В последнем в этом году интервью о духе времени (все материалы цикла можно найти по ссылке) журналист Егор Сенников поговорил с постоянным автором Republic Олегом Кашиным. Получился разговор, посвященный не столько итогам 2017-го, сколько оценкам более долгого периода: от митингов на Болотной, от 1991 года и даже от революции 1917-го. А также – об «образе будущего».
Егор Сенников: Примерно шесть лет назад, когда еще кипели протесты, модно было говорить о третьем сроке Путина – рассуждать о нем, прикидывать, строить какие-то перспективы. И вот сейчас этот срок заканчивается – через пару-тройку месяцев. Как по ощущениям изменилась страна за эти шесть лет?
Олег Кашин: Наверняка упрощаю, но не вижу оснований думать, что страна вообще как-то изменилась за шесть лет. Не наступила диктатура, не случилась оттепель, и даже Крым и украинская война ничего в России принципиально не изменили. Опыта этих лет хватает, чтобы не воспринимать всерьез какие-то эпизоды как точки невозврата – наверное, если Россия пройдет какую-нибудь точку невозврата, это будет выглядеть иначе, чем наши традиционные такие точки.
То же самое касается слухов о какой-то трансформации Путина (как раньше говорили «Путин 2.0» или что-то в этом духе) – давно понятно, что новому Путину взяться тоже неоткуда. Наверное, вообще ничему новому взяться неоткуда. Возможно даже, что это хорошо, и кстати, из каких-то важных новостей этих лет я бы выделил более четкий, чем шесть лет назад (хотя он и тогда был), антиреволюционный консенсус в обществе, то есть опыт Украины так или иначе отпугнул многих у нас от желания добиваться каких-то перемен ценой общественных потрясений. Но, повторю, шесть лет назад в принципе было то же самое – мирная Болотная же возникла в том числе и из этого опасения. Есть и противоположная проблема – после Украины и Сирии кажется, что общество меньше боится войны, и бравая реклама нашей военщины сдвинула на периферию традиционное «лишь бы не было войны». Но и страх революций, и спокойное отношение к войнам – это какие-то такие не очень глубокие изменения. Глубоких все-таки скорее нет.
Е.С.: А вот это отсутствие перемен – это хорошо или плохо? Грубо говоря, мы можем пойти спросить сторонника Навального и услышим, что все так плохо, что надо срочно бежать на баррикады. Можем спросить какого-нибудь сторонника власти, и он нам скажет, что все отлично. А где правда в этом случае?
О.К.: А ты не упрощаешь? Я не могу с ходу вспомнить сторонника Навального, который говорил бы сейчас о баррикадах, и сторонника власти, который бы говорил, что все отлично, – прямо сейчас читаю одного из тех, кто явно отрабатывает «позитивную повестку» (тоже черта этого года, когда самые разные блогеры вплоть до Бузовой вдруг озаботились новостями типа открытия детских садов), и он с ужасом пишет о суде над Никитой Белых.
И тут самый напрашивающийся ответ – правда там, где есть что-то, кроме слов. Правда в тюрьме, правда там, где стреляют, правда в зале суда – но, конечно, не в словах судьи, а в самом факте, что кто-то, будь то Серебренников, Белых или сегодняшний юрист «Роснефти», сидит в клетке. Если говорить о медиа, то в этом, наверное, и заключается феномен «Медиазоны».
Е.С.: То есть Россия сегодня – это Россия в суде, туда и нужно смотреть?
О.К.: Россия в аду, я бы сказал. То есть границу между тем миром, в котором всем хорошо, и тем, в котором всем плохо, мы можем как-то интуитивно нащупать, и логичнее смотреть туда, где плохо. Может быть, поэтому таким фальшивым сейчас кажется язык политологов – «транзитный период» и все такое прочее. Сейчас не хватает описания политической реальности на каком-то другом языке – богословском, метафизическом? Категории добра и зла кажутся более адекватными, чем вот эта бесконечная «группа Школова», над которой получается только смеяться.
Е.С.: И я тут не могу не вспомнить предложенный тобой в дебатах с Навальным метод ухода от этой реальности путем «изучения санскрита» – в общем, такую внутреннюю эмиграцию. Как тебе кажется, это по-прежнему эффективная стратегия – и будет ли она такой и на следующем сроке Путина?