Пояснения жены:
Эту тетрадь, которую мой муж закончил писать перед этапом, мне передавали десятки рук: сотрудники Бутырки, чужие адвокаты, родственники арестованных. Всем – огромное спасибо и удачи. В тексте есть неактивные ссылки на Приложения: они в конце, это некоторые пояснения о явлениях и событиях, которые могут быть непонятными для людей с воли, – но общеизвестны для «бутырских». Текст практически не редактировала: только кое-где расставляла активные ссылки на свои посты, которые были опубликованы на Slon.ru в те дни, когда от мужа приходили какие-то известия; плюс, в некоторых местах не выдерживала и оставляла в скобках свои комментарии, но совсем немного, и я их отметила. Еще на всякий случай полностью изменила имена заключенных.
Дневник мужа
События, которые описаны в этой тетради, происходили на Бутырском Централе с конца апреля по начало июля 2009 года, Сама запись сделана несколько позже в силу причин, о которых я расскажу подробнее далее. Хронология и фактура событий восстановлены мною процентов на 90 – 95.
26.04.09
В моей новой камере есть вещь, прелесть которой я сразу не оценил. Теперь мне кажется, что это – незаменимая вещь. Это холодильник «Саратов», которому на вид лет 40. Он весь металлический, с хромированной ручкой – из тех времен, когда по улице ездили «Волги» с оленем. Не очень понятно, как он здесь оказался и как сохранился. Он издает ровный, достаточно громкий гул, но только в первое время кажется, что это мешает. На самом деле, этот гул почти полностью заглушает все тюремные звуки: шум хлопающих на «воровском продоле» дверей, ночные перекрикивания за окнами. Сон приходит так же быстро, как и под монотонный стук колес.
Спать мне в последнее время вообще стало более комфортно – после того, как я сделал основу для матраца из томов своего уголовного дела. Проблема в том, что основу большинства кроватей на Бутырке составляют переплетенные крест-накрест металлические пластины. Сами матрасы очень тонкие, поэтому спать на одном матрасе невозможно в принципе, утром все тело болит. Если постоянно ездить на суд, то эту проблему можно решить: при возвращении из суда за пачку хороших сигарет можно получить второй матрас. Правда, это удобство до первого обыска – дополнительные матрасы отбираются. Можно и самим сшить несколько матрасов в один, но делать это надо аккуратно, чтобы не был заметен шов, иначе такой чудо-матрас тоже отберут.
Мне вообще непонятно, почему нормальные матрасы нельзя выдавать сразу, но если это связано с отсутствием должного финансирования, то почему бы не разрешить покупать дополнительные матрасы за деньги? Мы же все равно за них платим, но не напрямую, а по бартеру. Если посчитать, сколько пачек дорогих сигарет ежемесячно расходуется на «покупку» (или, правильнее сказать, на аренду до первого шмона) комфортного сна, то получится неплохая сумма.
Весной особенно остро понимаешь, что такое казематы. Солнце, хотя и заглядывает в наше окно, все равно не может пробиться сквозь толстые стены камеры, поэтому в ней очень холодно. В большинстве прогулочных двориков, в которых гуляет Большой Спец, солнце отсутствует вообще. Сегодня я вышел на прогулку в зимней куртке и в теплых ботинках. Старшой, отвечающий за нашу прогулку, предоставил нам сегодня один из самых светлых двориков. Впервые за зиму согрелся. Однако, Первомай на носу.
04.05.09
Прошло уже больше месяца, как я вернулся на Большой Спец, или, как его еще здесь называют, ОКИ – отдельный корпус изолятора. Сижу напротив своей бывшей камеры, № 276, которая с момента моего выезда из нее в конце февраля пустует. Единственным человеком, прилегшим за это время на одну из ее шконок, был посетивший Бутырку Мики Рурк. Вообще странно, что камера, где оборудован душ, прекрасно принимает МТС, и есть много других, нетипичных для Бутырки опций, стоит пустой все это время. Видимо, пока не нашелся спонсор, готовый оплачивать проживание в ней.
Сейчас на ОКИ пустует процентов 20 камер. Их количества вполне достаточно, чтобы переселить арестантов из Малого Спеца в более человеческие условия. По какой причине этого не происходит, я понять не могу.
Не так давно я побывал на свидании с женой. На сборке встретил одного своего знакомого, бизнесмена О., который успел посидеть на нескольких московских централах. Условия везде самые разные – единых правил и порядков не существует, как будто это тюрьмы разных государств и разных культур. Так, в одной из тюрем передать пакет с продуктами (почему-то запрещенными – причем список запретов отличается от бутырских) стоит 2000 руб., телефон – 3000, хороший алкоголь в стекле – от 3000 до 5000 руб. В камере, где сидел мой знакомый, была электроплитка, попавшая туда, естественно, неофициально, так что ребята имели возможность ежедневно готовить себе горячие блюда из продуктов, которые получали от родственников.
В Бутырке с продуктами питания и другими вещами все сложнее и гораздо дороже. Есть, фактически, один постоянный источник получения неофициальных передач – православный храм. Но здесь уже получить всего два пакета с продуктами и бытовыми вещами в месяц стоит 50 000 руб. Можно еще договариваться с баландёрами (хозобслуга из осужденных, которые развозят баланду), чтобы они приносили какие-то блюда из офицерской столовой (естественно, не бесплатно), но качество еды оставляет желать лучшего. Обязательно стоит договориться о получении диеты (это порядка 500 руб. в месяц, или эквивалент в сигаретах), и можно получать творог, яйца, молоко и масло. Непонятно только, почему за эти продукты надо платить, они должны обязательно включаться в рацион питания, а больным людям, которых в тюрьме много, диета должна выдаваться в усиленном режиме. Но на практике проще заплатить.
