Татьяна Самойлова в фильме Михаила Калатозова «Летят журавли» (оператор-постановщик Сергей Урусевский)
Мне, как человеку, пишущему про кино, неловко в этом признаваться, но до нынешнего года я ни разу не смотрел фильм Михаила Калатозова «Летят Журавли». Как-то так случайно получилось. Когда я был маленьким, его иногда показывали по телевизору, но я почему-то пропустил. Потом, когда я немножко подрос, одна моя старшая многоопытная знакомая пересказала мне содержание этого фильма такими вот словами: «Жили в Москве два брата, Борис и Марк. Один был инженером, а другой музыкантом. У Бориса была невеста, которую звали Вероникой, но он называл ее белочкой. Короче, началась Великая Отечественная Война, Борис ушел на войну, а Марк сумел как-то пристроиться и остался. Бориса убили, а Марк изнасиловал его невесту, и ей пришлось выйти за него замуж». А что было дальше, моя знакомая не могла вспомнить, но добавила, что фильм антисемитский.
Отчего-то ее рассказ совсем не вызвал во мне никакого любопытства и фильм я смотреть не стал. Но как раз в нынешнем году, я обещал себе посмотреть и пересмотреть старую советскую военную классику. Мне казалось, что она сможет мне как-то помочь разобраться в том ужасном, что происходит сейчас. И «Летят журавли» стояли в моем списке чуть ли не на первом месте.
Сразу оговорюсь: во-первых, моя знакомая меня обманула. Никакого антисемитизма в этом кино не было и в помине. Имена Борис и Марк были в данном случае, видимо, просто маркерами интеллигентных юношей. Во-вторых, изнасилования, в сущности, тоже не было. То есть, по нынешним меркам новой этики, оно, возможно, было, но по тогдашним точно не было.
Тем не менее: с одной стороны, этот фильм показался мне чем-то вроде старой искусно сделанной дорогой игрушки, которой самое место пылится на полке какого-нибудь музея провинциального быта, с другой стороны, он задел меня какой-то своей страшной неуместностью на фоне всех ужасов, происходящих сегодня..
Он так меня взбесил, что я немедленно выплеснул свой бешенство в фейсбук. Я написал, что не понимаю, как первые зрители этого фильма, прошедшие через ад войны, могли смотреть на эту высокохудожественную поделку и не плеваться. И сразу смертельно обидел множество хороших людей.
В этом нет ничего удивительного, и я должен был это предвидеть. Как ни странно, подавляющее большинство людей отождествляют себя со своими эстетическими выборами гораздо в большей степени, чем со своими делами, мыслями или идеологическими предпочтениями. Поэтому, отзываясь пренебрежительно о каком-то культурном продукте, который человеку нравится, ты наносишь этому человеку прямое оскорбление. Можно до хрипоты с кем-нибудь поспорить о том, следует ли разрешить свободное ношение оружия, и расстаться друзьями. Можно даже подискутировать о том, чей Крым, и не расплеваться навсегда. Но попробуйте сказать этому же человеку, что «Список Шиндлера» — манипулятивное коммерческое говно, и вы с ним враги до конца жизни.
К тому же еще оказалось, что для многих, в особенности для пожилых людей, чье отрочество-юность совпала с выходом этого кино, оно было чем-то вроде глотка свободы, намоленной иконы, в которую я плюнул. А я совсем не хотел никого обижать. Но дело даже не в этом.
Ведь никак нельзя назвать этот фильм плохим. Во всяком случае его до сих пор интересно смотреть обыкновенному, не особенно подготовленному зрителю.
Со времени создания фильма прошло 65 лет. Практически целая средняя человеческая жизнь. И много ли вообще таких «смотрибельных» фильмов осталось от того времени?
Так в чем же была причина этого моего внезапного бешенства? Я даже сам для себя не мог в точности сформулировать, что там было такого, что меня так разозлило. И я решил дать этому фильму второй шанс и пересмотреть его еще один раз.
