Кадр из сериал "Зулейха открывает глаза". Фото: Кинокомпания «Русское»
Новый роман «Поезд на Самарканд» и своеобразный манифест писательницы Гузель Яхиной породили очередные споры о том, как говорить сегодня о советском опыте. Эту дискуссию можно было бы признать здоровым явлением, полезным для культуры; если бы только все участники не ловили себя на мысли, что в подобном обсуждении всегда незримо присутствует «кто-то еще», точнее, «что-то», с чем приходится считаться. Это неуловимое «что-то» – идеологический канон, или «канон примирения», который властвует сегодня над всем, что создается в России в рамках исторической рефлексии; и мы все поневоле являемся его заложниками.
Этот канон формулируется так: «не нужно мазать прошлое сплошной черной краской» («в СССР были репрессии, коллективизация, депортации народов; зато – какую страну построили, какую индустрию создали, вышли в космос; какие песни, наконец, были чудесные!»). Так пошло еще начиная со «Старых песен о главном» (у которых в этом году юбилей – 25 лет). В 1990-е этот канон – «но было ведь и хорошее!» – поначалу складывался спонтанно, спорадически; и ответьте себе честно: все ли в этот момент действительно считали его злом? Канон был призван тогда спасти от распада саму экзистенцию, смысл жизни, mental health после краха СССР, чтобы попросту не сойти с ума. Это уже потом, в 2000-е, ситуативное превратилось в железобетонное и «вечное», диктуемое сверху – и мы уперлись в него, не имея возможности идти дальше. Еще чуть позже мы поняли, что этот канон приводит не к примирению, а к отключению самой этики и даже логики (репрессии вовсе не облегчали построение страны, а наоборот) – предлагает примирение с ужасным. Существует противоположная, солженицынская формула «непримиримости» (которая была принята в 1990-е в странах бывшего Варшавского блока и Балтии) – когда о тоталитарном прошлом нужно говорить максимально жестко и однозначно, просто-таки наотмашь хлестать прошлым, разоблачая его без всяких уступок и сантиментов, чтобы люди поскорее перешли к построению настоящего и будущего. Но мы, как известно, пошли другим путем. По крайней мере, мы можем сказать, куда нас эта формула привела сегодня, через 25 лет.
Благодаря этому канону – парадокс – мы лучше понимаем теперь саму суть советского проекта. Вероятно, главная, неуловимая, неартикулируемая его сущность – герметичность. Как-то автор этого текста проходил мимо классического советского забора с орнаментом из звезд, и ему пришла в голову странная мысль: если бы, например, в силу каких-то уникальных обстоятельств кроме этого забора в мире не осталось больше никаких свидетельств, артефактов советского – всю его эстетику, целиком, можно было бы реконструировать, воссоздать из одного этого фрагмента. С помощью каких-нибудь компьютерных технологий из одного лишь орнамента можно было бы «вывести обратно» тонны соцреалистической литературы, живописи и прочего. Поскольку все принципы, схемы советского искусства сконцентрированы, сжаты в каждом, даже самом малом его объекте.