На примере Бутырской тюрьмы можно увидеть, что покупают за деньги находящиеся здесь бизнесмены и чиновники. Вообще в любой тюрьме самое важное – это нормальное питание и бытовые условия. Поэтому в первую очередь в тюрьму заносятся продукты. Через официальную передачу нельзя получить, к примеру, мюсли, рыбу, варенье, любое печенье с начинкой и многое другое. Алкоголем народ не злоупотребляет, в основном стараясь получить его к своему дню рождения. Моя жена передавала мне по налаженному каналу котлеты, приготовленный рис и другие вполне безобидные продукты, которые непонятно почему запрещены официально.
Второе, что очень важно, это бытовые предметы, которые тоже официально передавать нельзя – несмотря на наличие соответствующих разрешений или отсутствие запретов в соответствующих законах и подзаконных актах: постельное белье, одеяла, машинки для стрижки волос, клеенки на стол, ершики для туалета и многое, многое другое. Практически все нужное и ценное, что есть в камере, – пожалуй, за исключением тазов – зашло сюда с воли неофициально. Парадокс: передавать нельзя, а иметь можно.
В-третьих, телефонная связь. Многие бизнесмены, с кем я общался, имеют на руках разрешения судов на право общения со своими семьями. Надо понимать, что из тюрьмы вообще сложно решать какие-то серьезные вопросы, поэтому для многих важна связь с семьей, с детьми. Несмотря на разрешения, руководство тюрьмы заявляет об отсутствии технической возможности связи, что, конечно, звучит смешно. Городские телефоны в Бутырке работают исправно, я проверял лично. Во время свиданий (а разговоры идут по двум телефонным трубкам) все прослушивается, стало быть, соответствующая аппаратура в тюрьме есть.
Уверен, что сложности, которые возникают у арестантов при реализации их прав, вытекают из желания отдельных людей в погонах сделать из государственного учреждения свою собственную лавочку. Не зря же начальника тюрьмы называют «хозяин». Если бы все было по закону, на чем же тогда можно было заработать? А так – помогаешь, к примеру, занести безобидные котлеты или одеяло – это же не наркотики – и ты уже в плюсе.
Бизнесмены, сидящие в Бутырке, стараются в основном попасть на Большой Спец, где проще наладить нормальные бытовые условия: душ, горячую воду. Небольшой размер камеры позволяет, предварительно договорившись со «своим оперативником», который занимается переводом из камеры в камеру, самому подобрать себе приятных сокамерников. Однако есть и такие бизнесмены, их меньшинство, которые предпочитают сидеть в общих камерах. Плюс в этом один: наличие постоянной телефонной связи. Спрятать телефон в большой камере значительно проще, чем в четырехместной. Минусов гораздо больше: в общей камере почти все курят, и, соответственно, в таком помещении заниматься спортом не будет возможности – совсем нет воздуха. В общей камере с ее неоднородным составом нет возможности пользоваться горячей водой. У одного моего знакомого, Д., который договорился включить воду в общей камере, она продержалась менее недели – сдал кто-то из своих. Общую камеру невозможно поддерживать в чистоте, в отличие от камеры небольшой. Большинству людей в общих камерах неинтересны ни книги, ни газеты, поэтому приходится много общаться – почитать все равно не дадут. Я лично в общей камере узнал для себя много нового: начиная от разных способов угона автомобилей и заканчивая видами и принципами действия современных взрывных устройств. Не скажу, что мне было интересно беседовать об этом, но из общей камеры никуда не выйдешь; если рядом с тобой общаются люди, ты автоматически становишься участником общей беседы.
Надо только иметь ввиду, что, создавая себе приемлемые бытовые условия и начиная за это платить, можно вызвать у людей в погонах желание получать с тебя все больше и больше, и таких эпизодов я знаю немало. Приемлемых варианта поведения два: во-первых, если принимаешь решение платить, надо подобрать компанию людей, готовых быть в доле. У каждого свои контакты, своя информация. Развести несколько человек гораздо сложнее, чем одного. Ну, и потом, согласованные действия в тюрьме – это сила. Проверено. Во-вторых, не платить совсем, – никому, ни копейки – но при этом нужно быть готовым к разным сюрпризам.
Подробнее – см. Приложение 1 18.05.09
Две недели пролетели довольно быстро. В праздники в тюрьме всегда меньше начальства и проверяющих, так что я получил утреннюю порцию творога и молока, спасибо ребятам-баландерам. Вчера мой сокамерник уехал на этап и я, к своему удивлению, остался в камере один. Много раз слышал ото всех встреченных здесь мною официальных лиц, что одного арестанта в камере оставлять не могут, одного гулять не выводят и т.д. Но, тем не менее, я пока один. После почти года вынужденного нахождения в коллективе одиночество воспринимается как подарок, возможность больше почитать и что-то обдумать. Посмотрим, что будет дальше.
Сегодня утром в тюремном храме проходила большая пасхальная служба. Дело в том, что священник приезжает в тюремный храм в свободное от основной работы время, так что церковные праздники и служба совпадают далеко не всегда. Нас было в храме человек 25, что много. Правда, в основном все были из ОКИ, и только двое из общих камер – мой знакомый бизнесмен А. и его сокамерник. Служба закончилась крестным ходом под звон колоколов. Ребята, сидящие в общих камерах, окна которых выходят во внутренний двор тюрьмы, где стоит храм, прильнули к окнам. В Бутырке попасть в храм очень сложно. Нужно настойчиво писать не один месяц во все инстанции – или заплатить. Правда, для меня сегодня сделали приятное исключение – бонус.
25.05.09
В четырехместной камере одному удалось посидеть недолго, всего 5 дней. В конце прошлой недели меня перевели в соседнюю камеру. Так что составить полное представление, что такое одиночка, я за это время не смог.
Первое, что мне пришлось делать в моей новой камере, это налаживать быт. Все, как обычно, – это уже пятая камера, в благоустройстве которой я принимаю непосредственное участие.
