Как Путин пытается «управлять» историей и почему у него не всегда это получается. Интервью с историком Иваном Куриллой

Обращение к историческим примерам давно превратилась для российской власти в один из главных способов объяснения своих действий. Вторжению в Украину предшествовала пространная «лекция» Владимира Путина, суть которой сводилась к тому, что эта страна фактически не имеет исторических оснований быть суверенной. Теперь, когда зашла речь о присоединении к России новых территорий, Путин вспоминает Петра I. Раньше он так же обращался в Владимиру Крестителю, Александру Невскому и другим правителям. Не говоря уже про тень Иосифа Сталина, которая вне зависимости от желаний власти до сих пор нависает над страной. Republic поговорил о том, как власть использует историю, с доктором исторических наук, специалистом по исторической памяти и российско-американским отношениям Иваном Куриллой.

«Потрясения нам оказались нужнее, чем великая Россия»

— Зачем власть вообще обращается к истории? Российская власть делает это в последнее время особенно часто. Это какая-то наша специфика?

— Практически любая власть так или иначе обращается к прошлому. Это началось по меньшей мере с эпохи появления национальных государств. История как та современная наука, которую мы знаем, формировалась одновременно с появлением национальных государств. И долгое время историки работали на государство.

Помните, наш первый государственный историк Карамзин даже получил официальный титул придворного историографа и писал «Историю государства Российского», воплощая идею создания современной нации, современного государства. Подобные вещи происходили во всех почти странах. Государство считало историю частью того клея, который склеивает разных людей в единую нацию и эту нацию подчиняет государству.

Но более чем за 200 лет многое изменилось. Сегодня мы видим, как по-разному история функционирует в разных странах, какие разные конфликты возникают вокруг прошлого — это показывает, куда зашли отношения между государством и обществом в этих странах. Везде государство и общество, а где-то только общество, сталкивается с тем, что нужно знать про прошлое, как надо смотреть на прошлое.

В США пару лет назад было большое движение, которое сносило памятники. Америка казалась последней страной, которая обратится к прошлому. Она, казалось бы, устремлена в будущее, построена на идеалах, идеях из будущего, а не из прошлого. Но нет, оказалось, что и там есть кому снести памятники. Есть кому поспорить про прошлое.

Отличие американского примера от нашего состоит как раз в роли государства. Там получилось так, что памятники и сносят, и защищают активисты, локальные общины или местные власти, но никак не федеральное правительство. В России же обычно споры вокруг прошлого затеваются с самого верха. Государство что-то предлагает или навязывает, а общество либо принимает, либо пытается сопротивляться. Но сил у нашего общества, как правило, немного.

Историк Иван Курилла

Фото предоставлено Иваном Куриллой

— Каким образом государство выбирает какие-то исторические сюжеты, нарративы? История многообразна, в ней можно найти очень разные иллюстрации очень разных мыслей.

— Российское государство прежде всего использует историю примерно так, как ее использовали в эпоху становления национальных государств. От истории, от прошлого нужны примеры, которые позволяют говорить с современным обществом на языке прошлого. Кто был героем, а кто был предателем? Нужны четкие черно-белые примеры. Причем эти примеры должны иллюстрировать такое прошлое, которое с неизбежностью вело к сегодняшнему дню. Сегодняшний день должен быть кульминацией всего тысячелетнего развития страны. И сегодня должно оправдываться прошлым, которое ему предшествовало.

Поэтому прошлое должно быть прежде всего героическим. Там могли быть жертвы, принесенные на алтарь светлому будущему, в котором мы все живем. И в нем должно быть все понятно: кто был врагом, кто был другом, кого надо героизировать, а кого нет.

Здесь как раз возникает проблема. Потому что сегодня, в ХХI веке, история как наука и как наши отношения с прошлым понимается как диалог между настоящим и прошлым, между сегодняшним днем и прошлым. Это совсем не то же самое, что монологичное описание прошлого, как, например, у Карамзина. Раз это диалог, то этот диалог может вести от имени сегодняшнего дня не только государство, но и любая социальная группа, любые регионы или макрорегионы.

Оказывается, что у каждой из этих групп свои вопросы к прошлому. И они из одного и того же прошлого вытаскивают разные вещи. Один и тот же персонаж может оказаться для кого-то героем, а для кого-то предателем, палачом. Вот здесь возникают конфликты, потому что государство хочет однозначности, хочет, чтобы это прошлое можно было однозначно использовать. Сделать какую-то фигуру в прошлом символом чего-то одного: героизма, предательства или самопожертвования.

А когда вопросов много, то, конечно, любой человек из прошлого возникает в лучах разного света и оказывается неоднозначным. Эта неоднозначность на самом деле и тревожит, создает проблемы для государства в использовании этого прошлого. Когда Дмитрий Анатольевич Медведев был президентом Российской Федерации, он сказал то, что, видимо, думают многие в Кремле (цитирую не дословно): «Когда-то история была такой единой, а теперь она раздроблена, и это создает для нас, для власти, проблемы». В другой раз сказал: «Хорошо бы академические историки сидели бы в кабинетах и писали для себя то, что они хотят написать, а для учебников и общественных дискуссий пусть все будет однозначно».