Тем более, выяснилось, что я вообще про это кино почти ничего не знаю. Фактически все, что мне было известно про «Летят журавли» — это то, что этот фильм триумфально победил на Каннском фестивале в 1957-м году. И что исполнительница главной роли Татьяна Самойлова на короткое время стала кинозвездой международного масштаба. И что фильм этот является общепризнанной классикой мирового кино наравне примерно с «Чапаевым» и «Броненосцем Потемкиным». И что в какой-то момент он занимал первую строчку во французском кинопрокате. Зато, когда мне написали, что Урусевский — гений, я спросил: «Кто такой Урусевский?».
Оказалось, всем известно, что Сергей Павлович Урусевский, ученик великого Родченко — оператор «Журавлей…». И что его по праву считают наравне с режиссером Михаилом Калатозовым соавтором фильма. И действительно, он снимает так, что иногда прямо захватывает дыхание, а для 1957 года это было и вообще чем-то непредставимым. Больше всего поражает то, что этот фильм снят как бы в трех измерениях. Камера постоянно движется не только в горизонтальном, но и в вертикальном направление. Одни эти пробежки героев вверх и вниз по лестнице чего стоят
«Летят журавли» — это безусловно выдающийся, безукоризненно снятый новаторский фильм.
После трех десятков лет сталинского соцреализма, безжалостно уничтожившего русский авангард двадцатых годов, через все эти страшные годы, поверх них, он как будто протягивает руку великим Александру Родченко и Дзиге Вертову. Их метод прочитывается почти в каждом кадре.
Кадр из фильма Михаила Калатозова «Летят журавли» (оператор-постановщик Сергей Урусевский)
Клод Лелюш, будущий режиссер «Мужчины и Женщины», двадцатилетним юношей оказался на Мосфильме на съемках «Журавлей…» и был абсолютно поражен увиденным: «Камера Урусевского была установлена в середине винтовой лестницы и, «будучи закреплена на бесконечно длинном винте, следовала за … героями фильма». Потрясенный, он написал письмо тогдашнему директора Каннского фестиваля умоляя его посмотреть фильм. И фильм был приглашен в Канны. Помимо «Пальмовой ветви» Калатозову (единственная Пальмовая ветвь в истории советского и российского кино), Урусевский был также удостоен приза за лучшую операторскую работу.
И в то же время, мне показалось, что это чистой воды гламур. Это гламурный фильм о войне. Это модельная съемка, которая не знает, что делать с живым человеком. Там, где приходится иметь дело с человеческим страданием, он маскирует мелодраматические штампы яркой картинкой. Для своей темы этот фильм чересчур, невыносимо, возмутительно красив. И особенно это бросается в глаза, когда пересматриваешь его сейчас, держа в голове, что в это же самое время сотни, тысячи людей гибнут в окопах и под бомбами.
… … …
Еще я не знал, что сценарий к фильму написал Виктор Розов на основе своей пьесы «Вечно живые». И что с постановки этой пьесы в 1956-м году начался московский театр «Современник». И я честно прочитал пьесу и даже посмотрел запись спектакля, сделанную, правда, через двадцать лет после премьеры, с Олегом Далем и Мариной Нееловой в главных ролях.
Розов написал свою пьесу в 1943-м году, когда после тяжелого ранения он выздоравливал в отцовском доме в Костроме. В этой пьесе была какая-то удивительная для того времени, какая-то даже наивная честность. В самый разгар страшной войны Розов написал очень житейскую, очень бытовую историю. Тогда, когда положено было писать только о подвиге, он написал об испытании разлукой, о страхе, о долге, о верности, об измене, о первой любви и о страшном, невыносимом несчастье. И даже в названии пьесы не было какого-то особого пафоса.
Это был просто как бы салют тем, кто, в отличие от автора не пережил и не переживет той войны. Тем, кому меньше повезло.