Мои новые сокамерники – интересные ребята. Один разбойник, которого задерживали в центральной части Москвы с погоней и выстрелами. До того, как стать разбойником, он работал в компании у одного известного московского бизнесмена, работал не один год. Рассказ о бизнесе этого человека, контролирующего известные московские рынки, был поинтереснее рассказов о разбойничьей жизни. Я почерпнул для себя много новой информации, о которой не пишут в газетах: например, подробно узнал о некоторых теневых сторонах «бизнеса», с позволения сказать. Человек в открытую занимается оптовой торговлей наркотиками – и ничего, лучший друг Лужкова.
Второй мой сокамерник – тоже интересный малый, шесть лет служил в Афгане снайпером, белорус, сейчас ему 52 года. Он плиточный мастер, с бригадой отделывал «Шереметьево-3». Там работают турки, которые на субподряд нанимают гастарбайтеров из СНГ. Полгода им не платили зарплату, мужики начали голодать. Продали радиаторы. На выносе их и взяли.
Сегодня в нашей камере прошел обыск. Его проводил лично замначальника тюрьмы по режиму – как я понял, это была реакция на начало публикации моего бутырского дневника, как раз неделя прошла, (жена сказала, что первую часть опубликовали 18 мая). У меня не было ничего запрещенного. В результате у меня отобрали телевизор и теплое «вольное» одеяло, мотивируя это тем, что государство обо мне в состоянии позаботиться, и выдали тонкое местное. Хотя действия администрации напрямую противоречили пункту 12 статьи 17 ФЗ № 103 «О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений». Я даже мысленно поблагодарил офицеров, что изъяли одеяло не в ходе многочисленных обысков этой зимой, а сейчас, когда спать под теплым одеялом стало жарко. Свое местное одеяло я уже давно кому-то подарил.
То, что обыск был необычный, говорили и сами офицеры, когда их начальник удалился. Меня спросили: «Что Вы натворили?» Действительно, было чему удивляться: обыск проводили старшие офицеры, и их было как никогда много. Так что я еще раз убедился в правильности своих действий.
01.06.09
Прошедшая неделя была по-настоящему интересной. В четверг ко мне на свидание приходила жена, и я в ожидании встречи разговорился на сборке со своим знакомым, который является смотрящим за одной из общих камер, окнами выходящей во внутренний двор тюрьмы. Он рассказал мне, что видел в окно крестный ход и меня. Спросил, сколько я заплатил, чтобы попасть на праздничную службу. Я ответил, что ничего. Его это удивило, поскольку с него, как я и предполагал, хотели получить за выход в храм хорошую сумму. Стоит констатировать, что дверь в храм на Бутырке открывается в основном денежными купюрами.
Во время свидания жена спросила меня, есть ли какая-нибудь реакция на публикацию в интернете моего дневника. Я ответил, что не почувствовал серьезных изменений, – ну, кроме идиотских выпадов против телевизора и одеяла. Стоило мне только вернуться в обратно камеру, как за мной пришел сотрудник оперчасти тюрьмы и привел меня в отдельное здание оперчасти. В кабинете меня ждал один из руководящих сотрудников Управления ФСИН по г. Москве, который, как я понял с его слов, уже прочитал мои опубликованные записки на Slon.ru. Этот человек стал задавать мне вопросы, из которых я понял, что он и его руководство хочет реально разобраться во всех непристойных фактах, изложенных в публикации. Причем по тому, как эти вопросы задавались, чувствовалось, что он делает это не для отписки, а для установления истины и виновных в безобразиях.
Сразу после моего возвращения в камеру старшой сказал мне собрать вещи и быть готовым к переезду на Малый Спец. Таким образом руководство Бутырки продемонстрировало свою реакцию на начавшееся разбирательство.
Судя по всему, переезд для меня должен был послужить наказанием по нескольким причинам. Во-первых, Малый Спец, как я уже рассказывал раньше, место не самое приятное, во-вторых, сам процесс переезда мог у меня отнять достаточно много сил и времени. У нас в камере не так давно прошел обыск, поэтому руководство тюрьмы, безусловно, было в курсе того количества вещей, книг и продуктов, которые мне предстояло бы перенести в одиночку на противоположный конец тюрьмы, да еще и в полуподвальное помещение. Однако мне удалось процесс переезда сделать максимально комфортным. Я попросил старшого пригласить мне в помощь ребят из хозотряда. Хозбандиты, как мы их здесь называем, так же зная о количестве моих вещей (так как в последнее время мои перемещения по тюрьме участились), прихватили с собой тележку, на которой в тюрьме развозят передачи. Ребята погрузили все мои вещи на нее и перевезли до моей новой камеры. Я, естественно, их отблагодарил: старшой и баландеры получили по пачке «Парламента».
Малый Спец встретил меня неприветливо. Старшой в течение минут десяти не мог открыть замок камеры, в результате ему пришлось пригласить хозбандита, владеющего навыками по отпиранию любых замков. Я подумал: хорошо, что нештатная ситуация случилась не при пожаре или другом стихийном бедствии, а в обычной ситуации.
Моими новыми сокамерниками оказались местные нарушители. Один сокамерник, грузин, был посажен сюда, чтобы изолировать его от активного «движения». Он по образу жизни бродяга, стремящийся стать вором, очень приятный парень, но очень активный (см. Приложение 2). Это может создать местному руководству проблемы в управлении тюрьмой. Второй мой сокамерник – разбойник, был переведен сюда из общей камеры, где был автором уникальной технологии и изготовителем спирта в тюремных условиях. Третий мой сокамерник – его помощник в изготовлении алкоголесодержащей продукции в промышленных масштабах. В общем, коллектив веселый и хороший.
