Арестованный Уильям Джойс. Берлин, 1945. Фото находится в общественном достоянии

Арестованный Уильям Джойс. Берлин, 1945. Фото находится в общественном достоянии

На протяжении суда Уильям Джойс вел себя настолько хладнокровно и непринужденно, что незнающий человек легко мог принять его за свидетеля или даже за стороннего наблюдателя, а не за фигуранта самого громкого послевоенного процесса в Великобритании. Слушание заняло три дня — 19 сентября 1945 года присяжные признали 39-летнего мужчину виновным в трех случаях государственной измены. Адвокаты Джойса настаивали, что их клиент — американский гражданин, который прошел натурализацию в Третьем рейхе в 1940 году, а значит, не мог считаться предателем. К тому же во время войны он находился на территории Германии, поэтому технически его действия не подпадали под закон об измене.

Обвинение успешно оспорило линию защиты — до июля 1940-го обвиняемый считался обладателем действующего британского паспорта. Он имел те же права и обязанности, что и любой другой подданный, поэтому нес ответственность за преступления, которые совершил до истечения срока действия документа. Судьба настигла Уильяма Джойса по стечению обстоятельств — оказалось, что он получил паспорт мошенническим способом, указав в графе «место рождения» ирландский Голуэй, хотя на самом деле появился на свет не там. Чиновники не заметили его обман, поэтому удостоверение личности и гражданства считалось абсолютно легитимным.

Джойс стоически воспринял вердикт жюри, который для него означал смертную казнь через повешение.

«Когда старшина объявил, что решили присяжные, подсудимый не показал никаких эмоций, — рассказал корреспондент The Telegraph. — Только его изуродованная шрамом щека едва заметно дернулась, а губы сжались в тонкую линию. Перед зданием суда несколько сотен человек дожидались приговора. Когда они услышали, что Джойса казнят, раздались радостные крики и аплодисменты».

Его последние слова перед повешением объяснили такую восторженную реакцию. «Пусть свастика восстанет из праха», — произнес мужчина, который даже в таких обстоятельствах считал себя величайшим патриотом и не видел никаких противоречий между любовью к Британской империи и к нацистской Германии.