Представьте себе, что в стране и в мире все еще существуют чудаки, неизменно и ужасно, разумеется, комически изумляющиеся тому, что в экстремизме или, пуще того, в оправдании терроризма или в дискредитации действий можно обвинить что угодно, кого угодно и по какому угодно поводу. И что на основании такого натянутого, как презерватив на школьный глобус, обвинения можно ту или иную организацию назначить «экстремистской» или «нежелательной».
Слово «нежелательный», кстати, — слово не только в юридическом, но и в самом бытовом смысле необычайно уязвимое, потому что вызывает на порядок больше вопросов, чем дает ответов. Бывают слова, чья семантика предательски ускользает, если они не подкреплены соответствующими дополнениями.
Чаще всего это бывают переходные глаголы, лишенные объекта. Это, — как помнят все, кто постарше, — очень любил последний генсек СССР Горбачев. «Мы тут с товарищами обменялись», — с незабываемой интонацией говорил он, не упомянув о том, чем именно обменялись товарищи. Или «Сядьте, Андрей Дмитриевич. Вам дадут».
Так же и с «нежелательным». Нежелательным, простите, для кого?
При государственных режимах, склонных к тотальности и гомогенности всех сторон общественной жизни, такие вопросы представляются неуместными. По умолчанию предполагается, что «нежелательно» для «нас». Если же на кончике вашего языка возникнет невзначай предательский вопрос «для кого это для нас?», прикусите на всякий случай язычок. «Мы» это народ! Что? Непонятно? Тогда на выход!»
На самом деле никого никакой «народ» не интересует, а самым правильным и понятным ответом на вопрос «для кого нежелательно», будет традиционный русско-советский ответ, ответ вообще на все вопросы трудно постижимого бытия. Этот ответ, сопровождаемый характерным чекистским прищуром, звучит как «для кого надо», и дополнительных вопросов не предполагает.
Формула «для кого надо» — родная сестра не менее универсальной формулы, также дающей ответы на все вопросы типа «почему нельзя?» Эта формула звучит как «Не положено». Она хорошо понятна образцовому советскому и пост-советскому человеку, но трудно постижима для носителя иного языка, иного социального опыта и, соответственно, иного сознания.
Так или иначе, но начальственный гнев до сей поры был направлен в сторону институций или отдельных физических лиц, чье реальное существование все же не подвергалось сомнению.
Но к тому, что можно, оказывается, применять различные санкции и репрессии по отношению к организациям, в природе вовсе не существующим, привыкнуть поначалу будет трудно. Потом, видимо, придется привыкать и к этому. А пока — трудновато, да.
В мире, где рулит хтоническое мракобесие, такие аргументы, как «невозможно запретить и подвергнуть репрессии несуществующую организацию», не работают. Как это невозможно! Почему невозможно! Все возможно!
Ранние чекисты тоже, между прочим, любили разоблачать несуществующие организации. Но они их по крайней мере сами придумывали и сами создавали, чтобы потом самим же их разоблачить и разгромить.
А нынешние даже и этого не делают. Зачем? Кого стесняться-то! Мы же у себя дома! Прочь предрассудки!
В общем-то, дело не в грамматических тонкостях и не в прочих трагикомических казусах современной российской юридической практики, а в том, что речь идет все о том же — о ненависти.
Гомофобия как одна из многочисленных и сменяющих друг друга в общественном сознании (точнее, бессознании) проявлений ксенофобии является на сегодняшний одной из наиболее болезненных и, так сказать, горячих точек. А ксенофобия, — я в этом убежден, — есть самое, пожалуй, мрачное зло, там и сям наваленное тяжелыми бревнами или ржавыми рельсами поперек истории.
Я помню времена, когда «общественная мораль» была до глубины души оскорблена поочередно узкими брюками, рок-н-роллом, короткими юбками, длинными волосами, шортами, панковскими ирокезами и абстрактными картинами. А теперь вот — это. Со временем меняются лишь объекты, а бродящая в мрачных глубинах подсознания иррациональная ненависть ищет и находит новые.
Мракобесие, какие бы разнообразные формы и позы оно ни принимало, питается, как шакал падалью, исключительно ненавистью. А живо оно неугасающей страстью к установлению поперек естественного потока всевозможных заграждений, подобно тому, как мальчики лет восьми-девяти любят располагать щепочки, спички и сигаретные окурки поперек апрельских ручейков и смотреть, что получится .
В фольклоре, как и в общественной жизни во все времена идет то угасающая, то разгорающаяся борьба свободы с несвободой.
Старая частушка, например, поется именно о свободе:
Нам хотели запретить
В Рощу Марьину ходить.
Какие запретители!
А на … не хотите ли?