Гоги – так буду называть грузинского сокамерника – поинтересовался у меня причинами моего переезда на Малый Спец. Я вкратце рассказал. Он поддержал меня. Я спросил его, почему он не обращает внимания на многие известные ему факты неправовых и незаконных действий администрации. Он ответил, что для его образа жизни это неприемлемо, у него свои методы борьбы. А если мне понадобиться помощь в чем-то – чтобы я к нему обращался.
Я воспользовался случаем и записал рецепт изготовления качественного спирта в тюремных условиях. К сожалению, попробовать его на практике, несмотря на наличие у нас в камере 15 кг сахара, не получится, так как камера небольшая и прятать технологическую цепочку негде. Для изготовления качественного продукта требуется 5 – 7 суток, так что это возможно только в больших общих камерах.
С момента моего пребывания на МС в прошлом году произошли небольшие изменения. Потолок и стены покрасили в приятные глазу светлые цвета. И, как выяснилось, плюсов от моего переезда на МС несколько. Во-первых, в нашей камере есть «дорога», а в одной из камер над нами сидит мой товарищ с телефоном. Стало быть, я опять могу, пусть и не напрямую, оперативно общаться с волей. Во-вторых, в жаркую погоду в нашей камере очень хорошо, поскольку мы находимся в полуподвале. В-третьих, нас выводят гулять в большие прогулочные дворики, так что одной статьей расходов (сигареты) меньше. Конечно, бытовые условия здесь хуже, душ в камере технологически установить невозможно, а мусор вывозят два раза в неделю, а не ежедневно, как на Большом Спецу. Но, с другой стороны, в прошлом году мусор вывозили один раз в неделю, так что какой-то прогресс виден, не особо, впрочем, приближающий условия содержания к человеческим.
На этой неделе я впервые в жизни увидел крысу. Она вылезла из дальняка и не была убита только по причине того, что мусор вывозят редко, – она разложилась бы в камере. Закрыли дальняк бутылкой с водой, крыса вновь попыталась к нам проникнуть, но сил ей не хватило, так что мы в безопасности.
Шконки в камере рассчитаны на людей ростом не выше 170 см, и металла в каждой килограмм по 150, не меньше. Ну, ничего, придется крепануться, главное, коллектив приятный; много играю в шахматы.
Еще раз встречался с людьми из Управления, рассказал им, как отреагировали местные руководители на наше общение. Мне предложили переехать на любой другой московский Централ, я поблагодарил за дельное предложение, но отказался, так как с арестантами здесь у меня сложились нормальные отношения, а все сложности и проблемы связаны исключительно с администрацией. Меня спросили: какова причина, побудившая рассказать о событиях в Бутырке публично? Может быть, это направленная против кого-то акция? Я попытался объяснить, что корни происходящего не имеют к ФСИНу непосредственного отношения. На примере Бутырской тюрьмы – я уже не говорю о примере моего уголовного дела – я вижу, что какими бы несовершенными ни были наши законы, но прежде, чем их гуманизировать и совершенствовать, нужно хотя бы соблюдать имеющиеся.
Сейчас не война, нет чрезвычайной ситуации, чтобы оправдать повальные аресты бизнесменов и содержание под стражей любой ценой, как это сегодня происходит. Хотите арестовывать – вопросов нет, обеспечьте соответствующие своему же закону условия, а если не можете, – к примеру, денег нет – избирайте другую меру пресечения: залоги, поручительства, домашний арест. Тем более, технические средства для этого имеются.
Я в конце апреля прочитал в «Ведомостях» интервью с депутатом Госдумы Груздевым, который рассказал о законопроекте, предусматривающим зачет одного дня пребывания в СИЗО за 2 или за 3 дня, в зависимости от тяжести преступления. Хороший, честный законопроект, компенсирующий заключенным многие тяготы, которые они нести не должны. Непонятны только два момента: во-первых, почему этот законопроект до сих пор не стал законом. Во-вторых, в законопроекте идет речь о том, что компенсируется только время, проведенное в СИЗО до суда. Мне представляется это несправедливым, так как от того, что заключенный стал ездить на суд, условия его содержания лучшими не становятся. Тем более, мне известны истории, когда человек судится гораздо дольше, чем сидит под следствием, и не по своей вине, а потому, что суд назначает по одному заседанию в месяц. Кто компенсирует этому человеку нерадивость суда?
06.06.09
Несколько дней назад меня вызывал к себе один из местных руководителей. Сделал он это грамотно, дождавшись, когда ко мне перестанут приезжать сотрудники Управления. Начальник дал мне неделю на то, чтобы мой дневник был удален из интернета. В противном случае он пообещал создать мне максимум проблем. Я воспользовался этим визитом, чтобы выяснить судьбу своего телевизора, который был вынесен из моей камеры сотрудником службы режима. Мне ответили, что телевизор потерян. Надеюсь, что арестанты здесь так же бесследно не пропадают.
Вчера ко мне подошел хорошо знакомый мне офицер и спросил, не жалею ли я, что всё это опубликовали. Я ответил – никоим образом. «Все правильно, – сказал он, – это все правда». Предельно внимательными к нашей камере стали и доктора: у Гоги при задержании отбили почки, так новый доктор постоянно выдает ему лекарства и делает уколы. Гоги благодарит меня, говорит, что такое отношение связано с тем, что я сижу в этой камере.
Подробнее см. Приложение 3
10.06.09
Сегодня Мосгорсуд рассмотрел мою кассационную жалобу (см. об этом же пост жены). Суд оставил удручающее впечатление, хотя, конечно, никаких иллюзий у меня не было. Но я думал, что хотя бы по форме суд будет придерживаться норм приличия. К большому сожалению, судьи не дали мне высказаться: в какой-то момент просто отключили связь (на суд меня не возили, в Мосгорсуд вообще редко возят – связь была по видеоконференции). Судьи не захотели ни увидеть, ни услышать, что единственным доказательством в моем деле является ксерокопия с подписью, экспертизы которой никто не проводил, – потому что невозможно провести экспертизу ксерокопии.
