Советский солдат осматривает подбитые танки Pz-IV 20-й танковой дивизии в окрестностях Бобруйска. Фото: wikipedia.org
Операция «Багратион» осталась в тени коллективной памяти и русских, и немцев, заслоненная Сталинградом и Курском. Несмотря на то, что именно ее немецкий историк Йенс Венер называет «крупнейшим поражением за всю военную историю Германии вообще», – и по факту так и есть, – интерес к ней не слишком велик, ибо бытует мнение, что к лету 1944 года исход войны был уже предрешен. На самом деле далеко не так.
Да, после побед Красной армии на Волге и Курской дуге Германия уже не могла выиграть войну. Однако у нее оставались неплохие шансы ее не проиграть. Для этого немцам нужно было выполнить два условия. На западе отразить вторжение союзников во Францию или хотя бы блокировать их десант на приморском плацдарме, не позволив вырваться на оперативный простор. На востоке – истощить людские ресурсы СССР, разменяв занятую территорию на кровь советских солдат.
Призрак позиционного тупика
И то и другое III Рейху пока неплохо удавалось. Высадившиеся во Франции 6 июня 1944 года англо-американцы сразу увязли в позиционных боях в нормандском бокаже. Динамика советско-германского фронта по итогам 1943 – начала 1944 года выглядела куда лучше на карте, но трагически по соотношению потерь. Да, до десятикратного разрыва, как в 1941-м, дело не доходило, но и после Курской битвы Красная армия безвозвратно теряла втрое больше солдат, чем вермахт.
На то были и субъективные, и объективные причины, но факт оставался фактом: потери Красной армии втрое больше, а мобилизационный потенциал СССР превосходил немецкий лишь вдвое. «При таком соотношении потерь когда-то все же должен наступить конец», – рассуждал Гитлер в марте 1943-го, еще до Курска. Под концом подразумевалась «ничья», когда обескровленная Красная армия бессильно упрется в оборонительные позиции немцев, не доходя до границ Рейха.
