Митинг сторонников компартии Германии, 1920-е годы
Фото: кадр из сериала «Вавилон-Берлин» (2017 — н.в.)
Один из идеологических феноменов путинского режима, который наверняка будут разбирать целые поколения учёных — апроприация Дня Победы вместе со всей памятью о советском участии во Второй мировой войне. Холодным умом трудно понять, как по-настоящему народный неполитизированный праздник с очевидным посылом «лишь бы не было войны» полностью сменил смысловое содержание в России XXI века.
Авторитарные режимы в целом систематически присваивают то, что не могут или считают нецелесообразным уничтожить. В истории Третьего рейха аналогичным эпизодом стал «захват» нацистами Первомая. Праздник международной солидарности трудящихся в гитлеровском исполнении трансформировался в день лояльности рабочих своей диктатуре, разумеется, не под интернациональными, а уже под ультранационалистическими лозунгами.
В широком контексте «кража» нацистами Первомая выступила одной из вех в сломе прежнего строя. В 1933 году Гитлер и его партия за несколько месяцев полностью демонтировали институты демократической Веймарской республики при внешнем соблюдении правовых норм. Долгое время это выглядело чем-то аномальным, исключительно немецким феноменом. Но спустя десятилетия нашлись страны, которые смогли повторить этот совсем необязательный опыт.
День махинации с трудящимися
1 мая 1933 года. Историческая дата для Германии, особенно её рабочего класса. Новое правительство рейхсканцлера Адольфа Гитлера из Национал-социалистической партии пошло навстречу давнему требованию профсоюзов. Власти объявили Первомай выходным Днём национального труда. До этого подобное в государстве случалось только в далёком послереволюционном 1919 году.
Правящая партия не уставала повторять, что в Германии не останется безработицы, а каждый немец будет трудиться в достойных условиях. Это заставляло по-новому смотреть на новых правителей простых рабочих и профсоюзный актив. Да, раньше пролетариат верил в компартию и социал-демократов, исправно за тех голосовал, платил членские взносы. Теперь же звёзды обеих левых сил очевидно закатились.
Две наиболее организованные и антинацистски настроенные партии, коммунистов и социал-демократов, со времён войны и революции связывала взаимная ненависть. Несмотря на идеологическую близость, руководства КПГ и СДПГ отказывались сотрудничать друг с другом даже после установления гитлеровской диктатуры.
Коммунистов уже объявили вне закона, а запрет социал-демократов выглядел делом времени для любого, кто хоть что-то понимал в немецкой политике. Так не всё ли равно? Ведь и новая партия — тоже социалистическая и рабочая, так прямо заявлено в её названии.
Лидер КПГ Эрнст Тельман (слева на переднем плане) ведёт шествие однопартийцев. Берлин, 1927 год
Фото: Bundesarchiv, Bild 183-Z0127–305
Даже глава ADGS Теодор Лейпарт, крупнейшей в стране конфедерации профсоюзов из 28 объединений, ещё 21 марта 1933 года по сути принёс оммаж Гитлеру. Состоявший в партии социал-демократов Лейпарт публично объявил, что ADGS не будет вмешиваться в политику и собирается выполнять лишь социальную функцию, вне зависимости от правящего режима. А 1 мая в Берлине пример товарищам подал другой уважаемый рабочий вожак. Карл Шрадер, председатель Союза текстильных рабочих, встал в первом ряду в колонну демонстрантов под нацистскими флагами. Новые времена — новые символы.
Нацистский День национального труда вообще вышел эффектным. По всем крупным немецким городам промаршировали многочисленные колонны рабочих. Рядом шагали оркестры нацистов-штурмовиков, исполняли «Хорста Весселя» и другие песни, что считали патриотическими. Потом все вместе слушали партийных поэтов, обещавших новую великую Германию, восхищались трансляцией праздничной речи Гитлера.
«Вы увидите, как лживы и несправедливы заявления о том, что наша революция направлена против германских рабочих. Напротив! Мы добьёмся почёта и уважения к вашему труду!»
Венчала торжества церемония в столице Берлине. Там на аэродроме Темпельхоф собрались около миллиона рабочих. Знамёна со свастикой, свет прожекторов, яркие фейерверки и, как кульминация, то самое выступление нацистского лидера. Гитлеровцы будто репетировали «классические» съезды НСДАП конца 1930-х годов, известные по фильмам Лени Рифеншталь.
«Храм света» на съезде НСДАП. Нюрнберг, 1936 год
Фото: Bundesarchiv, Bild 183–1982–1130–502
За демонстрацией мощи скрывалась характерная для диктатур неуверенность в своей поддержке «глубинным народом». Точнее, трезвое осознание, что молчаливое согласие и готовность к активным действиям — не одно и то же.
Многим рабочим угрожали увольнением, если они не явятся на пронацистскую демонстрацию, а у тысяч берлинцев начальство накануне забрало табели учёта времени с условием возврата исключительно на Темпельхофе.
