Вуди Аллен в фильме «Любовь и смерть»
В финальном эпизоде столь нашумевшего недавно сериала про шахматы свою предпоследнюю партию на решающем для нее турнире в Москве героиня играет с бывшим чемпионом мира, пожилым советским гроссмейстером Luchenko. На этом турнире в Москве все прекрасно, чего уж там, но самое прекрасное — это все-таки прическа этого самого Luchenko. У него на голове покоится некая гора, сделанная из синтетического материала серебристого цвета, напоминающего, но не до конца, отросшую шерсть давно нестриженного серого терьера. Эта штука вызвала во мне мгновенный укол узнавания, но я долго не мог вспомнить, где же я уже видел подобную красоту. Наконец меня осенило: ну да, Господи, Вуди Аллен, «Любовь и смерть».
Там есть сцена из русского помещичьего быта. Вуди Ален и Дайан Китон сидят за круглым чайным столом, покрытым белой кружевной скатертью. На столе баночка с вареньем, молочник, кусок чего-то похожего на творожную пасху, нарезанный черный хлеб, три пирожка на блюдце из русского магазина на Брайтон-Бич. На заднем плане самовар. Дайан Китон в сереньком скромном платочке разливает чай в чашки из тонкого фарфора. «О, Борис, — говорит она. — Я люблю тебя сильнее, чем даже могла бы когда-то себе представить! Я хочу от тебя детей!» «Каких?» — спрашивает Вуди Ален страстным заинтересованным полушепотом. «Маленьких детей!» — поясняет Дайан Китон. «Конечно! — соглашается Вуди Ален. — Крупные обычно умственно отсталые!»
На нем какая-то невероятная шапка с бордовым верхом и меховой опушкой. Такие носили стрельцы на картинах Сурикова и женщины выше среднего достатка во времена моего советского детства. Шапка надвинута почти на самые очки. Но, самое главное, он одет в шубу точно из такого же материала, из которого сделаны волосы на голове гроссмейстера Luchenko. Собственно, волосы гроссмейстера Luchenko — это просто выдранный из этой шубы кусок.
«Вот так, по клокам они теперь все и выдирают из классики. И даже не помнят, откуда выдрали», — с горечью подумал я, а потом вспомнил, как почти сразу после этой сцены Вуди Аллен с Дайан Китон поехали убивать Наполеона. А потом, как к маленькому пухлому Наполеону приводят его двойника, тоже маленького Наполеона, только лысого. Но когда лысый Наполеон надевает накладку и треуголку, он становится неотличим от настоящего Наполеона. И тогда один Наполеон решает научить другого Наполеона, как правильно ходить как Наполеон. И они прохаживаются по зале гордо, по-наполеоновски. Но быстро ссорятся и начинают друг друга пинать.
А на переднем плане два наполеоновских генерала в медалях, погонах и бакенбардах плетут страшные политические интриги. И когда Наполеоны валятся на пол и начинают мутузить друг друга что есть мочи, один из генералов с пафосом произносит: «Они называют меня сумасшедшим, но однажды мое имя будет вписано в историю Франции большими буквами: Сидней Аппельбаум!»
И я сразу подумал (дело было месяц назад): «Господи! Как же они достали с этими проклятыми выборами! Когда они наконец кончатся?» И еще я подумал, что надо пересмотреть «Любовь и смерть» Вуди Аллена. Сто лет ведь не пересматривал.
Na zdorovye!
Когда я только приехал в Америку, первый фильм, который мне показали мои друзья, был «Любовь и смерть». Наверное, они надеялись, что я от этого кино сразу почувствую себя немножко дома. Но все эти мужики в лапсердаках и бабы в платках типа babushka меня скорее обидели, чем развеселили. Я был тогда еще не очень знаком с «клюквой» и не очень понимал, как к ней относиться.
Наверное, нет такого явления, которое так оскорбляло бы и возмущало человека русской культуры, как американская кинематографическая «клюква». В упрямой повторяемости одного и того же набора клише нам видится какое-то издевательство, какой-то скрытый вызов, граничащий с русофобией. Почему, например, это проклятое Na zdorovye! переходит столько десятков лет из одного фильма в другой? Кому там еще не объяснили? Зачем это нужно? Нарочно они, что ли?
На самом деле, конечно, нарочно. На русского культурного человека всем в Голливуде глубоко наплевать. Как и на реальную Россию. Зато та «клюквенная» Россия, которую тут создавали начиная с 1920-х годов, гораздо понятнее и реальнее, чем настоящая. Кино — это вообще гигантский бабл. То, что внутри, гораздо важнее того, что снаружи.