Это была очень грустная, очень человеческая, сотни раз рассказанная, почти архетипическая история. Девочка любила мальчика, мальчик ушел на войну и там пропал. Девочка потеряла родителей, осталась одна. От страха, одиночества и безнадежности она вышла замуж за нелюбимого человека, но в тайне продолжала любить своего жениха и надеяться на его чудесное возвращение. Ее муж, словно в наказание за ее измену, оказался плохим, непорядочным человеком, и она от него ушла. И после этого стала верить в возвращение жениха еще сильнее. Но жених погиб, он никогда не вернется. Рано или поздно девочка должна будет это осознать и продолжать жить.
Неудивительно, что когда в 1956-м году молодые выпускники Школы Студии МХАТа объединились в творческую студию, превратившуюся вскоре в театр «Современник», они выбрали для своей первой постановки именно этого пьесу. Такой простой человечности, искренности, теплоты людям тогда ужасно не хватало. С обращения к этим чувствам и начиналась культурная оттепель. Кстати, я посмотрел спектакль в записи 76-го года. И спектакль мне неожиданно очень понравился. Это простая, без особых затей постановка, но Неелова, Даль, Богатырев, Ефремов, играют живых людей, в которых сразу и безоговорочно веришь.
… … …
Как это ни странно, «Летят журавли» представляет из себя полную противоположность пьесы. «Вечно живые» — пьеса тихая, интимная, а «Летят журавли», хотя и старается более или менее успешно нажать на все положенные эмоциональные кнопки, остается фильмом сугубо технологичным и даже, страшно сказать, гламурным.. Его кинематографическая красивость находится в поединке с рассказываемой историей и выигрывает за явным преимуществом.
Человеческое из него как будто почти полностью вытеснено куда-то наверх, в третье измерение, с изображением которого так здорово справился Урусевский со своей винтовой лестницей. Камера с самого начала смотрит прямо в небо. Вот он, этот классический кадр, с которого все начинается. Этот кадр сразу задает масштаб. Красивый журавлиный клин летит над Москвой, а двое влюбленных, Борис и Вероника, прошатавшиеся по городу до самого раннего июньского рассвета 1941 года восхищенно задирают головы.
Татьяна Самойлова в фильме Михаила Калатозова «Летят журавли» (оператор-постановщик Сергей Урусевский)
И тот же самый журавлиный клин закольцует фильм, когда через четыре года Вероника придет встречать своего мертвого жениха на Белорусский вокзал и, наконец, поймет, что не увидит его больше никогда. Символика здесь довольно очевидна: смирись, Вероника. Есть что-то прекраснее и выше твоего горя. Вот это небо. Эти журавли над Москвой. И эта камера, которая сумела так здорово их поймать. И Вероника, кажется, наконец, это понимает. Но в пьесе Розова не было никаких журавлей. Да и вообще журавли над Москвой не летают. Не такое это место.
… … …
Мне нравится начало фильма. Девочка любит мальчика, мальчик любит девочку, и пусть они не выглядят как мальчик и девочка, они все равно очень молоды, Самойловой — 22, Баталову — 29, вот они, счастливые, как на крыльях взлетают вверх по лестнице, легкая камера летит за ними следом, и я лечу за камерой, вот уже догнали, вот уже крупный план, и как хорошо, какие они красивые… Хотя, мне кажется, что девочка несколько тяжеловата, для этой камеры. Ей трудно за ней угнаться. Впрочем, я сразу вижу, что это камера, а вовсе не Борис и не Вероника — главные герои фильма. Эта камера рассказывает нам не столько о них, сколько о самой себе: посмотрите, какая я легкая, красивая, быстроногая, нет в мире ничего меня прекраснее.
Война начинается буквально на следующее утро. Борис добровольно уходит на фронт. Надо прощаться. Потому что все герои, зная, что происходит непоправимое, все еще не могут это непоправимое осознать, в него поверить. Все как бы не всерьез. Так часто бывает. Надвигается ужасное несчастье, а люди шутят, ведут незначительные разговоры и ведут себя так, как будто бы ничего не происходит. Полное осознание приходит не сразу.
