
Подобные несостыковки порождали у критиков ответное желание представить Куликово поле не таким уж и значимым событием. Что тоже неверно — ведь, как учил ещё Аристотель, крайности в итоге сходятся, а истина обычно лежит между ними.
Ненастоящий хан против русской «конфедерации»
Кажется, о Куликовской битве даже далёкие от глубоких познаний в истории россияне знают всё. Каждый ведь скажет, например, против кого Дмитрий Донской вёл туда свои войска — против хана Мамая, правителя Золотой Орды. И вроде как очевидный ответ содержит сразу две фактические ошибки. Мамай не правил всей степной державой и ханского титула не носил.
В середине XIV века Золотая Орда — она же Улус Джучи, западная часть прежней гигантской Монгольской империи — переживала Великую замятню. Так русские летописцы называли смуту внутри соседнего государства, обернувшуюся его полураспадом. И Мамай, один из наиболее удачливых «варлордов» своего времени, контролировал лишь часть Улуса: Нижнее Поволжье и Северное Причерноморье вместе с Крымом. Грубо говоря — внешний фронтир Орды, само ядро Великой Степи ему никогда не подчинялось. При этом военачальник титуловался лишь беклербеком («князем князей») и не мог претендовать на полновесную ханскую власть, поскольку не принадлежал к прямым потомкам Чингисхана.
Нюанс покажется несущественным человеку XXI века, но для людей средневековья он носил фатальный характер.
Даже русские летописцы без сомнений именовали ханов-чингизидов вроде Джанибека или Тохтамыша «царями», а вот Мамай у них выходил князем или просто темником — то есть предводителем «тьмы», крупным военачальником. Поэтому беклербек в условиях замятни был обязан постоянно доказывать свою легитимность. Мамай вынужденно правил через подставных чингизидов и регулярно искал военных побед вкупе с выплатами дани.
Золотая Орда после восстановления Тохтамышем в 1380-е годы
Карта: Wikipedia / Kirill Borisenko
С набиравшей силу Москвой Мамай поначалу дружил. В 1362 году ордынец сам отправил 12-летнему князю Дмитрию Ивановичу ярлык на великое княжение. Небывалая милость — раньше русские правители сами приезжали за вожделенным артефактом в Орду.
Лишь в XVI веке летописцы начнут называть Дмитрия «Донским». Ранее это прозвище обычно употребляли в отношении его брата Владимира, тоже дравшегося на Куликовом поле. Впоследствии того «переименовали» в Храброго.
Но затем отношения между беклербеком и князем начали портиться. Первый требовал платить пресловутый выход (дань) в размерах времён Джанибековых. Дмитрий же обоснованно считал, что Орда хана Джанибека, то есть 1340-х годов, неравнозначна Орде при наступившей затем смуте. Да и сам Мамай, в отличие от Джанибека, никакой не хан.
В 1374 году Дмитрий провёл княжеский съезд в Переяславле-Залесском. То есть создал что-то вроде лиги из уже шедших в московском фарватере соседних правителей. Конечно, ни о каком общерусском единстве ещё не шло и речи, главенство будущей столицы признавали в основном третьестепенные удельные княжества вроде Тарусского или Пронского. Но в 1376 году союзные войска совершили грабительский набег на подвластную Мамаю Волжскую Булгарию. Этим они бросили прямой вызов беклербеку, после которого тот не мог не пойти войной на зарвавшихся данников.
Дирхамы Волжской Булгарии, Х век, коллекция Эрмитажа
Фото: Wikipedia / Alexander V. Solomin
Боевые действия шли с переменным успехом. 11 августа 1378 года на реке Воже (современный Рыбновский район Рязанской области) русские заманили потомков монгольских завоевателей в ловушку и почти полностью их истребили.
