Москва, 11 марта 2022 года. Очередь в магазин Uniqlo после объявления о закрытии сети в России. Фото: Vlad Kharkov/ Keystone Press Agency/ Global Look Press
Последние месяцы 2022 года мне посчастливилось провести в нескольких штатах на западе Индии. Опыт это был не совсем туристический: я успел пожить как в охраняемых коттеджных поселках Южного Гоа, так и в апартаментах посреди густых трущоб в Нави-Мумбаи. Словом, атмосферу удивительной и многогранной страны, воспетой Салманом Рушди в «Детях полуночи», я прочувствовал сполна. Как и ее внезапные недостатки, которые, на мой взгляд, в гротескной форме отражают недалекое будущее России, если ее власти будут придерживаться абсурдистского курса на построение автаркии с нечеловеческим лицом еще хотя бы несколько лет.
Численность населения Германии почти аккурат вдвое меньше показателя по Бангладеш: 83,2 млн человек против 169,4 млн: южноазиатская страна имеет колоссальное количественное преимущество по части человеческого капитала. Однако попытка сравнить влияние двух стран на процессы в современном искусстве будет звучать как не очень приличный анекдот. Пока родину Баухауса называют «величайшей художественной нацией Европы», а Бременский университет искусств ежегодно получает тысячи заявок от иностранных абитуриентов, немногочисленным художникам в современном Бангладеш или приходится надеяться на экспонирование своих работ за рубежом, или консервироваться в суровом локальном андерграунде. «Это сознательное и бессознательное отражение его поведения, волнений и навязчивых идей в контексте общества, где нарративы об экзистенциальной реальности человека, кажется, полностью утрачивают смысл перед лицом крупных политических и социальных проблем»,— описывает портал Something Curated творчество современного бенгальского художника Палаша Бхаттачарджи.
Научных объяснений подобного положения дел существует предостаточно. Экономисты Дарен Аджемоглу и Джеймс Робинсон в своем бестселлере «Почему одни страны богатые, а другие бедные» предположили, что всему виной — низкий уровень образования в странах третьего мира, который, в свою очередь, связан с порочностью экономических и политических институтов. «В этих странах, вероятно, живет много потенциальных Биллов Гейтсов, а может быть, и один-другой Альберт Эйнштейн, которые, однако, не смогли получить образование и поэтому вынуждены заниматься земледелием или проходить обязательную военную службу. Шансов реализоваться в профессии, для которой они родились, им в жизни не представилось»,— констатируют исследователи.
Отсталый экономический уклад не только вынуждает граждан бедных стран растрачивать свое время и потенциал на примитивный дешевый труд, но и загоняет их в ситуацию абсолютного отсутствия выбора.
Среднестатистическому бенгальцу, с ранних лет помогавшему своему отцу продавать муслиновые сари на рынке, вряд ли будет предоставлен выбор, куда отправиться получать высшее образование: в академию искусств или социальных наук. В лучшем случае ему придется выбирать между университетами животноводства и джута, а если произойдет неслыханная аномалия и молодой бенгалец решит посвятить себя культуре, неминуемо рассорившись со всеми своими родственниками, он окажется в положении изгоя. Потому что художник в обществе земледельцев — это инородное тело, вызывающее непонимание и часто презрение. Сама постановка пресловутого вопроса о голодном/сытом творце в таких условиях кажется попросту издевательской, ведь жизнь художника в Читтагонге это непрекращающаяся борьба, «прокладывание лыжни» в стране с отсутствующими культурными институтами и предпосылками для их образования. Здесь уж не до тонкостей пресыщения.
Перенесемся из Бангладеш чуть западнее — в Индию (а там и до России недалеко). В деревне на юге штата Гоа у меня случилась, наверное, самая странная ссора с девушкой в моей жизни. Так уж сложилось, что моя спутница — фотограф, и в один из ноябрьских дней я вызвался помочь ей со съемкой натюрморта на лужайке возле бассейна. Очень скоро я ощутил смесь стыда и чувства предельной неуместности происходящего, из-за чего фотосессию (к острому недовольству ее организаторки) пришлось прекратить. Тогда я понял, почему мне так сложно заниматься творчеством в странах третьего мира.
На протяжении всего недолгого процесса за нами из-за кустов туласи наблюдали несколько индийских женщин, ухаживавших за садом. В их глазах читалось граничащее с шоком совершенное непонимание того, что за идиотизм двое европейцев развели на газоне, за уход за которым они получают дай бог один доллар в час. Мое смущение особенно обострялось тем обстоятельством, что объектом фотосессии был этакий постмодернистский бриколаж: бутылки Coca-Cola, баночки Altoids и прочие элементы «западной потребительской модели». Вглядываясь в озадаченные лица индианок, я вспомнил, как недавно возле мумбайского супермаркета паренек лет пяти выпросил у меня бутылочку Fanta. Меня тогда ужаснуло не столько то, с каким восторгом мальчик принял в дар 250 мл газировки, сколько его попытки открыть бутылку: он зачем-то бил ее об ноги, переворачивал, пытался отгрызть горлышко — все указывало на то, что с самой «концепцией пластиковой бутылки» ребенок за пять лет своей нелегкой жизни ознакомиться не успел. Наверное, у тех женщин детство было не менее трудным и закономерно «ограниченным», в чем ни они, ни тот мальчик с «Фантой», конечно, не виноваты.
Характерно, что культурная (в широком смысле) примитивность напрямую не связана с политическим режимом и, как правило, обусловлена именно экономической отсталостью государства.
Та же Индия, по версии исследовательского центра Freedom House, страна «частично свободная» и в рейтинге «глобальной свободы» за 2023 год набирает 66 баллов из 100 (показатель втрое превышающий российский, соответствующий венгерскому и чуть недотягивающий до черногорского). Однако это не отменяет того факта, что свыше 200 млн индийцев живут в экстремальной бедности, а следствия либеральных реформ 1990-х — в частности, широко представленные на рынке западные бренды и появившиеся в Нью-Дели галереи современного искусства, — для них не имеют никакого значения.
Строительный бум в Мумбаи: в 15-миллионном индийском мегаполисе трущобы соседствуют с современными высотками
Фото: pixabay.com
Журналист Таран Теджпал однажды назвал Индию «одним из самых бесчеловечных свободных обществ в мире»: это действительно очень своеобразный и бразилифицированный социум, в котором относительно развитые демократические институты и прелести глобализации существуют параллельно с многокилометровыми трущобами и спящими под эстакадами младенцами. И, хотя в Индии существует своя интеллигенция, свои кабаре Мулен Руж и яппи из мумбайского делового квартала, культурный фон в стране во многом продолжают определять те же 200 млн беднейших «неприкасаемых». На мой взгляд, это объясняет, почему современное индийское искусство носит, скажем так, очень «почвеннический» характер и разглядеть в нем следы американского или западноевропейского влияния значительно труднее, чем, например, в сингапурском или японском. Резюмируя: то, что в Дюссельдорфе назовут стильным китчем или кэмпом, в Калькутте расценят как ребячество или кощунство.
Даже при всей плачевности текущей ситуации в России мне тяжело представить, что в перспективе нескольких лет страна окажется полностью отрезана от западной культурной традиции, а русские дети станут воспринимать обычные европейские товары как сверхъестественные дары духов. Но я также не хочу недооценивать старания российских властей по варваризации общества и отбрасыванию экономики на десятилетия назад. Попробую в этой связи проанализировать, как деструктивная политика военного времени и ее уже оформившиеся «достижения» скажутся на развитии массовой культуры в России.