Но в наши дни она, наткнувшись с разбегу на широко известный образец другого фольклорного жанра, а именно на поговорку, в соответствии с которой «против лома нет приема», если и не умолкает, то переходит на шепот.
А страстным «запретителям», слава богу, всегда есть, где развернуться. Человечество к их радости накопило достаточное количество образцов мировой и отечественной культуры. Запрещай-не хочу!
А еще лучше, поверив в собственное «законодательное» всесилие, обратиться к природным явлениям…
Я рос в пятидесятые годы, в годы торжества единственно верного мичуринско-лысенковского учения. Во дворе школы, куда я поступил в 1954 году, стоял небольшой бюстик Мичурина с цитатой из него же: «Мы не можем ждать милости от природы. Взять их у нее — наша задача».
Все мои детство-отрочество-юность прошли под бравурный аккомпанемент речей, книжек, спектаклей, кинофильмов и песен про «победу над Солнцем» — про ГЭСы, про кукурузу в Заполярье, про повороты рек с севера на юг, а потом обратно.
Впрочем, наши законодатели-запретители на природу уже недвусмысленно посягнули. Эти их новые, извините, законы, в общем-то, тоже имеют отношение к природе. К человеческой природе.
Но останавливаться на этом не следует. Милостей от природы ждать не надо — хрен дождешься.
Подсказывать им не хочется, но не запретить ли, например, радугу как наглую и вызывающую пропаганду сами понимаете чего? Впрочем, радугу и без того крайне редко удается увидеть в местах с плохой экологической ситуацией.
С некоторым удивлением обнаруживаю в публицистических текстах одну и ту же, по моему скромному мнению, ошибку — авторы говорят про запрет ЛГБТ-сообществ как про запрет "ЛГБТ". На самом деле это, конечно же, запрет сообществ. Текущие органы власти стремятся монополизировать объединение людей, потому что понимают, что объединение людей — это и есть власть. И текущие органы не готовы делиться властью ни с кем — ни с националистами, которых обезглавили в нулевые, ни с прочими несистемными политическими объединениями, которые обезглавили в десятые. Даже системные с какими-то предпосылками популярности закрываются сразу — кейс Грудинина, который внезапно набрал сколько-то процентов голосов, и за это его ощипали в ноль. Сейчас власти ищут, откуда могут прийти другие идеи объединения людей, и будут стремиться их сразу же прикрыть. Ничем не замутненный рационализм удерживания власти в текущей ее форме. Пригожин, как мне кажется, тоже укладывается в такой нарратив.
Лева, в частушке неточность. Следует петь:
Эки запретители!
На х... не хотите ли?
Полагаю, ошибка (извините) автора в том, что он игнорирует такой древний механизм культуры как страх общества, который до сих не преодолен - уверен, ошибочно исходить из идеи о безвольном "народ", которому навязывают свою волю отдельные "злодеи", "законодатели-запретители". И - конечно же - вытекающая из него идея о наличии благодетелей, которые все быстро разъяснят. Грибоедовская идея о том, что есть какая-то субстанция под названием "добрый, умный наш народ" давно не дает отдельным людям покоя по каким-то причинам... В статье это сформулировано в виде идеи о "естественно порядке вещей", но по степени романтизма ожиданий - это то же самое.
Практически никто не читал одну из поздних работ М.Ю. Лотмана "Охота за ведьмами. Семиотика страха". Этого автора за пределами школьной программы вообще мало кто читает - дюже сложно. Вот несколько цитат, заслуживающих отдельного внимания в контексте победы властей над гидрой ЛГБТ:
- рассматривая общество, делающееся жертвой массового страха, мы различаем два случая: [...]; 2. Общество охвачено приступом страха, реальные причины которого от него самого скрыты. В этой ситуации [...] не угроза вызывает страх, а страх конструирует угрозу.
- Прежде всего утверждается, что: 1. Эта секта очень малочисленно, но крайне опасна. 2. Само это меньшинство представляет собой тесно спаянную группу. Сообщество это тайное, и его участники узнают друг друга по тайным знакам, оставаясь для посторонних неузнаваемыми. Они отвергают все верования остального общества, презирают богов и издеваются над святынями.
- [...] вторая часть (после "прежде всего" выше) заключается в оргии, сопровождающейся беспорядочными половыми связями, причем всячески подчеркиваются инцестные ситуации.
[На всякий случай, все это Лотман приводит на примере текста III века о христианах - как о крайне опасной и вредной секте].
- Каким же рисуется пораженному страху обществу этот враг? Прежде всего, это [...] организованное опасное меньшинство. В интересующий нас период (XVI в.) таким меньшинством бесспорно являются женщины.