Судей было трое. Им хватило пяти минут, чтобы разобраться в моих 19-ти томах экономического дела. Интересно, сколько времени уходило у троек в 30-е годы на вынесение «абсолютно легитимных» приговоров? Какими бы хорошими ни были законы и даже отдельные граждане, их соблюдающие, но во многих наших согражданах засела генетическая, ничем не оправданная жестокость – наследие ХХ века. Кто понес наказание за то, что творилось с народом – несколько человек, расстрелянных вместе с Берией в 1953 году. А как же те, кто выносил приговоры, писал доносы и приводил приговоры в исполнение? Многие из них еще живы и здоровы, получают пенсии и учат своих внуков и правнуков быть беспощадными. Их не судили даже тогда, когда об этих преступлениях много говорили в конце 80-х годов. Пытались осудить Пиночета, нашли и выслали Демьянюка, а наши-то что?
18.06.09
Большая часть недели прошла относительно спокойно. Тюремные будни. Перед свиданием с женой встретил одного своего знакомого, с которым сидел в одной камере в марте, – бывшего чиновника, отставного и заслуженного военного, прошедшего горячие точки, я писал про него несколько строк. Он, оказывается, прочитал мой дневник, и спросил: «Зачем я передал его высказывания, ведь получается, что он порочит власть». Я удивился и спросил: разве это не его слова? Но увидел перед собой человека, который боится собственной тени. Перед чем он испытывает такой страх? Он уже сидит, и суд не сделал скидки ни на один день за его реальные боевые заслуги, умножив их на ноль. При этом он не организатор группы (как я, например, хотя сижу один и не со всеми своими подельниками знаком), преступление его не закончено (так в приговоре и сказано – покушался на совершение преступления, причем экономического), а срок ему дали такой же, как и мне. Его с потрохами сдали свои же, чиновники, поставили на нем крест и забыли, а он боится себе в этом признаться. Таких людей жаль.
Ближе к концу недели в нашей камере практически полностью поменялся состав. А сегодня, видимо, по истечении отведенного мне срока для удаления из интернета дневника, в камере прошел достаточно жесткий обыск. Уже стало хорошей традицией последних недель, что обыск проходит с личным участием замначальника тюрьмы по режиму подполковника Дерюгина (прим. жены: муж называет его Дерюгиным, хотя я пыталась попасть к нему на прием, на двери он обозначен как подполковник Дюрягин – но не изволил принимать в приемные часы). Он, в очередной раз пролистывая мои записи, отложил в сторону тетрадку, в которой я вел свой дневник, и уведомил меня, что унесет ее с собой, почитать. Я обратил его внимание на то, что согласно пункту 6 статьи 17 ФЗ № 103 я имею право «хранить при себе документы и записи, относящиеся к уголовному делу, либо касающиеся вопросов реализации своих прав и законных интересов, за исключением документов и записей, которые могут быть использованы в противоправных целях, или которые содержат сведения, составляющие государственную или иную охраняемую законом тайну». В моих записях не содержится планов тюрьмы, указаний возможным подельникам, а также государственных или иных охраняемых законом тайн. Господин Дерюгин дал мне слово офицера, что поскольку он отвечает за режим, и будет знать, когда я отбуду на этап, то вернет мне мои записи в обязательном порядке. Я не стал особо упорствовать, понимая, что при желании тетрадь могут отобрать под каким-то другим предлогом, тем более что я вел черновой конспект записей в другой тетради. В тюрьме надо хеджироваться во всем.
Забегая вперед, скажу, что такие «офицеры», как мой следователь, например, полковник МВД Виноградова, или как подполковник Дерюгин и другие, встреченные мною за последнее время, нося погоны, дискредитируют громкое звание офицера, за право носить которое отдали жизни многие достойные представители моей Родины.
Естественно, мне никто ничего не отдал. Для этих людей «слово офицера» – пустейший звук. 23.06.09
Обыск был началом наших приключений. После обыска нас в камере стало 5 человек. Один – местный старожил, который сидит на Централе так же, как и я, почти год, очень приятный парень из Дагестана. Он приехал к нам из Большого Спеца, где сидел в «котловой хате», – иными словами, в камере, где держат местный общак. Их за слишком бурную деятельность раскидали в разные камеры на Малом Спецу. Трое других наших сокамерников провели на Бутырке около недели. Один из них, мой тезка, представитель редкого цыганского рода – лавари. Преинтереснейший тип.
На следующий после обыска день, 19.06, старшой заказал всю камеру с вещами, то есть предупредил, чтобы мы собирались и были готовы к переезду в другую камеру в течение 2 часов. Он сказал с большим сарказмом, что для нас готовится особая камера, из чего я сделал вывод, что ничего хорошего ждать не следует.
Когда вещи были собраны, и прошло часов пять, старшой подошел к нам и предупредил, что переезд переносится на завтра, – распаковывайте вещи. Сама по себе процедура упаковывания-распаковывания вещей целой камеры весьма трудоемкая, отнимающая много времени. Мы решили, что над нами просто хотят поиздеваться, завесили шнифт простыней, чтобы камеры не было видно из глазка, и сели пить чай. Через какое-то время, как мы и предполагали, старшой подошел вновь и на этот раз дал нам 15 минут на сбор вещей. К его удивлению, мы были собраны, номер не прошел. Перевели нас в соседнюю камеру, № 40.
