Что изменит поступок Парфенова? Изменится ли ТВ после речи Леонида на вручении премии имени Влада Листьева? Это, пожалуй, два главных вопроса, которые все задают после 25 ноября. Но есть и еще один вопрос, который незаметно становится гвоздем дискуссии. О чем была эта речь? И главное – о ком? Например, мудрый и деликатный ВВП современного ТВ-пространства – Познер – считает, что Парфенов говорил о власти, которая заставляет ТВ-сообщество играть по своим правилам, иначе говоря – врать (но Познер этого деликатно не сказал). Теленачальники, по версии Познера, боятся быть уволенными, а им очень хочется еще поработать генеральными директорами. Они – заложники системы, мол, время такое. Формула, известная до боли еще с советских времен. Известная и Познеру тоже. Он тогда в Атланту поехал… Сам Парфенов, тонкий и мудрый, вроде бы говорил о телевидении в целом, не называя имен (все имена в этот момент были в зале и друг друга знали в лицо). Леонид обозначил тенденцию, которая сейчас не тенденция вовсе, а уже традиция. «…После подлинных и мнимых грехов 90-х в двухтысячные в два приема: сначала ради искоренения медийных олигархов, а потом ради единства рядов в контртеррористической войне, – произошло огосударствление федеральной телеинформации. Журналистские темы, а с ними вся жизнь окончательно поделились на проходимые по ТВ и непроходимые по ТВ. За всяким политически значимым эфиром угадываются цели и задачи власти, ее настроение, отношение, ее друзья и недруги. Институционально это и не информация вовсе, а властный пиар или антипиар – чего стоит эфирная артподготовка снятия Лужкова – и, конечно, самопиар власти…» У российского бизнеса начала XXI века перед глазами был пример Ходорковского, который весь этот бизнес выстроил по росту перед новыми «правилами игры». У телевизионного сообщества того же времени был пример Гусинского. И оно, это сообщество, построилось. Само. Никто никого в заложники не брал, к стенке не ставил, в лагеря не сажал. Расчет был прост: российское ТВ выросло из шинели советского, где слово вправо-влево – увольнение, а прыжок на месте – идеологическая провокация. Гены сработали. А тех, у кого такого гена страха не было, и не было страха вообще, постарались от эфира отлучить. И кто остался? Винтики. Недавно Константин Ремчуков в эфире «Эхо Москвы» в безусловный идеологический актив Владислава Суркова занес именно удачно завершившуюся попытку как раз вот этого вертикального выстраивания эфира, но Ремчуков не сказал главного: ТВ оказалось удивительно гибким и послушным (Гусинский снился?) и раболепно вплелось в новую медийную «вертикаль власти». На всех каналах сегодня есть «черные списки» – в них те, кого показывать нельзя (а лучше и не снимать вовсе). Есть и «списки белые» – кого показывать надо, кого надо «продвигать» по эфирной сетке. Но я точно знаю, что если господин Сурков (Костин, Громов) и приложили руку к составлению этих списков, а это, безусловно, так, то большая и самая длинная часть этих «братских могил эфира» писалась внутри «Останкино», офиса на Ямском поле и на Большой Татарской. И причины – самые разные, не всегда даже политические: кто-то из руководителей с кем-то в ссоре, или наоборот, здесь же и финансовый фактор, ибо ТВ сегодня продажно, как никогда ранее. Но политический фактор – самый главный. Руководство ТВ живет по закону «внутренней цензуры», боится собственной тени и чужой тени особенно. На «Первом канале» есть бог – его зовут Константин Эрнст. Когда он выходит из кабинета на своем высоком этаже, все, кто есть в этом коридоре, вжимаются в старые, плохо отремонтированные стены «Останкино», где еще Семен Фарада искал выход. А выхода нет. Пока раболепие, услужливость, корысть и ложь будет жить в этих коридорах, выхода и не появится. И не Кремль тому виной. Уверен, Эрнст не знает даже половины того, как «правят на местах» его замы, какую чушь они несут, как они перестраховываются, как лгут самим себе и всем окружающим. Мы знаем и видим, что получается в результате. И называется это не рейтинг, а другим словом. Сюжет про назначение одного очень крупного российского чиновника снимался недалеко от Москвы. Назначение произошло в 16 часов, а показать сюжет о герое надо было в 20.00. И федеральный канал поехал в Подмосковье, где снял старый полуразвалившийся домик (где якобы жил герой в детстве) и интервью с бабушкой («первая учительница»), которая (за 100 рублей) рассказала, выучив фамилию, что герой был в классе лидером, стержнем и отличником. После эфира на канал позвонили и пожурили (оказалось, что герой сюжет посмотрел), но в целом, как было сказано сверху, «все нормально». Подчеркну, телевизионщиков «сверху» не просили так делать. Но и не отругали – видят ведь, как челядь старается. Но другом крупном канале есть вообще безумное правило: не рассказывать о крупных коррупционных и криминальных скандалах, где есть следы власти, с начала 90-х годов. Только если тема «спущена сверху». А то вдруг кто обидится?.. А как вам вот эта безумная история с сюжетом про лабрадора? Девушка-стажерка из МГУ пришла попробовать свои силы в популярную программу про животных. И спросила: можно снять сюжет про собаку? Ей сказали что-то типа – можно, это же не про оппозицию. И она сняла. Про собаку породы лабрадор. Дело в том, что лабрадор – охотничья собака. Он должен много двигаться, как можно дольше гулять. Иначе собака этой породы склонна к ожирению, существует риск сердечных заболеваний. Одним словом, если хозяин такой собаки сильно занят, много работает, то нечего ему лабрадора заводить – он такую собаку только погубит. Так говорилось в сюжете. Сюжет из эфирного «мастера» вырезали, девочку выгнали, навсегда оставив ей в памяти след от соприкосновения с профессией. Почему так произошло? Почему так поступили большие начальники? Боялись, что Путин сюжет увидит и расстроится? Опять же – Кремль не просил, сами, сходив в штаны, испугались. А «проколы» с «нашистами» в химкинском лесу? Выполнить приказ власти – это долг (по мнению «заложников-гендиректоров»). Но выполнить его в опережение поставленных сроков – глупость от трусости. Занимаясь журналистскими расследованиями около 20 лет, я могу точно сказать: этого жанра сегодня на телевидении нет вообще. Я ушел, когда понял, что снимать для каналов бессмысленно – не покажут. Я продолжаю заниматься расследованиями, но они у меня теперь далеко не всегда журналистские (я публикую и показываю не все), и награды у меня теперь за них не ТЭФИ и Премия имени Артема Боровика, как раньше, а другие. Но это – не предмет гордости, а предмет грусти. Потому что я, как и мои коллеги, когда-то прошедшие все «горячие точки» и «криминальные стрелки», знаем: журналистики на телевидении больше нет. Это – факт. Об этом, как мне кажется, и говорил Парфенов. И уничтожена она теми, кому Леонид говорил об этом в лицо. Власти не надо заставлять ТВ работать по указке, ТВ само готово эту указку в ручках держать, а если надо, себя ею же отхлестать по тому самому месту, где и надо пороть. Управлять стадом, раболепским, коррумпированным и трусливым, несложно. Ему просто не надо мешать… Выход из ситуации чаще всего там, где вход. И в данном случае, он не у Боровицких ворот, а в проходной «Останкино».