В общем, политикам нужна простая и однозначная история, которой можно объяснить свое сегодняшнее поведение и сегодняшние решения. Если говорить про мою точку зрения как историка, то здесь есть обратная зависимость. Политики хотят все время сказать, что у них не оставалось другого выбора, потому что такова история, а на самом деле все выглядит по-другому. Политик совершает какое-то действие, решается на что-то — и после подтягивает прошлое в той удобной конфигурации, которая позволяет сказать, что его решение единственно возможное. На самом деле сегодняшнее решение определяет ту историю, которую выбирает конкретный политик, а вовсе не наоборот. Потому что история множественна. И из этой множественности политики подтягивают то, что им нужно.

— Вспомним конец февраля 2022 года, эту знаменитую историческую «лекцию» Владимира Путина, которой он объяснял начало «специальной военной операции» в Украине. С вашей точки зрения, откуда это взялось? Кто-то (не знаю — Мединский?) ему сформировал эту историческую картину и он таким образом пришел к выводу, что нужно начинать войну? Он по своим причинам начал войну и задним числом подобрал под это исторические факты?

— Это как раз пример того, о чем я говорю. Наверняка можно сказать только то, что он не 24 февраля принял это решение, а шел к нему на протяжении какого-то времени. И это решение и конкретные шаги вызревали одновременно с историческим обоснованием.

Я не хочу сказать, что человек специально сидит и манипулирует прошлым. Может быть, и такое бывает, но иногда люди искренне верят, что та история, которая позволяет им чувствовать себя правыми в своих сегодняшних поступках, действительно единственно возможная. Как правило, это означает, что у человека нет настоящего гуманитарного образования, представления о том, как устроен мир прошлого, мир языка. Ему кажется, что прошлое, которое лучше всего обосновывает его сегодняшнюю решимость — единственно возможное. А все остальное — это фальсификация или «враги придумали».

В случае с Мединским мне кажется, что он понимает, что манипулирует. А в случае с Путиным я не уверен, что это он манипулирует. Я думаю, что он, может быть, искренне верит, что та история, которую нам всем рассказал накануне 24 февраля — это самая правильная или даже единственно правильная история. И она действительно развязывает ему руки.

Но повторюсь: то, как он пришел к этой версии истории, и его решение, которое он осуществил 24 февраля, мне кажется, что это взаимосвязанные вещи. Одновременно формировалось что-то в голове и история подтягивалась под те решения, которые вызревали самостоятельно. Но я совершенно уверен, что эти политические решения не прошлым диктовались, это не так работает. Не то что если бы ему рассказали про другую картину прошлого, то ничего бы не случилось. По-моему, это совсем не так.

Владимир Путин во время телеобращения о признании ДНР и ЛНР

Kremlin.ru

— Когда вы слушаете Путина на разные исторические темы — украинский сюжет или недавнее обращение к Петру I — вы ловите Путина на каких-то ошибках, передергиваниях, искажениях? Или в целом он корректен?

— Знаете, поскольку он редко обращается к тому конкретному материалу, который я знаю лучше, к российско-американским отношениям, которые я знаю по архивам, то вообще мне не очень интересно ловить его на фактологии. Мне интереснее то, что он обращается к разным деятелям, разным моментам. Уже больше 20 лет приходится за этим следить.

Мы можем вспомнить, что в числе таких моделей, на которые Путин ориентировался, когда-то был Столыпин. То есть реформатор: «Нам не нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия». Сейчас это забыто, и потрясения нам оказались нужнее, чем великая Россия. То, что происходит в этом году, прямо противоположно тому, что Путин пропагандировал цитатами из Столыпина 15 лет назад.

Одно время Путина сравнивали с Франклином Рузвельтом, и ему это явно нравилось. Правда, это были моменты, когда отношения с Соединенными Штатами были гораздо лучше, чем сейчас. Было время, когда в речах звучало много про средневековую историю: тот самый князь Владимир, который крестил Русь.

— И которому поставили памятник у Кремля.

— Да, был такой период увлечения Древней Русью. А в речи, которую мы слышали в феврале, все было уже только о ХХ веке, о Ленине, о Советском Союзе. Год назад опубликованная статья, если помните, об историческом единстве русских и украинцев.

Это уже другие периоды, другие люди. На днях мы снова услышали про Петра I в качестве ролевой модели.

Наши учебники рисуют Петра как человека, решавшего исторические задачи русской государственности. Например, как все зубрили к экзаменам, он решил задачу выхода к морю. И все это без каких-либо сомнений. Примерно такое же мнение прозвучало на днях от Путина. И он, мол, делает примерно то же самое. Мне кажется, сомнения в том, какими путями те или иные задачи решались в прошлом, не помешали для бы нашего понимания истории. В том числе и сомнения в том, что делал Петр. В противном случае мы Петра переносим в XXI век совершенно «без швов» и продолжаем решать задачи, которые 300 лет назад, оказывается, были не до конца решены.