Она была рассчитана на четырех человек, а нас было пятеро. Я сразу же обратил на это внимание, и пока мы делали несколько ходок за вещами, я имел возможность пообщаться со старшим. Я сказал ему, что нехватки мест в тюрьме нет, поэтому решение переселить нас в 4-х местную камеру незаконно. Более того, новая камера не соответствовала никаким санитарным нормам: на пол – видимо, за несколько часов до нашего переезда – накидали и размазали, как масло по хлебу, свежий цемент. Раковина сильно текла, то есть вода просто уходила не в водопровод, а на пол. Старшой спросил меня – означают ли мои замечания, что я не подчиняюсь. Видимо, это и был основной мотив администрации – провокация неподчинения. За неподчинение можно автоматически получить 15 суток карцера, что в мои планы не входило, и что особенно нежелательно при отъезде на этап: это единственное взыскание, которое может негативно сказаться на начальном этапе пребывания в лагере.
Я ответил, что подчиняюсь любому решению, но ставлю в курс, что при свидетелях обратил внимание на незаконность действий, а исполнение незаконных приказов есть уже нарушение законов со стороны старшого. Я отметил еще, что наступающие выходные не являются препятствием для перевода нас либо по разным камерам, либо в другую камеру большего размера, тем более что в тюрьме всегда есть дежурный оперативник, который и решает все вопросы. Старшой сказал, что лично он все прекрасно понимает, но ему отдали такой приказ, и я должен знать, кто, – начальник тюрьмы. А еще он сообщил мне доверительно, что пока я буду в Бутырской тюрьме, у меня постоянно будут проблемы. Нового он мне этим ничего не открыл. Тем не менее, я объяснил ему, что непосредственное начальство его просто подставляет, и посоветовал все сделать по закону. Он обещал, что утром (а все происходило в 11 вечера) он пригласит дежурного оперативника и поставит его в известность.
Эта камера оказалась самой маленькой из всех четырехместных камер, в которых мне приходилось бывать здесь. Штукатурка темно-коричневая, вся осыпается, и сквозь нее, над дверным проемом, проступает православный крест, судя по всему, выведенный здесь кем-то еще в сталинские времена. Сама камера не просто грязная, а очень грязная. Мыть полы при сыром цементе – вещь невозможная, поэтому очень пригодились газеты, которые я все это время не выкидывал, а складывал в отдельную стопку. В результате мы застелили пол газетами в несколько рядов, газеты же постелили и в основание матрасов на шконки, чтобы не испачкать цементной пылью и матрасы, и постельное белье.
Стол в камере напоминает о школьных годах, когда старшеклассники садятся за парты первоклашек. Я лично за стол никак не поместился. Обнаружил на дверях стандартную тюремную надпись: «Не подходить к дверям ближе, чем на 2 метра». Надпись рассмешила: дело в том, что моя шконка начиналась сантиметрах в 20 от тормозов (двери) и упиралась в стол. При этом длина шконки – не более полутора метров. То есть, согласно этой инструкции, вставать со шконки, а также сидеть за столом, было запрещено – так как это менее 2 метров.
Вообще, трудности сплачивают коллектив, ребята прекрасно поняли, что все эти неприятности выпали на нас из-за отношения ко мне. При этом они меня поддержали. Мои сокамерники приготовили свежий чифирь и мы выпили его, как полагается, из одной кружки, сопровождая каждый глоток отзывами в адрес местной администрации. Перед отходом ко сну мы определили, кто из нас не будет спать до утра.
Утром, действительно, пришел дежурный оперативник, а после обеда мы уже вчетвером переехали в новую камеру № 61. Наш пятый сокамерник переехал в другую камеру. Номер 61 оказалась четырехместная, небольшая, но с новым ремонтом. И там – самые длинные и удобные шконки в тюрьме, это первые кровати на Бутырке, на которых можно спать комфортно. Окно в нашей камере, как практически везде на Бутырке, расположено достаточно высоко, поэтому я занял верхнюю шконку, вплотную прилегающую к окну, чтобы было удобнее читать. Вид из окна порадовал: он был во внутренний дворик тюрьмы, и прямо на меня смотрела колокольня с позолоченным куполом (см. Приложение 4), вдоль дорожек разбит газон, а вечером включались фонари. Этот вид из окна, пожалуй, лучший в тюрьме. Из-за близости храма и приятного вида из окна я назвал этот уголок Бутырки Остоженкой.
С другой стороны, из-за расположения с этой камерой невозможно было наладить «дорогу». Это означает, что нас «заморозили».
Несмотря на приличные бытовые условия, у меня не было сомнений, что приключения только начинаются.
Сегодня ко мне подошел воспитатель и ознакомил меня с приказом начальника СИЗО В.Комнова об объявлении мне выговора. Так как этот воспитатель знал меня хорошо, то он дал мне ознакомиться и с документом, который стал основанием для вынесения взыскания. Это был рапорт старшого по фамилии Седунов о том, что я после отбоя перекрикивался с арестантами из соседних камер (прим. жены: несмотря на «заморозку», я знала о событиях практически день в день – см. пост). Выговор был объявлен мне с нарушением ст. 39 ФЗ № 103, где, в частности, говорится: «До наложения взыскания у подозреваемого или обвиняемого берется письменное объяснение… В случае отказа от дачи объяснения об этом составляется соответствующий акт». Естественно, никто не подходил брать у меня никаких объяснений, более того, эти нехорошие люди даже поленились составить «соответствующий акт». Я поставил свою подпись, что с приказом ознакомлен, и сразу же сел писать жалобу на действия администрации СИЗО в прокуратуру г. Москвы в соответствии с той же ст. 39 ФЗ № 103. Забегая вперед, отмечу, что до момента отъезда из Бутырки на этап я не получил из спецчасти исходящего номера своей жалобы, что может говорить только об одном: ее никто никуда не отправлял (прим. жены: спустя полтора месяца я пыталась найти в Бутырке следы этой жалобы моего мужа, оставляла заявления – мне никто даже не ответил).
Сразу же после этих событий нас вывели на прогулку. Старшой, открывший камеру, сказал мне: «Тебя отправят на подводную лодку (одно из названий карцера или кичи), еще один рапорт – и поедешь». Я спросил этого старшого: «Ты будешь писать?». Он ответил: «Я – нет. Но всегда найдется тот, кто напишет».