«Бегич [командующий ордынцами] не решился переходить реку на виду у русского войска и, по словам летописца, стоял много дней. Тогда Дмитрий Иванович сам решил отойти от реки, отдать берег ордынцам, чтобы вынудить их к прямому бою. Бегич попался в расставленную западню»
— Вадим Каргалов, советский и российский историк
При детальном рассмотрении московское противостояние Орде 1370-х годов может и не выглядеть чем-то героическим. По существу, Дмитрий Иванович не противился самой идее владычества степняков: просто хотел свести его к чему-то церемониальному и при удобном случае самому грабить сюзерена. Тем более князь и не мечтал о полноценном объединении всех русских княжеств: тут бы удержать хрупкую «Переяславскую конфедерацию». Да и ограниченные амбиции Дмитрия во многом подпитывала ордынская слабость, в особенности — отсутствие у врага общепризнанного лидера.
Однако для потомков уже сам факт появления русского правителя, готового открыто противостоять Орде ретроспективно выглядел судьбоносным. Это нужно учитывать при понимании того, зачем так проникновенно конструировали миф о Куликовской битве непохожие друг на друга люди из разных времён — от Ивана Грозного до Николая Карамзина.
Как Мамаю не оставили выхода
Восприятие Куликовской битвы как a priori эпического события грандиозных масштабов основывается на двух спорных источниках, созданных спустя ощутимое время после события. Речь идёт о «Задонщине» и «Сказании о Мамаевом побоище» — не строгих летописях, а больше беллетристике, написанной уже в XV веке.
Только к 1820-м годам «Куликовская битва» стала общепринятым названием сражения в российской историографии. Ранее конфликт обычно называли Донским или Мамаевым побоищем.
Интервал в 50–100 лет не выглядит ужасным сам по себе. Гораздо хуже, что к потомкам и «Задонщина», и «Сказание» дошли в виде списков, то есть копий, которые продолжали делать вплоть до XIX века. Их анонимные авторы переиначивали оригиналы, упуская часть исходного материала и добавляя свои сомнительные детали. Как результат, в некоторых списках Мамай становился «царём» и почитателем славянских божеств, а в союзники на Куликовом поле ему приписывали литовского князя Ольгерда — на деле умершего за три года до битвы. Из ниоткуда возникали целые героические сюжеты, вроде поединка Пересвета с Челубеем или переодевании князя Дмитрия в простого ратника.
Со временем даже просвещённая публика неизбежно воспринимала такие вставки как непреложную истину.
Разные вариации «Задонщины» и «Сказания» создают одинаковое ощущение, что победа в 1380 году спасла Русь от чего-то катастрофического, вроде Батыева нашествия полуторавековой давности. Живший в XIX веке историк Сергей Соловьёв даже натужно сравнивал Куликово поле с Каталаунскими полями и французским Пуатье: дескать, наши предки спасли всю Европу от нашествия алчных кочевников.
Ордынский хан Джанибек в Каталонском атласе, XIV век
Изображение: Wikipedia / Cresques Abraham
Однако написанные в 1408 и 1425 годах в строго фактологическом ключе Краткая и Пространная летописи о побоище на Дону представляют иную картину. Мамай не собирался ни повторять деяния Батыя, ни тем более захватывать Европу. Камнем преткновения между ним и Дмитрием послужил тривиальный вопрос выхода.
«И начал Мамай посылать послов к князю Дмитрию, просить дани, какую платили при царе Джанибеке, а не по своему договору. А христолюбивый князь, чтобы избегнуть кровопролития, хотел платить ему такую дань, какую христиане смогут, и по своему договору, что заключил с Мамаем. Но Мамай не захотел, охваченный гордостью»
— Пространная летопись 1425 года
Под «своим договором» авторы имеют в виду весьма либеральное соглашение 1371 года. Тогда ордынцы разрешили москвичам платить дань в размере «по рублю с двух сох». По современным оценкам, ежегодная выплата составляла порядка 150 килограмм серебра — ощутимо, но не разорительно для уже небедного княжества. Однако теперь Мамай требовал выхода по старым расчётам, примерно втрое-вчетверо бо́льшим. По-видимому, беклербек искал средств на продолжение усобицы внутри Орды и одновременно хотел приструнить данника — за набег на Булгарию и битву на Воже.
Московский князь не принял условий визави. К лету 1380 года переговоры зашли в тупик. Обе стороны готовились к решающей битве.
