Вагон метро, запущенный в честь 870-летнего юбилея Москвы. Фото: Кирилл Каллиников / РИА Новости
Благоустройство не знает границ – ни на улицах города, ни в пространстве культуры. К 870-летию Москвы столица украсилась тысячью билбордов с портретами знаменитых москвичей – режиссера Константина Станиславского и балерины Майи Плисецкой, вратаря Льва Яшина и хирурга Николая Пирогова. Среди прочих под логотипом Правительства Москвы и оптимистичным лозунгом «Москва созидает» висят также портреты Бориса Пастернака, Владимира Высоцкого и Марины Цветаевой.
Я стою перед плакатом с Цветаевой, испытывая когнитивный диссонанс, пытаясь понять, что с ним не так. Вроде бы по форме все правильно: Цветаева – коренная москвичка, в Москве родилась и сменила несколько школ, пережила Гражданскую войну и смерть первого ребенка, «колокольному семихолмию» посвящены многие из лучших ее стихов, в Москву же она вернулась из эмиграции. Лет тридцать – тридцать пять назад, когда улицы к праздникам украшались портретами членов Политбюро, немыслимо было представить, что вместо товарищей Зайкова и Слюнькова на нас будут смотреть Цветаева и Пастернак, и кто-то, быть может, после этого перечитает их стихи или расскажет о них детям – воистину, «Белинского и Гоголя с базара понесут».
Тревожная идиллия
И все же что-то не срастается в этой московской идиллии, где Цветаева висит на том же месте и с тем же пафосом, где раньше был портрет Светланы Савицкой. Хотя казалось бы – отчего бы и не сравнить: две знаменитые москвички, профессионалы и передовики, одна – поэт («поэтка», как говорят сейчас по гендерно-корректной норме), другая – космонавтка, бессменная депутатка Госдумы от КПРФ – так в чем же разница, Москва гордится своими дочерьми! Почему к юбилею столицы Правительству Москвы не выставить Цветаеву, Высоцкого, Пастернака?
Может быть, потому, что Высоцкого Москва хоронила полутайно: ни извещения о смерти, ни телевизионного оператора на стотысячных похоронах, зато с конной милицией у Таганки и Ваганьковского кладбища и с поливальными машинами, которые стали смывать покрывало из цветов, на что толпа начала скандировать «Фашисты! Фашисты!». Может, потому, что Пастернака травили всей страной, заводами и редколлегиями, заставив отречься и от Нобелевской премии, и от своего романа. Или потому, что у Цветаевой почти сразу по возвращении в СССР арестовали дочь, затем мужа – ее родной город превратился для нее в тюрьму. «Москва меня не вмещает… Я не могу вытравить из себя чувства – права», – пишет Цветаева В.А. Меркурьевой в письме от 31 августа 1940 года, вспоминая о трех библиотеках, которые ее семья подарила городу, не говоря уже о самом здании Пушкинского музея, построенном по проекту ее отца: «Мы Москву – задарили. А она меня вышвыривает: извергает?» Ровно год спустя, 31 августа 1941-го в эвакуации, в Елабуге, так и не получив места судомойки в столовой Литфонда, она кончает жизнь самоубийством.