30.06.09
Прошедшая неделя была богата на события разного рода. На следующий день после объявления мне выговора новый старшой спросил меня – я ли автор текста, появившегося в интернете. Я ответил – да, я. «Молодец, – сказал он, – правильно все написал, держись!». Было приятно услышать это от человека в погонах, а, главное, как минимум еще один старшой не будет писать на меня всякий бред.
На проверке я спросил у медика, могу ли я попасть на прием к стоматологу, а если да, то на чье имя писать заявление. Он ответил, что стоматолог меня примет завтра, никаких заявлений писать не нужно, а мою фамилию все в Бутырке и так знают. Ну что же – очень приятна и неожиданна такая отзывчивость.
Стоматолог принял меня на следующий день и поставил мне пломбу. Кабинет стоматолога оборудован современной техникой, отношение – как к обычному пациенту, уважительное. Могу констатировать: медицинская часть за последние два месяца изменилась до неузнаваемости. Впрочем, мне жена передавала, что после публикации кого-то там по медицинской части посадили. А медик, мужчина, который последние два месяца приходил к нам на ежедневные проверки (к сожалению, забыл его имя) был отзывчив на просьбы о медицинской помощи и выдавал все необходимые моим сокамерникам препараты (естественно, в рамках финансовых возможностей Бутырки).
В пятницу я вне графика был назначен дежурным. Это очень плохой знак, так как в случае обнаружения в камере запрещенных предметов ответственность несет дежурный. Внеплановое дежурство означает только одно: сегодня будет обыск. Он начался сразу после проверки, и на этот раз замначальника тюрьмы в нем участия не принимал. Офицер, проводивший обыск, был разговорчив. Дело в том, что все арестанты, кроме дежурного, выводятся из камеры, а дежурный отвечает на все вопросы, ну и вообще, отвечает за все. Проводивший обыск сотрудник поинтересовался: за что я, собственно, сижу. Я в двух предложениях обрисовал картину. Он резюмировал: как я понимаю, говорит, ст. 159 часть 4 – это как раньше за торговлю валютой?
В конце обыска он отметил: эта первая камера, где я не нахожу никаких запретов, нет даже заточки, а чем вы продукты режете? Я ответил, что согласно соответствующей инструкции, старшой нам ежедневно выдает нож под роспись. Чего, кстати, не знают и многие бывалые зеки – обязаны выдавать, и заточки не надо.
Выходные были спокойные. Я с моим сокамерником, дагестанцем, практиковался на прогулке в приемах вольной борьбы, которыми он отлично владеет.
В понедельник ко мне пришел адвокат. При выходе из камеры старшой, который отводит к адвокату, должен по инструкции провести досмотр вещей и документов, которые заключенный берет с собой. Старшой прекрасно знал содержание моей папки, которую я всегда беру с собой, однако на этот раз он решил чуть ли не рентгеном просветить каждую бумажку. Документов много, мы стояли долго. Проходивший в это время мимо старший офицер сказал старшому: «Чего ты его обыскиваешь, у него ж все в голове».
Поднявшись к адвокату, я подробно рассказал ему о вынесенном мне выговоре и попросил его проверить поступление от меня жалобы в прокуратуру. А во время прогулки, в тот же день, ко мне подошел сотрудник режима и показал мне еще один рапорт еще одного старшого о том, что я в нарушении внутреннего распорядка в 21.10 спал на своей шконке. Поскольку отбой по распорядку в 22.00, то это нарушение.
Я попросил сотрудника режима подойти к камере, чтобы забрать у меня объяснение, сразу после прогулки. Я хотел, чтобы он видел все своими глазами. Дело в том, что старшой, писавший рапорт, не мог вообще видеть меня, поскольку моя шконка из шнифта не просматривается. Даже не видно, есть я в камере, или нет. Это стало возможным потому, что в нашей камере – по правилам – санузел должен быть отделен перегородкой от остального пространства, но это не всегда бывает. И сами заключенные сооружают кабинки из сшитых между собой простыней, которые крепят на самодельные веревки, а их уже крепят к стенам камеры с помощью клея, сделанного из хлеба и сахара. Старшие закрывают глаза на эту самодеятельность, понимая, что в маленьких камерах – таких, как наша – невозможно построить нормальную перегородку между санузлом и остальной камерой. То есть имеющаяся перегородка-простыня загораживает для старшого обзор как раз той части камеры, где находится моя шконка, – и проверить это просто, достаточно заглянуть в глазок.
Тем не менее объяснение я написал, выговор мне все равно объявили, а мои жалобы в прокуратуру, судя по всему, просто никто не отправляет. 04.07.09
Только что к нашей камере подходил старшой и сообщил, что через несколько часов меня заберут на этап. Так что Бутырская эпопея подходит к концу. Насколько я знаю, вчера в очередной раз в Бутырку приходила жена, ей отказали в свидании, сказав, что приговор мне еще не пришел. И я, и она, и адвокаты, и все в Бутырке знают, что приговор пришел неделю назад, и ее не могут не пустить, – но не пускают. Да мы и не рассчитывали – на законы здесь все плевать хотели.
Приходила большая проверка (я насчитал пять подполковников), и один из них ловким движением руки нашу шторку, загораживающую санузел, порвал. Мы ее тут же, после ухода проверки, восстановили.