А уже на следующий день, 2 мая 1933 года, боевики СС и СА провели облавы на тред-юнионы по всей Германии. Гитлеровцы захватили офисы организаций, редакции рабочих газет и филиалы профсоюзного банка. Видные активисты движения, в том числе «присягнувший» было Лейпарт, попали под превентивные аресты. Спустя ещё неделю, 10 мая, в стране объявили о замене независимых союзов единым прогосударственным Немецким трудовым фронтом под началом нациста Роберта Лея. Режим таким образом добился очередного успеха в демонтаже прежних порядков, оставшихся в истории как Веймарская республика.
Так кто же ударил Германии в спину?
В сознании многих немцев демократическая государственность изначально ассоциировалась с поражением в мировой войне. 9 ноября 1918 года на фоне военного краха и восстания на флоте кайзер Вильгельм II бежал из страны. Его правительство передало власть оппозиционерам, которые упразднили монархию. 31 июля 1919 года Учредительное собрание в городке Веймар приняло новую конституцию.
Веймарская республика — это не официальное название государства, а принятое у историков обозначение для Германии в 1919–1933 годы, чтобы отделять демократическую республику от кайзеровской монархии и нацистской диктатуры. Формально государство всё это время называлось Германским рейхом.
28 июня 1919 года немецкие дипломаты по итогам проигранной войны подписали Версальский мир с победителями. Большинство немцев считали положения Версальского договора грабительскими и незаслуженными, забывая, что их государство само воевало с точно такими же целями — территориальных и финансовых приобретений.
Территориальное устройство Веймарской республики носило архаичный и несовершенный характер: две земли, Пруссия (выделена синим цветом) и Бавария (бирюзовым), занимали больше 80% от общей территории государства
Карта: Wikipedia / kgberger
Многие жители Германии не приняли поражения: ведь ещё весной 1918 года немцы вынудили Советскую Россию подписать Брестский мир и успешно наступали на Западном фронте. В правых кругах циркулировали теории заговора, объединённые в концепцию «удара ножом в спину». Согласно ей, вину за итоговый проигрыш несут «ноябрьские предатели» — демократические политики. Адепты теории подчёркивали мнимый «еврейский след» событий: мол, веймарскую конституцию разработал еврей Гуго Прейсс, а делегацией в Версале руководил еврей Отто Ландсберг.
Антисемиты замалчивали, что ряд конституционных положений Прейссу навязали более радикальные товарищи, а возмущённый условиями Версальского мира Ландсберг отказался подписывать документ лично. Правые и ультраправые также игнорировали, что кайзеровская верхушка осенью 1918 года предвидела крах Германии в войне.
Приближённые уговорили монарха оставить власть, как раз чтобы обыватели связывали поражение с «предателями» демократами и «еврейской» республикой.
Многие партии Веймарской республики в её первые годы открыто действовали через насилие. Коммунистическая партия требовала пролетарской революции, а правая Национально-народная — реставрации монархии. В 1919–1923 годах веймарские власти подавили несколько вооружённых мятежей ультралевых и реакционных группировок. Борьба между радикалами из двух лагерей шла в неравных условиях. Ведь монархистам и националистам изначально сочувствовал государственный аппарат.
«Стоять! Хода нет. Нарушители будут застрелены»: участники Капповского путча, одной из попыток ультраправых свергнуть республику, закрыли улицу для горожан. Берлин, 1920 год
Bundesarchiv, Bild 183-J0305–0600–003
Большинство полицейских, судей, чиновников и прокуроров получили свои должности ещё при кайзере и втайне ненавидели республику. В этой среде многие верили в «удар ножом в спину» и поэтому помогали правым экстремистам. Острословы того времени шутили, что немецкая Фемида слепа лишь на правый глаз. Националистов, даже уличённых в политическом терроризме, судьи постоянно оправдывали или приговаривали к символическим наказаниям. В то время как социалисты и коммунисты получали реальные тюремные сроки за неосторожные публикации в газетах или найденный при обыске старенький револьвер.
Ситуацию усугубляло, что истощённой войной Германии полагалось платить гигантские репарации державам-победительницам. В начале 1920-х веймарские власти саботировали выплаты, пока у другой стороны не лопнуло терпение. В январе 1923 года франко-бельгийские войска оккупировали Рурскую область на западе Германии, ключевой промышленный регион страны. Осенью того же года Берлин возобновил платежи. Проблему решили за счёт массовой эмиссии ничем не обеспеченных денег.
В ноябре 1923 года один доллар Соединённых Штатов стоил больше четырёх триллионов немецких марок. Цены на хлеб, масло и яйца измерялись миллиардами. Зарплаты на предприятиях выдавали дважды в день, чтобы работники успели купить хоть что-нибудь, пока деньги не обесценились ещё больше.
В 1924 году США и Великобритании реструктурировали остаток немецкого долга по репарациям. Власти Германии провели финансовую реформу и вернули марке её изначальную стоимость. Республика выстояла, но её авторитет пал для миллионов граждан, потерявших во время гиперинфляции свои накопления и банковские вклады.