Кадр из фильма Михаила Калатозова «Летят журавли» (оператор-постановщик Сергей Урусевский)
Вероника капризничает. Не хочет сразу ехать с Борисом прощаться. Хочет сначала купить ему подарок. Потом она едет в трамвае. А тут улица перекрыта, потому что по ней едут танки. Ездили ли по улицам Москвы танки в июне 41-го года, в самом начале войны? Куда, откуда и зачем? Ну да ладно, пусть едут. Так красивее… Вот она выбегает из трамвая и перебегает улицу перед танками. Камера смотрит сверху. Ой! Да ведь это почти тот самый знаменитый кадр 1989-го с площади Тяньаньмэнь! Там, где студент пытается остановить танк. Нет, не совсем, но очень, очень похоже! Странно и даже как-то немного жутковато.
И да, совершенно поразителен Василий Меркурьев, отец Бориса, в сценах прощания с сыном. Он, страшно сказать, тут единственный из актеров, который свои мощным присутствием сумел переиграть камеру. Чем дальше смотришь, тем сильнее раздражает, как эта камера постоянно находится в поиске наиболее красивой позиции для съемки своих героев. Они для нее не люди, а какие-то объекты для эстетического любования. С Меркурьевым все не так. Тут камера, словно признавая его превосходство, снимает его осторожно, внимательно, ласково. Вообще, кадры прощания семьи с Борисом — они очень по-человечески хорошие, трогательные кадры.
Алексей Баталов и Василий Меркурьев в фильме Михаила Калатозова «Летят журавли» (оператор-постановщик Сергей Урусевский)
… … …
А Вероника, безнадежно опоздав, бежит на призывной пункт, в надежде увидеть там Бориса. Теперь неугомонная камера стремительно слетает за ней вниз по лестнице. А дальше мы видим толпы людей на призывном пункте. Люди, и еще люди, и еще люди, много людей, которые плачут, обнимаются, поют, танцуют, кричат друг-другу что-то про цветную, кажется, капусту. А камера упоенно снимает эту толпу как бы изнутри и очень крупными планами. Только как-то все чересчур живописно. И вместо картины народного горя мы видим эффектно расставленную массовку.
И растет ощущение, что эта легкая, как бы порхающая, летящая, заглядывающая людям в лицо камера Урусевского нарушает какие-то интимные, не человеком установленные границы. Что она, эта камера, каким-то образом, не права.
Очень странные эти проводы. Вероника и Борис мечутся среди людей и не могут найти друг друга. Между ними металлическая решетка. Эта решетка отделяет, вроде бы, толпу от призывников, хотя точно не всех людей от всех призывников, вот же некоторые обнимаются, но она, эта решетка, видимо, тут нарочно поставлена, чтобы стать непреодолимой преградой для Вероники и Бориса. Зато, на ней очень эффектно выглядит Борис, пытающийся высмотреть Веронику в толпе провожающих. И через нее очень здорово снимать отчаянное лицо Вероники. Эта сцена слишком искусственна и красива. А кадр с Вероникой, высматривающей через решетку своего жениха, словно специально снят для обложки какого-нибудь глянцевого журнала.
Ну вот, все, наконец, построились и под «Прощание Славянки» маршируют, маршируют, а Борис все не может разглядеть Веронику в провожающей толпе, а Вероника из толпы в отчаянии швырнет пачку печенья прямо под ноги идущим на смерть. На смерть, потому что мы знаем, что случилось с московскими призывниками 1941-ого года. Это выглядит красиво, но меня ее поступок очень злит. Отдала бы она лучше это печенье кому-нибудь! Война же!
Эти пять минут, навсегда впечатанные в историю кино снова и снова вызывают во мне раздражение на грани бешенства. Это неправда! Это было не так! Так не могло быть! Эта наглая, гуттаперчевая, ненасытная камера словно жрет людей, глотает их лица и стремится ухватить побольше. Мне кажется, что она какая-то слишком жадная. В ней нет ни любви, ни сочувствия. Она перемалывает трагедию в гламур.