Статья необычайно интересная (разве только "О семиотике понятий "стыд" и "страх" в массовой культуре" сравнится по релевантности), необоснованный страх к чужакам (ксенофобия в терминологии статьи), к сектам, ведьмам и прочим "ЛГБТ" возникает всегда, когда скорость изменения культурного контекста превышает некоторый предел.
Довольно уныло осознавать, что происходящее у нас находится на уровне "охоты на ведьм" из XVI века, но ничего не поделать, видимо, это отражает текущий наш уровень и состояние и именно это и есть человеческая природа, а не то, о чем пишет автор... Ну и напоследок:
"Фикция вредоносного сообщества, грозящего самому существованию человеческого общества, покоится на постоянно существовавших и повторяющихся в истории культуры стереотипов обвинений. Обвинений этих два: убийства и сексуальные преступления".
А чем так страшны ЛГБТ?
А вот на нацистскую Германию похоже: сначала гомосексуалисты, потом цыгане, потом евреи. В итоге: крематории, работающие в конвейерном режиме.
Спасибо за ссылку на Лотмана, эту его работу не читала. К счастью, она доступна https://ojs.utlib.ee/index.php/sss/article/view/SSS.1998.26.03/12617
Однако узурпирующие власть запретители существуют вне зависимости от воли народа, каким бы он (народ) ни был. Об этом убедительно пишут нейробиолог Давид Линден в книге "Почему люди разные. Научный взгляд на человеческую индивидуальность" или экономист Кристофер Блатманн в книге "Зачем мир воюет. Причины вражды и пути к примирению", и многие другие современные ученые.
Деление на своих и чужих, страх к инаковости или новым социальным практикам трудно преодолеть без просвещения народа и вне демократических институтов . К сожалению, люди редко "самопросвещаются" - безответственным лидерам это на руку.
Демократические институты - это как игра дженга, кубики вроде есть, но у каждого общества они свои (у некоторых вообще все какие-то круглые - один на другой не поставишь в принципе), а строить из этого что-то надо. И башни у всех получаются разными и по виду, и по сути - но их почему-то все называют одним термином, как будто все одинаковое. В фундаменте любого общества всегда лежит belief system - что такое хорошо, а что такое плохо. Неизбежно, это во многом определяется религией, по крайней мере исторически - иного культурного механизма обеспечить императив "делай хорошо даже когда никто из людей не смотрит" не существует. Да, со временем это становится нормой поведения - выделяется общность "мы", в которой стыдно делать те или иные вещи безотносительно сверхъестественного начала (об этом у того же Лотмана лучше всего написано в упомянутом эссе на две страницы). Мы - на нашей территории - сумели за последние 100 лет уничтожить концепцию стыда (и попутно уничтожив шанс на общность "мы"), остался только "страх" как основной привод. А страх как движущая всегда приводит к атомизации общества, каждый сам за себя. Наши запретители и есть наше же общество, так же как и бандиты 90х не прилетели с другой планеты, а были нами, теми, кем мы стали за 70 лет. Упомянутые выше книги неприменимы к нашему контексту - их авторы живут в системе, в которой существует каркас того, что такое хорошо / плохо. Вокруг этого каркаса можно строить рассказ про индивидуальности и отличия. Но если каркаса нет, то рассказ про индивидуальности нерелевантен в контексте ответа на вопрос изначальной статьи выше. У Стругацких была такая уместная цитата:
"Странности… Нет никаких странностей. Есть просто неровности. Внешние проявления непостижимой тектонической деятельности в глубинах человеческой натуры, где разум насмерть бьется с предрассудками, где будущее насмерть бьется с прошлым. А нам обязательно хочется, чтобы все вокруг были гладкие, такие, какими мы их выдумываем в меру нашей жиденькой фантазии… Чтобы можно было описать их в элементарных функциях детских представлений: добрый дядя, жадный дядя, скучный дядя. Страшный дядя. Дурак."
Рассказ о запретителях как об отдельных "страшных дядях" создает иллюзию, что придут "добрые дяди" и все будет хорошо. Это не только глупая идея, но и еще и очень вредная по своей сути. Пока в элите (идиотское слово, использую его как замену концепции "мы" для которых существует понятие "стыдно") не будет осознания, что запретители это и есть народ, то двигаться мы никуда не сможем. Часть элиты, кстати, это четко осознала - эта часть и находится у власти (у них, не поверите, тоже есть свое понимание о том, что для них "стыдно", кстати), и использует это осознание по полной программе, чтобы остаться у власти. Настоящий вопрос должен быть о том, как изменить belief system целой нации за короткий промежуток времени. Последний такой эксперимент проводили тоже мы - в 1917 - и "успешно" решили поставленные задачи. Это неизбежно придется делать, опираясь на страх и жадность как движущие механизмы нашего общества - но их можно использовать в нужном направлении. А расчет на смену запретителя на "доброго" дядю - это какой-то романтический миф и полное непонимание того, как страна устроена на самом деле.
