Палестинец показывает повреждённый Коран после авиаудара Израиля по мечети и больнице Яффо в Дайр-эль-Балахе, 8 декабря 2023 года
Omar Ashtawy/Keystone Press Agency/Global Look Press
В издательстве «Новое литературное обозрение» готовится к выходу книга Марка Юргенсмейера «Ужас Мой пошлю пред тобою» Религиозное насилие в глобальном масштабе», наиболее авторитетное на сегодняшний день исследование, посвященное религиозному террору и связи между религией и насилием в целом.
Почему, если все религии говорят о любви, мире и всеобщем согласии, они ведут бесконечные войны? С этим вопросом Юргенсмейер отправился к радикальным христианам в США и Северную Ирландию, иудейским зелотам, архитекторам интифад в Палестину и беженцам с Ближнего Востока, к сикхским активистам в Индию и буддийским — в Мьянму и Японию. Образы войны и жертвы тлеют глубоко внутри каждой религиозной традиции и готовы превратиться из символа в реальность, а глобализация, политические амбиции и исторические судьбы XX-XXI веков подливают масла в этот огонь.
С любезного разрешения издательства «Отдел культуры» публикует отрывок из главы «Космическая война».
Перевод с английского Зыгмонт Алексей
Стоит присмотреться к понятию войны поближе, как сталкиваешься с идеей абсолютной дихотомической оппозиции. Дело не просто в различии мнений или состязании с оппонентом на равных. В конце концов, едва ли военные действия помогают проговорить и осмыслить какие-либо различия. Война предполагает противоборство по принципу «всё или ничего» и ведется с врагом, которого надлежит уничтожить. Компромиссы немыслимы. Поразительнее всего в таком боевом настрое — твердокаменная уверенность в своей позиции и готовность ее отстаивать либо навязывать другим до конца.
Подобная уверенность какой-либо стороны, если мы ей симпатизируем, может рассматриваться как благородная, если же нет — как опасная, но, так или иначе, рациональности в ней ни на гран. При разрешении конфликтов первое правило — быть готовым принять, что и в вашей позиции, а не только в позиции оппонента, также могут быть изъяны. Если ставить себе целью поладить с другими людьми и не скатиться в насилие, такой подход — единственно разумный.
Но что если кто-нибудь такой цели себе не ставит? Воинственная позиция фундаментальным образом противоречит компромиссу и взаимопониманию, и если такую негибкую задиристую позицию занимают в самом начале спора — встает вопрос, зачем это нужно. Враждебность предполагает, что ее носитель разуверился в возможности компромисса или — с равной вероятностью — что благополучное разрешение конфликта не является его первоочередной задачей. И в самом деле,
если кто-либо ищет не гармонии, а усиления через насилие, находиться в состоянии войны — вполне в его интересах.
В такого рода случаях война становится не только контекстом, но и обоснованием для насилия; война объясняет насильственное поведение. Это верно даже в том случае, если послужившие поводом для конфликта земные противоречия явно не стоят подобной ожесточенности.
Именно этим объясняется, почему для наблюдателей за пределами совершающих теракты движений их поступки — такая загадка, тогда как для тех, кто к ним принадлежит, они кристально ясны. Многие европейцы озабочены массовым наплывом в их страны иммигрантов-неевропейцев; даже в Скандинавии, где мигрантов обычно принимали с раскрытыми объятиями, в отношении новоприбывших — особенно с Ближнего Востока — наблюдалось растущее недовольство со стороны «правых» кругов. Эти новые мигранты были носителями чуждых белым европейцам-христианам языка, религии и культуры — и потому их зачастую недолюбливали и боялись. Но мало какому европейцу пришло бы в голову считать их адским злом или убивать либеральных политиков, пустивших мигрантов в страну исходя из идеала мультикультурного общества.