… … …
Кадр из фильма Михаила Калатозова «Летят журавли» (оператор-постановщик Сергей Урусевский)
Ну вот, война уже в полном разгаре. Вероника возвращается домой из бомбоубежища. И снова пролет по лестнице вверх. На этот раз бомба попала в дом Вероники. А там в квартире оставались ее родители. От многоэтажного дома ничего не осталось. Только вот эта лестница со всеми своими перилами специально стоит посреди ничего, чтобы привести Веронику прямо к тому, что осталось от ее квартиры. А от квартиры осталась красивая арт-инсталляция. Абажур держащийся неизвестно на чем, ходики ровно висящие на обломке стены, и Вероника с измазанным черной краской лицом стоит над провалом.
Краска размазана по лицу очень красиво и равномерно. Хорошенькая Самойлова под этой краской — хорошенькая вдвойне. Все в этом кадре продумано до мельчайших деталей. И все — неправда.
Татьяна Самойлова в фильме Михаила Калатозова «Летят журавли» (оператор-постановщик Сергей Урусевский)
И наконец, две ключевые, главные сцены в этом фильме, которые идут одна за другой. Вероника одна с Марком в квартире Бориса. Марк вдохновенно играет ей какую-то экспрессивную пьесу на рояле Stenway & Son, который, наверное, являлся типичным атрибутом обстановки докторских квартир 41-го года. Начинается бомбежка. Марк хочет увести Веронику в бомбоубежище. Та отказывается. Марк паникует. Он играет все громче и громче, чтобы заглушить разрывы. Воет сирена. Раздается страшный взрыв. Распахивается балконная дверь. Звенят выбитые стекла. Ветер с улицы поднимает белую занавеску.
Смертельно перепуганная Вероника в объятьях Марка. Марк больше не играет, у него заняты руки, но музыка продолжается. Свет, темнота, белая занавеска. Его глаза. Ее глаза. Марк целует Веронику. Вероника высвобождается из его объятий. Марк надвигается на Веронику! «Я люблю тебя!» Вероника отступает. «Я люблю тебя!» «Нет! Нет! Нет! Нет!» — кричит Вероника и красиво с размаху бьет, и бьет его по щекам. Она убегает. Он ее догоняет. И это уже становится похоже на сексуальную игру. Гром. Музыка. Глаза. Игра теней. И все повторяется. «Нет! Нет! Нет! Нет!» И по щекам. По щекам.
Музыка замолкает. Только взрывы. Только хруст стекла под ногами Марка. Красивый злодей поднимает красиво закатившую глаза красивую героиню, и, наступая на осколки стекла, тащит в спальню свою добычу. Мне писали, что эти осколки символизируют разбитое сердце героини.
На самом деле, нам должны были показать, как несчастная, смертельно перепуганная, осиротевшая восемнадцатилетняя девочка бросается в поисках защиты на шею чужого, нелюбимого человека. А показали вот это. И вот мы видим перевернутое, опрокинутое девичье лицо, которое встык монтажной склейкой переходит в чавкающие по болоту солдатские сапоги.
Это уже сцена гибели Бориса. Кто-то из великих, кажется Трюффо, заметил когда-то, что по-настоящему антивоенный фильм снять невозможно. Потому что любое кино о войне, которое интересно смотреть, делает саму войну интересной. В конце концов, когда мы смотрим фильм, мы всегда смотрим на то, что происходит не с нами. И мы смотрим на это потому, что хотим на это смотреть.
Более того, вольно или не вольно, кино, даже самое страшное кино о войне всегда в той или иной степени войну эстетезирует.
Да что там кино? Даже Толстой, целью которого было показать, насколько ужасна, нелепа и бессмысленна всякая война, не смог удержаться от описания неба Аустерлица. Тяжело раненый князь Андрей переживает величественные откровения, а Толстой в итоге против собственной воли прославил войну как источник почти религиозного просветления.
