No Logo. Чекисты против брендов. Как война влияет на российскую массовую культуру

Последние месяцы 2022 года мне посчастливилось провести в нескольких штатах на западе Индии. Опыт это был не совсем туристический: я успел пожить как в охраняемых коттеджных поселках Южного Гоа, так и в апартаментах посреди густых трущоб в Нави-Мумбаи. Словом, атмосферу удивительной и многогранной страны, воспетой Салманом Рушди в «Детях полуночи», я прочувствовал сполна. Как и ее внезапные недостатки, которые, на мой взгляд, в гротескной форме отражают недалекое будущее России, если ее власти будут придерживаться абсурдистского курса на построение автаркии с нечеловеческим лицом еще хотя бы несколько лет.

Численность населения Германии почти аккурат вдвое меньше показателя по Бангладеш: 83,2 млн человек против 169,4 млн: южноазиатская страна имеет колоссальное количественное преимущество по части человеческого капитала. Однако попытка сравнить влияние двух стран на процессы в современном искусстве будет звучать как не очень приличный анекдот. Пока родину Баухауса называют «величайшей художественной нацией Европы», а Бременский университет искусств ежегодно получает тысячи заявок от иностранных абитуриентов, немногочисленным художникам в современном Бангладеш или приходится надеяться на экспонирование своих работ за рубежом, или консервироваться в суровом локальном андерграунде. «Это сознательное и бессознательное отражение его поведения, волнений и навязчивых идей в контексте общества, где нарративы об экзистенциальной реальности человека, кажется, полностью утрачивают смысл перед лицом крупных политических и социальных проблем»,— описывает портал Something Curated творчество современного бенгальского художника Палаша Бхаттачарджи.

Научных объяснений подобного положения дел существует предостаточно. Экономисты Дарен Аджемоглу и Джеймс Робинсон в своем бестселлере «Почему одни страны богатые, а другие бедные» предположили, что всему виной — низкий уровень образования в странах третьего мира, который, в свою очередь, связан с порочностью экономических и политических институтов. «В этих странах, вероятно, живет много потенциальных Биллов Гейтсов, а может быть, и один-другой Альберт Эйнштейн, которые, однако, не смогли получить образование и поэтому вынуждены заниматься земледелием или проходить обязательную военную службу. Шансов реализоваться в профессии, для которой они родились, им в жизни не представилось»,— констатируют исследователи.

Отсталый экономический уклад не только вынуждает граждан бедных стран растрачивать свое время и потенциал на примитивный дешевый труд, но и загоняет их в ситуацию абсолютного отсутствия выбора.

Среднестатистическому бенгальцу, с ранних лет помогавшему своему отцу продавать муслиновые сари на рынке, вряд ли будет предоставлен выбор, куда отправиться получать высшее образование: в академию искусств или социальных наук. В лучшем случае ему придется выбирать между университетами животноводства и джута, а если произойдет неслыханная аномалия и молодой бенгалец решит посвятить себя культуре, неминуемо рассорившись со всеми своими родственниками, он окажется в положении изгоя. Потому что художник в обществе земледельцев — это инородное тело, вызывающее непонимание и часто презрение. Сама постановка пресловутого вопроса о голодном/сытом творце в таких условиях кажется попросту издевательской, ведь жизнь художника в Читтагонге это непрекращающаяся борьба, «прокладывание лыжни» в стране с отсутствующими культурными институтами и предпосылками для их образования. Здесь уж не до тонкостей пресыщения.

Перенесемся из Бангладеш чуть западнее — в Индию (а там и до России недалеко). В деревне на юге штата Гоа у меня случилась, наверное, самая странная ссора с девушкой в моей жизни. Так уж сложилось, что моя спутница — фотограф, и в один из ноябрьских дней я вызвался помочь ей со съемкой натюрморта на лужайке возле бассейна. Очень скоро я ощутил смесь стыда и чувства предельной неуместности происходящего, из-за чего фотосессию (к острому недовольству ее организаторки) пришлось прекратить. Тогда я понял, почему мне так сложно заниматься творчеством в странах третьего мира.

