Франсуа Жерар. «Наполеон при Аустерлице». Генерал Жан Рапп (в центре) представляет Наполеону пленного князя Николая Репнина-Волконского (слева в белом мундире).

Франсуа Жерар. «Наполеон при Аустерлице». Генерал Жан Рапп (в центре) представляет Наполеону пленного князя Николая Репнина-Волконского (слева в белом мундире).

⤢

16 февраля 1806 года в «Санкт-Петербургских ведомостях» появилась официальная реляция о генеральном сражении с французами, «в продолжение котораго Российские войска… показали новые опыты мужества и неустрашимости». Заканчивалась она так: «Почти до самой полночи стояли они в виду неприятеля, которой не дерзал уже более возобновлять своих нападений». Эти строки, достойные Бородина и Прейсиш-Эйлау, описывали… Аустерлиц — самое, пожалуй, разгромное поражение русской армии в XIX веке. Но удивителен тут даже не бравурный тон реляции, — бумага и не такое терпела, — а та благосклонность, с какой она была принята обществом.

Первые сведения об этом сражении, дошедшие до России, были вполне адекватны — разгром, потерянные орудия и знамена. Соответственной была и реакция. «Получено известие, что мы претерпели жестокое поражение под Аустерлицем, — записал в дневник москвич Степан Жихарев. — Эта роковая весть вдруг огласила всю Москву, как звук первого удара в большой ивановский колокол. Мы не привыкли не только к большим поражениям, но даже и к неудачным стычкам, и вот от чего потеря сражения для нас должна быть чувствительнее, чем для других государств, которые не так избалованы, как мы, непрерывным рядом побед в продолжении полувека». Карамзин признался: после известий об Аустерлице «несколько ночей не спал и теперь еще не могу привыкнуть».

А вот дальше с общественным мнением происходят удивительные метаморфозы.

«Славная битва при Аустерлице»

Уже через несколько дней, записывает Жихарев, «пасмурные физиономии именитых москвичей проясняются… конечно, потеря немалая в людях, но народу хватит у нас не на одного Бонапарте, как говорят некоторые бородачи-купцы. Впрочем, слышно, что потеряли не столько мы, сколько немцы, которые будто бы яшася бегу тогда, как мы грудью их отстаивали». На следующий день и вовсе началось веселье: «Три дня назад мы все ходили как полумертвые и вдруг перешли в такой кураж, что боже упаси! Сами не свои, и чорт нам не брат. В Английском клубе выпито вчера вечером больше ста бутылок шампанского, несмотря на то что из трех рублей оно сделалось 3 р. 50 к.». Вернувшегося прежде войск в Петербург Александра I разве что на руках не носили. «Все пали на колени и целовали ему ноги и руки. Радость напоминала иступленный восторг», — описывает очевидец сцену у Казанского собора.

Дальше больше: дума георгиевских кавалеров всеподданнейше попросила Александра о возложении им «на Себя I степени ордена Св. Георгия». А I степень — это, на минуточку, высшая полководческая награда империи, по статуту равная ордену Победы в СССР — с той разницей, что даже орден Победы можно было получить дважды, а вот Георгия I степени только единожды. Это уж показалось перебором и Александру Павловичу, крайне заинтересованному в том, чтобы заретушировать позор аустерлицкого разгрома. Царь нашел «приличным принять только знак IV класса оного» (т.е. вручаемый за личное мужество на поле боя), с каковым отныне и изображался на всех портретах.