Борис погибает ровно посредине фильма. Точка его гибели была рассчитана до минуты. 50 минут от начала фильма и 50 минут до его конца. Как смертная казнь, приведенная в исполнение строго по расписанию. Борис выносит на спине из-под пуль раненного бойца. Этот почти ощутимый для зрителя разреженный воздух войны, неумолимость открытого пустого пространства с отдельным деревцами вдалеке, болотная вода, хлюпающая под ногами, смертельный свист пролетающих пуль и один беззащитный человек тащит на себе куда-то другого беззащитного. Все это снято безукоризненно живописно.
Алексей Баталов в фильме Михаила Калатозова «Летят журавли» (оператор-постановщик Сергей Урусевский)
Пуля настигает Бориса в тот момент, года ему уже удалось дотащить раненого до ближайшей рощицы и уложить его под голое дерево на относительно сухую кочку. Борис возвышается над раненым в скульптурной позе неизвестного солдата, в почти уже окаменевшей шинели. Камера находится примерно на уровне его живота и снимает его лицо снизу вверх. «Мы еще на твоей свадьбе погуляем!»- обещает он раненному, светло улыбается, и в этот момент пуля попадает ему в спину. Для усиления эффекта за кадром врубают оркестр. Кажется, там литавры. Под эту торжественную музыку Борис медленно опрокидывается навзничь. Камера висит над ним сверху и показывает его запрокинутое лицо и широко распахнутые глаза. Даже в смерти своего героя Алексей Баталов остается самым красивым советским актером своего поколения.
Дальше идут кадры, восхитившие весь мир. Мы видим небо глазами умирающего Бориса. Небо стремительно удаляется, становится все выше. Это несомненная отсылка к Толстому, которую мы с удовольствием узнаем. Затем мы видим, как Борис очень медленно падает, совершая непонятное с точки зрения физических законов вращательное движение вокруг березы, за которую он ухватился. И опять мы видим мир глазами умирающего человека, его глазами. Литавры сменяют скрипки. Кружатся под музыку верхушки берез. И сквозь них Борис видит как он, в солдатской шинели, летит по лестнице вверх, а навстречу ему, по этой же лестнице летят вниз: он же в свадебном костюме с белым бантом на шее и Вероника в белом платье. Он поднимает ей фату, они целуются, и сквозь белую, полупрозрачную, трепещущую на легком ветру фату Вероники мы видим счастливых родных Бориса, поднимающих за них наполненные бокалы. Этот поцелуй сквозь белую фату снят очень похоже на поцелуй Вероники и Марка сквозь белую занавеску. Одна и та же техническая находка уравнивает две противоположные ситуации. Неистовствуют струнные. Борис умирает.
Кадр из фильма Михаила Калатозова «Летят журавли» (оператор-постановщик Сергей Урусевский)
А на самом деле, умирает практически мальчик. Умирает просто так, от случайной пули. Умирает, выполняя бессмысленный приказ. Умирает, брошенный во вражеском окружении, как умерли в начале войны сотни тысяч таких же как он, ни в чем не виноватых мальчиков. Умирает, скорчившись в ледяной болотной грязи. А мне сделали очень-очень красиво. Мне показали что-то очень высокое и духоподъемное. Ведь это я, а не он, увидел это высокое небо и эти кружащиеся березы. Мне показали, наверное, самую гламурную и самую красивую смерть в мировом кино.
Я не хочу писать о второй половине фильма. Она по-своему тоже интересна, но она уступает первой, как в драматическом плане, так и в общем качестве съемки. «Пройдет время, люди отстроят города, деревни, зарубцуются наши раны, но никогда не угаснет лютая ненависть к войне!» — слышим мы в самом конце фильма, в сцене встречи возвращающихся с войны солдат. И журавлиный клин в московском небе. Все неправда. И журавли над Москвой не летают.