На протяжении всего недолгого процесса за нами из-за кустов туласи наблюдали несколько индийских женщин, ухаживавших за садом. В их глазах читалось граничащее с шоком совершенное непонимание того, что за идиотизм двое европейцев развели на газоне, за уход за которым они получают дай бог один доллар в час. Мое смущение особенно обострялось тем обстоятельством, что объектом фотосессии был этакий постмодернистский бриколаж: бутылки Coca-Cola, баночки Altoids и прочие элементы «западной потребительской модели». Вглядываясь в озадаченные лица индианок, я вспомнил, как недавно возле мумбайского супермаркета паренек лет пяти выпросил у меня бутылочку Fanta. Меня тогда ужаснуло не столько то, с каким восторгом мальчик принял в дар 250 мл газировки, сколько его попытки открыть бутылку: он зачем-то бил ее об ноги, переворачивал, пытался отгрызть горлышко — все указывало на то, что с самой «концепцией пластиковой бутылки» ребенок за пять лет своей нелегкой жизни ознакомиться не успел. Наверное, у тех женщин детство было не менее трудным и закономерно «ограниченным», в чем ни они, ни тот мальчик с «Фантой», конечно, не виноваты.

Характерно, что культурная (в широком смысле) примитивность напрямую не связана с политическим режимом и, как правило, обусловлена именно экономической отсталостью государства.

Та же Индия, по версии исследовательского центра Freedom House, страна «частично свободная» и в рейтинге «глобальной свободы» за 2023 год набирает 66 баллов из 100 (показатель втрое превышающий российский, соответствующий венгерскому и чуть недотягивающий до черногорского). Однако это не отменяет того факта, что свыше 200 млн индийцев живут в экстремальной бедности, а следствия либеральных реформ 1990-х — в частности, широко представленные на рынке западные бренды и появившиеся в Нью-Дели галереи современного искусства, — для них не имеют никакого значения.

Строительный бум в Мумбаи: в 15-миллионном индийском мегаполисе трущобы соседствуют с современными высотками

Фото: pixabay.com

Журналист Таран Теджпал однажды назвал Индию «одним из самых бесчеловечных свободных обществ в мире»: это действительно очень своеобразный и бразилифицированный социум, в котором относительно развитые демократические институты и прелести глобализации существуют параллельно с многокилометровыми трущобами и спящими под эстакадами младенцами. И, хотя в Индии существует своя интеллигенция, свои кабаре Мулен Руж и яппи из мумбайского делового квартала, культурный фон в стране во многом продолжают определять те же 200 млн беднейших «неприкасаемых». На мой взгляд, это объясняет, почему современное индийское искусство носит, скажем так, очень «почвеннический» характер и разглядеть в нем следы американского или западноевропейского влияния значительно труднее, чем, например, в сингапурском или японском. Резюмируя: то, что в Дюссельдорфе назовут стильным китчем или кэмпом, в Калькутте расценят как ребячество или кощунство.

Даже при всей плачевности текущей ситуации в России мне тяжело представить, что в перспективе нескольких лет страна окажется полностью отрезана от западной культурной традиции, а русские дети станут воспринимать обычные европейские товары как сверхъестественные дары духов. Но я также не хочу недооценивать старания российских властей по варваризации общества и отбрасыванию экономики на десятилетия назад. Попробую в этой связи проанализировать, как деструктивная политика военного времени и ее уже оформившиеся «достижения» скажутся на развитии массовой культуры в России.

Generation «Б»

В середине 2000-х в России на какое-то время стала популярной «антигламурная повестка». Это была культурная реакция на интеграцию государства в мировое сообщество, рост благосостояния населения, выход на российский рынок тысяч международных брендов и все вытекающие из этих факторов сдвиги в массовом мышлении. Иронично, что российские «антигламурные писатели», боровшиеся с коммерциализацией сознания и глобализмом, смогли добиться коммерческого успеха за счет экспорта вполне глобальных альтерглобалистских идей, отгремевших на Западе еще в конце 1990-х. Священным трактатом для «антигламурных деятелей» и, как напишет The New York Times, «евангелием антикорпоративного движения» станет книга канадской журналистки Наоми Кляйн «No Logo. Люди против брендов».

Сейчас она кажется набором незамысловатых антиглобалистских клише и нежным напоминанием о тех временах, когда выход Starbucks на южноазиатские рынки казался главной трагедией мироздания. Однако в ней есть любопытный в контексте нашего обсуждения раздел «Без выбора». Если очень кратко — в нем Кляйн развивает мысль о том, что транснациональные корпорации, контролируя огромные доли мирового рыночного ландшафта, беспощадно сокращают его многообразие и оставляют потребителя без реального выбора, но с его иллюзией.