Встретил я и старшого Сергея, который был автором последнего рапорта на меня. Он мне подтвердил: была дана команда – написать, он и написал. «Да, я не видел твоей шконки, – сказал он мне, – но раз ты не за столом, который я вижу, значит, ты спишь, а если ты читаешь, ты должен читать за столом». Я открываю закон и показываю ему абзац: «Камеры СИЗО оборудуются столом и скамейками с числом посадочных мест по количеству лиц, содержащихся в камере». В нашей миниатюрной камере за столик умещаюсь либо я один, либо два небольших человека, а в камере нас четверо, мы и едим-то по очереди. Старшой говорит: «Обращайся к тому, кто тебя посадил, менты сажали, вот пусть они и создают условия, а мне ментовские законы не указ». Я тут переворачиваю закон, который цитировал, обложкой к нему – это приказ Минюста РФ № 189 от 14.10.2005 г. «Об утверждении правил внутреннего распорядка следственных изоляторов уголовно-исполнительной системы». Это, говорю, не ментовской закон, а ваш, минюстовский, а ты и твое начальство и на него плевать хотели.
Плевать на закон в 4 километрах от Кремля, здесь их даже не читает никто. Посмотрим, что будет дальше. ПРИЛОЖЕНИЯ Приложение 1.
Если все же идти по пути платных услуг, то надо иметь в виду, что, опять же, существует два варианта: во-первых, договариваться напрямую с людьми в погонах; во-вторых, использовать в качестве посредников людей, близких к «ворам». В первом случае получателями денежных знаков будут исключительно представители местной администрации (которые запросто могут взять денег и ничего не сделать), во втором представители администрации также получат деньги, но значительная часть средств уйдет на пополнение воровского общака, что является некоторой гарантией сделки.
СПРАВКА: В тюрьме различают два вида общака:
1. «Общее» – это так называемое «насущное», в которое входит, в первую очередь, чай и сигареты, а также все остальное по мере сбора из разных камер: зубные щетки, пасты, носки, лапша быстрого приготовления, спички и чай. «Общим» распоряжается смотрящий за «Общим», или О, который должен быть на каждом корпусе или крыле тюрьмы. Основная цель «Общего» – выделение насущного порядочным арестантам на этап и, по мере возможности, поддержка находящихся на Централе арестантов, лишенных поддержки с воли. Распределение «Общего» происходит достаточно просто: нуждающийся арестант пишет маляву в котловую хату (в камеру, где содержится «Общее») с просьбой о выделении насущного того-то и того-то. Ему по «дороге», в специально сшитых тарах (их называют КШ, или «кИшка») высылается все необходимое. При этом ведется строгий учет, или точковка: кому, сколько и куда ушло, и сколько от кого пришло. В моей камере № 276 на Большом Спецу одно время хранилось «Общее» левого крыла Большого Спеца, и за ночь мы успевали отправлять КШ в 15 – 20 камер.
2. «Воровское» – это деньги, которыми может распоряжаться смотрящий за тюрьмой. Эти деньги идут на разные нужды, начиная от покупки людей в погонах, заканчивая оплатой телефонной связи. В «воровское», к примеру, должно выделяться 20% от любого выигрыша в тюрьме, и другие взносы.
Начиная платить, нельзя быть уверенным до конца, что не произойдет сбой. Так, мой приятель, бизнесмен А., найдя общий язык с людьми в погонах, и сидя в хорошей камере с телефоном, неожиданно посреди зимы был переведен на Малый Спец, в камеру без оконных рам. Произошло это, когда его «куратор» уехал отдыхать за рубеж по купленной А. путевке. Мой знакомый А. смог вернуться в свою прежнюю камеру только недели через три, понеся дополнительные финансовые затраты на еще одного «куратора», и плюс закаленным, как сталь, так как спал он в камере в зимней куртке и шапке, и все равно было холодно. При таком раскладе у него по-прежнему нет гарантий, что не появится третий или четвертый «куратор» – и такое же число сбоев.
Не нужно тешить себя иллюзиями, что все дураки, а я один смогу договориться с самым главным, и у меня будет все замечательно. Это ошибка, все будет замечательно только до определенного момента. Так, мой знакомый чиновник С. договорился, как ему казалось, с самым главным человеком, и в свой день рождения получил коньяк Hennessy XO. Однако не успел он ее открыть, как в его камеру вошли двое сотрудников в штатском, представлявшие ФСИН, и свой день рождения, а также последующие 14 суток, С. провел в карцере, получив максимально строгое взыскание. О своем визите представители ФСИН имеют полное право никого в известность не ставить, поэтому и С. никто не смог предупредить или уменьшить ему срок содержания в карцере, так как его дело было на контроле ФСИН. Приложение 2.
В тюрьме я встретил несколько грузин, которые по образу жизни являются бродягами, и стремятся стать ворами, их иногда так и называют, «стремящиеся». Они обязаны поддерживать воровские традиции и жить «по понятиям». Так вот, для них самое страшное наказание – это высылка в Грузию. Каждый старается найти способ, чтобы зацепиться и отсидеть в России.
Дело в том, что Саакашвили действительно эффективно борется с воровскими традициями. В УК Грузии есть статья, предусматривающая наказание только за то, что ты признаешь себя вором и поддерживаешь соответствующие традиции и образ жизни. То есть судья, принимая решение, может спросить человека: являетесь ли Вы вором, поддерживаете ли воровские традиции и образ жизни? По понятиям, вор обязан ответить «Да». И тебе автоматически дают (или добавляют) пять лет тюрьмы.
Приложение 3.
Зимой все было не так. Когда Гоги становилось плохо, то для того, чтобы вызвать врача, заключенные порядка 25 – 30 камер начинали одновременно сильно бить ногами в дверь. Но казалось, что скорее тюрьма рухнет, чем кто-то подойдет на помощь больному. Приложение 4.
Еще не так давно купола на бутырском храме были обычные, деревянные (прим. жены: а когда я в последний раз нелегально была в Бутырке, поздней осенью, никаких куполов вообще не было). Теперь они все в позолоте. Похоже, что местные служители культа и стражи порядка подразгрузили кого-то из заключенных минимум миллиона на два рублей, потому что именно в эту сумму оценивал работу староста храма, предлагая мне и моим сокамерникам оплатить ее.