Система тиражирует себе подобных, идет отрицательный отбор. Но вот два недавних случая - захват здания Конгресса сторонниками Трампа и беспорядки в аэропорту Махачкалы. В первом случае участники приговорены судом к длительным срокам, во втором - к административным арестам. И там, и здесь всегда найдутся радикалы/ксенофобы/агрессивно настроенные. Если власти поощряют низменные инстинкты толпы, это приводит к дальнейшим погромам и другим всплескам насилия. Если законы работают и перед ними все равны, люди становятся более законопослушными. Страх и жадность - хорошие мотиваторы. Страх перед неизбежным наказанием за нарушение закона (правил) и нежелание платить огромные штрафы позволяют резко сократить смертность от ДТП, например. Но это внедрить проще, чем изменить систему ценностей и культурные коды. Вряд ли кто настолько романтичен, чтобы ждать "доброго дядю" (кстати, почему не добрую тетю?). В политику редко идут прекраснодушные. Принцип сменяемости властей позволяет сменить плохого дядю через 4 года. Даже я в своем почтенном возрасте надеюсь дожить до крушения режима и развития общества, и далеко не в силу романтических устремлений.
Страх и жадность я имею ввиду совершенно в ином контексте, чем штраф за нарушение закона. Мы же согласны, что законы несправедливые - как их сделать справедливыми ("справедливые" не в контексте абсолюта добра и зла, а в контексте понимания справедливости с точки зрения класса, претендующего на власть)? История, на мой взгляд, знает только два решения - внешнее управление (Германия после войны), или внутренний непростой и крайне рискованный период, сопровождающийся насилием. Например, США во второй половине XIX века (гражданская война и robber barons), или Россия периода Гражданской войны (опять гражданская война...). Поэтому штрафы - это уже давно нерабочий инструмент для нас. В качестве провокации дискуссии, выдвину таких два с половиной лозунга: 1) Легализовать оружие, чтобы у силового аппарата (в формальном, и неформальном смысле термина) изменилось ощущение безнаказанности бесправных действий, 2) Бухаринский (в реальности французский из XIX века, но неважно) лозунг НЭПа "Обогощайтесь!" и 2.5) Похоронить Ленина, наконец-то. Почему похоронить Ленина? Чтобы, как в анекдоте, отвлечь дискуссию от первых двух пунктов, и, на самом деле, главное - поговорить о том, мы за красных или за белых и вернуться уже с Гражданской войны все-таки.
Из уважения к автору колонки предлагаю вернуться к затронутой теме, а именно принятому только что закону. За ним, как и за множеством других подобных инициатив - страх и жадность. Страх потерять власть, должность, влияние и, соответственно, нехилые доходы. Жадность выражается и в возможности поживиться при гонениях на определенную группу людей.
Если говорить о справедливых законах, не думаю, что они описываются категориями класса, претендующего на власть. Если мы говорим о построении демократии, необходимо развитие хорошо известных институтов. Если говорить о смене режима, здесь на ум приходит книга Александра Баунова "Конец режима. Как закончились три европейских диктатуры". Мне особенно вспоминается бескровный военный переворот в Португалии, называемый революцией гвоздик. В 1974 году была студенткой и до сих пор помню вдохновляющие кадры хроники, которые показывали перед началами сеансов в кинотеатрах. А в 2010 году в Португалии были легализованы однополые браки.
Ну, в США тоже не розовые пони кругом, причем, начиная от самых низов и до самых верхов. К примеру, а почему заглохла тема с довоенными приключениями Хантера Байдена в Украине?
Не смотрю я на мир в розовых очках). Если вернуться к теме, в Штатах однополые браки были легализованы полностью на федеральном уровне только в 2015, хотя первый такой брак был зарегистрирован в 1971 г. в Миннесоте. А на Кубе их признали в 2022 году, на год раньше, чем в демократической Эстонии.
Погуглила и выяснила, что только в Рязанской области шесть Радужных улиц, четыре в Московской, есть в Чувашии и Марий Эл, а также целый город во Владимирской области и в Ханты-Мансийском округе. Меньше названий в честь традиционных ценностей, разве что проезд Многодетных в Раменском округе и Многодетная улица в Кунгуре Пермского края. Есть Семейные улицы, но названия следует уточнять - должна быть улица Разнополой Семьи, иначе неразумные горожане и селяне бог весть что могут подумать. И ни одной улицы с названием Бьет, значит любит. Непорядок.