С 24 февраля 2022 года в русскоязычной публицистике не утихают споры об идеологических виновниках происходящего: чьих же трудов начитался Владимир Путин — Дугина, Ильина или даже Бердяева, — если в конечном итоге посчитал адекватным начать то, что начал. На мой взгляд, если проведение литературных параллелей в этой ситуации уместно, то Путин вполне мог оказаться радикальным фанатом Наоми Кляйн.

Потому что российское государство сделало все возможное, чтобы ненавистные ему транснациональные корпорации прекратили играть какую-либо роль в общественной жизни страны (да и в целом присутствовать на рынке).

В Кремле показали, что такое «без выбора» на самом деле, тотально обесценив понятие бренда как наделенной некой репутационной и смысловой составляющей единицы.

Как в 2014 году комментировал крымские события философ Михаил Ямпольский: «Из мира постмодерна Россия двинулась в модерн» — очевидно, сейчас мы находимся в кульминационной точке этой динамики. В 2022 году российские чиновники поведали миру, что McDonald’s — это просто «котлеты и булки», IKEA — это «высокотехнологичные заводы», а все вокруг можно заместить «отечественными разработками».

Порочность такой модели мировосприятия состоит в том, что бренды давно перестали быть утилитарными ярлыками на упаковках и в реалиях XXI века являются неотъемлемым элементом современной массовой культуры. Обращение к ней, как и, в частности, к проблемам консьюмеризма, интервенциям «виртуального» в «реальное» и прочим аспектам жизни человека в информационном обществе, для постмодернистского искусства — обыденность и стандарт. В этом можно убедиться, если, например, посетить Московский музей современного искусства или посмотреть расписание ближайших выставок на его сайте.

Искусственная дезинтеграция России из западной культурной среды — это большая угроза для будущего русского искусства, поскольку она лишает его потенциальных деятелей объектов рефлексии и художественных образов. Если продолжить аналогию с тем индийским мальчиком с бутылкой Fanta, можно, гиперболизируя, предположить, что из-за его обусловленной крайней нищетой оторванности от культуры потребления «второй Энди Уорхол» из него вряд ли выйдет.

Для российского ребенка покупка газировки такой проблемой, конечно, не станет — но приобрести «Фанту» он не сможет из-за ее банального отсутствия в магазине. Теперь представьте, что на культовых «Зеленых бутылках Coca-Cola» Уорхола были бы изображены сосуды с эрзац-напитками Fancy или CoolCola от «Очаково», потому что детство художника пришлось бы на очень специфический период альтернативной истории США. Такое полотно вряд ли смогло бы определить ход развития западного искусства XX века — и осталось бы локальным памятником последствиям безумия воображаемых американских властей.

Страница SHAMAN ВКонтакте

Наверное, подобная участь ожидает работы с недавней выставки в «ЧВК Вагнер Центре», посвященные «критике темной стороны американской глобализации» — или предстоящую постановку оперы «Князь Владимир» с певцом Shaman в главной роли. Она, по мнению авторов проекта, должна отразить дух времени, когда «Россия, воплощая в себе оплот традиционных ценностей, противопоставляет себя гегемонии западной культуры, выраженной в идеологии общества потребления».

Несмотря на все кремлевские усилия, постсоветская Россия всегда оставалась в контексте общеевропейского культурного процесса. Книги современных русских писателей переводились на иностранные языки, российские музыканты возглавляли мировые хит-парады, а фильмы российских режиссеров удостаивались «Оскара», потому что находили отклик среди аудитории со схожим культурным кодом. Если переименовать пелевинский Generation «П» в Generation «Б», где закавыченная литера будет указывать на напиток «Байкал», а Вавилена Татарского мобилизовать и сделать «героем русской весны из креативного класса» — получится не классика отечественного постмодерна, а трэш, который не будет иметь никакой культурной ценности даже для грантодателей, выделивших на его создание пару десятков миллионов.

Шлыковизация сознания

Появление «писателей-антигламурщиков» в России именно в середине нулевых, как я уже отметил, было неслучайным и объяснялось причинами преимущественно экономическими. На Западе этот нарратив всем надоел еще к концу 1990-х — началу 2000-х, а в РФ он вполне успешно существовал приблизительно до 2008–2009 годов, когда сам феномен «путинского гламура» начал постепенно схлопываться на фоне острой фазы мирового экономического кризиса.