Дайан Китон и Вуди Аллен в фильме «Любовь и смерть»
Голливудская дореволюционная Россия создавалась по преимуществу детьми и внуками бывших эмигрантов еврейского происхождения. Они не читали «Войны и мира», однако ощущали какую-то мутную культурную связь. Их Россия всегда была немножечко с еврейским акцентом, а русские крестьяне у них всегда немножечко в лапсердаках. И поэтому русский персонаж в Голливуде — это со стороны всегда чуть-чуть импостер (imposter — самозванец). Даже если он не всегда похож на еврея. Сценический образ, изобретенный Вуди Алленом, этот манхэттенский шлемель-интеллектуал, вписывается в такую обстановку просто идеально.
Шлемель — это классический еврейский комический персонаж, герой половины еврейских анекдотов. Это смешной несчастный еврейский дурачок, у которого все получается через одно место. Персонаж Вуди Аллена, его сценический образ, который он перетаскивал из фильма в фильм, — это такой рефлексивный шлемель, успешный, состоявшийся шлемель, который к тому же еще и чувствует себя импостером.
В «Энни Холл», самом, наверное, успешном его фильме, есть очень смешная сцена: Энни привозит Элви Зингера, своего нового бойфренда, в родительский дом в Пенсильванию, знакомить с семьей. И вот они сидят за большим обеденным столом, скучные, надутые, важные пенсильванские WASP'ы — и Элви, богатый и знаменитый манхэттенский сноб Элви, который для них просто какой-то неприятный еврейский шлемель из Бруклина. И в какой-то момент Элви начинает казаться, что он увидел себя их глазами: классический средневековый еврей из гетто, маленький, смешной, вертлявый, в ермолке, с пейсами и длинной бородой.
В своих недавно опубликованных и, к сожалению, зубодробительно скучных до полной нечитабельности мемуарах Вуди Аллен постоянно навязчиво подчеркивает, что его напрасно все жизнь принимали за квинтэссенцию манхэттенского интеллектуала. На самом деле он простой еврейский паренек из Бруклина, который по-настоящему любил только спорт, дурацкие комедии и тупые шутки, но еще со школы начал притворяться очень умным и начитанным, потому что в те далекие годы (ах, где эти годы!) это было необходимо, чтобы произвести впечатление на девочек, которые ему нравились. Примерно так, как в одном из бессмертных диалогов между Борисом и Соней из «Любви и смерти»:
Соня: Аморальность субъективна.
Борис Грушенко: Да, но субъективность объективна.
Соня: Не в рациональной схеме восприятия.
Борис Грушенко: Восприятие иррационально. Оно подразумевает имманентность.
Соня: Но суждение о любой системе или априорном отношении явлений существует в любом рациональном или метафизическом или по крайней мере эпистемологическом противоречии абстрактному эмпирическому понятию, такому, как бытие или быть, или происходить внутри вещи или вещи в себе.
Борис Грушенко: Да я сто раз это говорил!
И, кстати, Вуди Аллен в этом фильме — русский дворянин Boris Grushenko. То есть он импостер из импостеров. И при этом он шлемель из шлемелей. Он делает примерно то же самое, что делают герои «Войны и мира»: воюет с Наполеоном, стреляется на дуэли, ищет Бога, вращается в высшем свете, влюбляется, обретает семейное счастье, попадает к французам в плен. Но делает все это как шлемель. За покушение на Наполеона его приговаривают к расстрелу. Перед расстрелом ему является ангел, который сообщает, что его помилуют. Вуди Аллен бесстрашно идет на расстрел. Ему теперь нечего бояться. Его расстреливают. Смерть из бергмановской «Седьмой печати» уводит его с собой. Под музыку Прокофьева (бубенчики, колокольчики) Вуди Аллен пускается в пляс со Смертью. Как жил шлемелем, так шлемелем и умер.
Вуди Аллен и Смерть в фильме «Любовь и смерть»
50 шуток в день
Вуди Аллен начинал карьеру как производитель шуток. В буквальном смысле. В последнем классе школы он нанялся на работу в PR-агентство на Манхэттене. Это агентство занималось подготовкой речей для влиятельных людей на различных мероприятиях. В частности, нужно было придумывать для них шутки. Этим и занимался молодой Аллен Кенигсберг. Его ежедневной нормой было 50 шуток в день. Двадцать он придумывал в метро по дороге из своей бруклинской школы на Манхэттен, а остальные тридцать уже в офисе. Этот ударный капиталистический труд привел его на сцену, а оттуда уже в кино. Первые его фильмы мало чем отличались от выступлений в комедийных клубах. Они были просто набором гэгов. Некоторые из гэгов были очень смешными. Большинство — забавными.
Принято считать, что «Любовь и смерть» — это переходный фильм от раннего Вуди Аллена к тем фильмам, которые, собственно, и сделали его классиком. В «Энни Холл», снятой через два года, гэгов тоже предостаточно, но там уже задействованы настоящие живые характеры и есть множество оригинальных чисто кинематографических находок. Ничего подобного в «Любви и смерти» найти нельзя. Но зато в этом фильме герой Аллена впервые задумывается о смысле жизни и обнаруживает свою привязанность к Бергману, европейскому экзистенциализму и русской классике. И из всех его фильмов этот самый смешной.