Однако по этому условному периоду в российской культуре, когда даже Виктор Пелевин обратился к темам «гламура и дискурса», можно проследить следующую закономерность: чем более общество «сыто», тем менее приземленные вещи его интересуют. Писатель Дмитрий Быков охарактеризует российские нулевые как эпоху безвременья и общества спектакля. И будет радоваться ее «завершению» на митинге 5 декабря 2011 года на Чистых прудах — в момент торжества идеи о пробуждении гражданского общества в России, которое наконец обратило внимание на политическую ситуацию в стране.

В 2023 году архивное словосочетание «путинский гламур», еще 10 лет назад активно фигурировавшее в медиасфере, кажется сюрреалистическим: поздний путинизм — о чем угодно, но не о гламуре. Если попытаться выделить его культурно-эстетическую идентичность, то на ум приходит так называемый «коммунистический шик» — это когда разочаровавшиеся в капитализме (и «гегемонии западной культуры, выраженной в идеологии общества потребления») студенты американских вузов одеваются в футболки с Че Геварой.

Только в России 2023 года этот шик не столько коммунистический, сколько чисто советский.

В своей книге «Авторитарная Россия» политолог Владимир Гельман отмечает, что политические элиты в РФ с конца 2010-х конструируют нормативный идеал «хорошего Советского Союза». Это, в сущности, довольно абсурдный симулякр, в основе которого лежит попытка воссоздания в современной России политико-экономического порядка «длинных семидесятых». При этом архитекторы «хорошего СССР» очень гибко обращаются с опытом позднего Советского Союза, адаптируя его под нужды Кремля. Так, эта «ментальная модель» может включать как государственный контроль над СМИ, систематические репрессии в отношении инакомыслящих и общую пропаганду «вертикали власти», так и институты рыночной экономики, высокий уровень неравенства в обществе и более скромные социальные гарантии по сравнению с теми, которые существовали в СССР.

«И сами создатели "хорошего Советского Союза", и его реципиенты отдают себе отчет в заведомой недостижимости этого нормативного идеала. Слишком велик его разрыв с современной реальностью, слишком нереалистичны шансы на восстановление даже тех элементов советского прошлого, о которых его сторонники грустят с ностальгией. В силу этих причин "хороший Советский Союз" способен служить лишь временной и заведомо неполноценной заменой идеям, призванным легитимировать существующий политический режим»,— считает политолог.

Культурным деятелям в такой советской симуляции отводится тоталитарная роль «инженеров человеческих душ». В 2022 году этот подход к регуляции креативного поля стал совершенно очевиден: артисты, писатели, художники и все мало-мальски публичные персоны были поставлены перед ультиматумом — или открытая поддержка войны, или отмены концертов «по техническим причинам», травля из-за «гневных писем», «иноагентские обложки» и эмиграция. Официозные артисты теперь должны намного больше стараться для легитимации своего статуса перед Кремлем: регулярно ретранслировать тезисы пропаганды в социальных сетях, участвовать в различных государственных торжествах и сомнительных проектах. Такая деятельность зачастую оборачивается введением международных персональных санкций, эффект от которых государство пытается нивелировать за счет щедрых творческих грантов и предоставления де-факто монополии на всё «легальное» культурное пространство.

По состоянию на весну 2023 года российское общество имеет два параллельных культурных пласта: официоз советского типа, «Голубой огонек-2023», активнее прежнего поощряемый Кремлем — и окончательно маргинализированный «внесистемный» творческий класс, который власти теперь активно травят и вытесняют из публичного пространства.

Такое положение дел представляет колоссальную опасность, потому что сейчас в России происходят процессы, обратные динамике середины 2000-х — грубо говоря, на смену «глобализации/гламуризации» пришла «мобилизация/милитаризация» со всеми вытекающими: ростом социального напряжения, снижением доходов россиян (даже по официальным данным) и серьёзным сокращением возможностей населения, от потребительских до туристических. Среднестатистического жителя России в такой ситуации в последнюю очередь интересуют высокие материи из культурной сферы, в первую — базовые вопросы выживания на фоне отсутствия какого-либо образа будущего и чуть ли не ежедневного изменения государством «правил игры».

Это, на мой взгляд, может привести к массовой и полноценной реставрации типажа «homo sovieticus» в его наиболее неприглядном виде. К сожалению, у российских властей через пропаганду в рамках пресловутой игры в «хороший СССР» вполне успешно удается пробуждать в людях их низменные качества: постимперские фантомные боли, шовинизм, конформизм, безропотность — это, скажем, параметры уже «выдрессированные». Но в 2022 году официозная риторика обратилась против неугодных творцов и творений, причем с таким усердием, что из исторических аналогий напрашивается разве что 1958 год и травля Бориса Пастернака.

«Я таких учил и учить буду. Пиджачки надели? Рубашечки красненькие? Деньги лопатами гребем? А ты, Ваня, вкалывай, как Папа Карло, пока мы с богом разговариваем?»,— скажет таксист Иван Шлыков, главный персонаж фильма «Такси-блюз» саксофонисту Алексею Селивёрстову перед тем, как его избить. Вероятно, именно такое отношение к деятелям культуры кремлевские медиатехнологи рассчитывают взрастить в объектах своего влияния среди граждан «хорошего СССР». И, как я уже отметил, почва для этого сейчас очень благодатная: у россиян становится больше проблем, в том числе финансовых, поэтому воспитать классовую ненависть к «неправильным» персоналиям (то есть «предателям») чрезвычайно просто. За последний год пропаганда подобным образом «обработала» массу артистов, от Земфиры до Оксимирона, от Дмитрия Назарова до Аллы Пугачевой и Монеточки. Трое из них после систематической травли были объявлены иностранными агентами.

Вместо заключения

В 2000 году британский урбанист Чарльз Лэндри в книге «Креативный город» выступил с одноименной концепцией. В ее основе — подход к творчеству как к главному источнику жизненной силы любых поселений, от деревень до мегаполисов. По мнению исследователя, процветание городов XXI века напрямую зависит от создания в нем условий для полноценного раскрытия человеческого потенциала и привлечения креативных людей к административному управлению.

В предисловии к русскому изданию книги в 2005-м году Лэндри, отмечая перспективы Москвы, Владимира, Суздаля и Тольятти, писал, что превращение обычных городов в места достойной и вдохновенной жизни — это искусство «одновременного приращения экономической стоимости и человеческой ценности во всем, что бы мы ни делали».

Уместно вспомнить и работу 2002 года социолога Ричарда Флориды «Креативный класс». Ее русское издание также открывается специальным предисловием, в котором теоретик пишет о необходимости для России научиться использовать «глобальные потоки таланта»: чтобы как найти правильное применение зарубежным профессионалам, так и удержать местные таланты от соблазна «найти себе более подходящий креативный климат». Иначе добиться реального успеха стране не удастся.

В России 2023-го года, где пропаганда использует неологизм «креакл» как оскорбление, а власти уже более десяти лет культивируют подход «Скатертью дорога!» к массовой эмиграции артистов и специалистов, можно с сожалением констатировать провал каких-либо глобальных креативных инициатив, которые так и остались достоянием ограниченного круга столичной интеллигенции.

Выражаясь метафорически, государственный тендер на продвижение культурных паттернов выиграл не институт «Стрелка», а проект «Родники» Олега Газманова.

Меня во всей этой истории больше всего беспокоит, что в такой антикреативной, примитивной и озлобленной атмосфере в современной России формируются как личности дети и подростки — люди, которым предстоит определить будущий культурный ландшафт страны. В 2011 и 2020 годах вышли два трибьют-альбома молодых музыкантов, записавших кавер-версии своих любимых песен группы «Мумий Тролль». Пластинки объединили артистов разных жанров и поколений, на которых при совершенно различных жизненных обстоятельствах повлияло творчество Ильи Лагутенко. Меня огорчает, что российский ребенок, в 2023-м году захотевший включить музыкальный телеканал, не увидит клипов Земфиры, ДДТ или «Мумий Тролля», поскольку этим исполнителям просто оказался не по душе курс действующих властей.

Шансы на столкновение условного молодого россиянина с чем-то, что не прошло государственную культурную дистилляцию, за последние несколько лет многократно снизились — причем даже в интернете, не говоря уже о подвергнутом жесточайшей регуляции офлайне. И это, как мне кажется, ставит пытливых российских подростков в один ряд с их сверстниками из стран третьего мира: их естественное желание изучать, созерцать и созидать сталкивается с суровой реальностью — где-то с нищетой, где-то с обезумевшей номенклатурой.

У каждого ребенка должна быть возможность пить «Фанту», слушать рок-музыку, ходить на концерты любимых исполнителей, свободно заниматься творчеством и познавать этот мир во всем его многообразии. Если государство не может удовлетворить эти потребности, с ним, наверное, что-то не так.