Русские классики любили называть свои романы двумя очень важными словами, между которыми они ставили соединительный союз «и»: «Война и мир», «Преступление и наказание», «Отцы и дети». «Любовь и смерть». Монументальная бондарчуковская постановка «Войны и мира» пользовалась в Америке большим успехом. Трудно сказать, читал ли Вуди Аллен роман или просто смотрел Бондарчука, но Бондарчука он точно смотрел. Бондарчук поразил всех массовыми батальными сценам, в которых он задействовал, кажется, целую войсковую часть. У него были для таких съемок неограниченные возможности.
Вуди Аллен в фильме «Любовь и смерть»
Вот и Аллену удалось примерно то же самое. Он снимал батальные сцены в Будапеште и вот как об этом с удовольствием вспоминает: «Экзотический город. В это время там было полно русских солдат. Страна была оккупирована. Я использовал для съемок кучу солдат Красной армии. Они с таким удовольствием маршировали и бежали в атаку. Что угодно, лишь бы избавиться от скуки оккупации и заработать пачку сигарет». Очень смешно. Ха-ха-ха! Сейчас как-то неприятно это все читать.
Но зато как же я люблю сцену, когда ночью после сражения Борис, единственный оставшийся в живых из своих товарищей, греется среди мертвецов у костра, и к костру выходит его боевой командир с пробитой пулей лбом.
— Владимир Максимович, вы живы!
— Нет, я умер. Посмотри на эту дыру.
— Ой! Вам больно?
— Я ничего не чувствую.
— Для мертвеца вы не так плохо выглядите. Даже лучше, чем когда вы были живы. Мне кажется, вам это идет.
— Ладно, слушай, сделай мне одолжение.
— Конечно, все что угодно.
— Вот, видишь обручальное кольцо? Я собирался подарить его своей девушке. Сюрприз.
— Вы хотите, чтобы я его ей отдал?
— Нет! Какой смысл? Отнеси его обратно к ювелиру в Смоленск.
— Хорошо.
— Петрошкин. Владимир Петрошкин.
— Хорошо.
— Скажи ему, что я умер, и пусть он вернет депозит.
— Да, конечно. Сколько вы за него дали?
— Шестнадцать сотен рублей.
— 1 600 рублей!?
— Смотри, это бриллиант.
— Я вижу.
— Два маленьких багета.
— Все равно это безумие! Я мог бы достать такое кольцо за 1 200.
— Нет. Такое — никогда!
— Точно такое же кольцо.
— Никогда. Слушай. В любом случае возьми депозит и поезжай в Киев.
— Хорошо.
— Отдай его женщине по имени Наташа Петрова.
— Обязательно.
— И возьми с нее расписку. Обязательно получи расписку.
— Зачем вам расписка? Вы же покойник.
— А как же налоги?
— Действительно. Верная мысль.
Здесь и война, и мир, и любовь, и смерть, и налоги.
Как известно, т. Сталин вывел на последней странице довольно идиотской поэмы Горького «Девушка и смерть» (два важных слова и союз «и») бессмертную резолюцию: «Эта штука сильнее, чем "Фауст" Гете (любовь побеждает смерть)». Судя по устному воспоминанию обиженного Горького, вождь был сильно пьян и откровенно издевался над пролетарским писателем. Впрочем, обе части этой резолюции стали мемами, причем если первая половина обычно произносится в шутку и с подразумеваемой ссылкой на Сталина, то вторая давно гуляет сама по себе. И часто даже произносится всерьез. Вряд ли Аллен где-то ее слышал, но сама эта история очень вудиалленовская, особенно в контексте этого фильма. Разумеется, любовь, побеждающая смерть, стала бы всего лишь «горькой» шуткой над пафосным высказыванием.
Соня: Борис! Что случилось?
Борис: Меня на@ли.
Соня: Как?
Борис: Не знаю. Пришло видение и сказало, что меня помилуют, а потом меня расстреляли.
Соня: Ты был моей единственной большой любовью!
Борис: Большое спасибо. Я ценю. А теперь, прости, мне пора, я умер.
Соня: А на что это похоже?
Борис: На что это похоже? Ты видела цыпленка в ресторане «Трески»?
Соня: Да.
Борис: Это даже хуже.
Смерть непобедима. Но пока шутишь, не так страшно. Правда?
Что еще почитать:
Доронина в «Старшей сестре»: советский кэмп. Вдали от любой злободневности
Обед на унитазах и новая нормальность. Как «Призрак свободы» Луиса Бунюэля объяснил нынешние времена задолго до их наступления
Гаспар, жги! Беатрис Даль и Шарлотта Генсбур в «Вечном свете» Гаспара Ноэ (уже в кинотеатрах)
