Коллаж Марии Покровской для Republic
«Понимаете ли вы, что сегодня ночью вы совершили государственный переворот?», — спросила журналистка «Независимой газеты» Татьяна Малкина у членов ГКЧП на пресс-конференции 19 августа 1991 года. И вошла в новейшую историю России как символ свободы прессы. В 1990-е и начале 2000-х она работала в президентском пуле — сперва при Ельцине, затем при Путине. Потом стала главным редактором восстановленного литературного и политического журнала «Отечественные записки», который закрылся в 2014 году — по словам Татьяны, «за пять минут до "крымнаша"», после чего она окончательно ушла из профессии. О том, что происходило со свободой прессы в России за последние 30 лет, мы беседовали с Малкиной на её кухне — за несколько дней до того, как Минюст внес в список иностранных агентов телеканал «Дождь» и расследовательское интернет-издание «Важные истории», а также его журналистов.
UPDATE: События, произошедшие в течение года после этой беседы, показали, что политический курс страны полностью развернулся к идеям ГКЧП. Тем актуальнее наш разговор сегодня, в годовщину провала августовского путча.
— Понимаю, что за все эти годы тебя уже изрядно утомили расспросами про Тот Самый Вопрос. И всё же не могу о нём не вспоминать сегодня, когда из России высылают корреспондентку BBC, которая спросила Александра Лукашенко: не считает ли он, что потерял легитимность после репрессий против мирных граждан. Прошло 30 лет.
— На самом деле, я уже думаю, что это хоть и чудовищно, но даже и хорошо. Пусть, пусть уже из России вышлют всех иностранных корреспондентов, чтобы ни у кого не было иллюзий относительно того, в какой стране мы живём. На наших глазах завершился большой исторический цикл, и это его закрытие.
На днях вот Шойгу выступал перед молодёжью и в очередной раз сокрушался по поводу страшных 1990-х. Я, конечно, участвовала в многих дискуссиях о девяностых, но только сейчас осознала, что мы все, жившие в те годы, занимались, по-видимому, очень разными вещами, в частности, мы с Сергеем Кужугетовичем. Понятно, что у него и в то время и должность была специфическая — если ты министр по чрезвычайным ситуациям, то вокруг тебя всё время происходят катастрофы. Но он, видимо, ещё и имел дело с какими-то чудовищными людьми и деяниями — раз именно так отзывается о том времени. Как и Владимир Владимирович Путин, который ввёл в обиход мем про лихие девяностые.
Одни люди в 1990-е жили в мире криминала, воровства и коррупции. Другие занимались тем, что строили принципиально новую, не советскую страну — даже не с нуля, а из глубокого минуса. И это разделение — оно похлеще, чем Запад и Восток, тем и другим точно не сойтись никогда. Но именно те люди, которые в 1990е занимались какими-то стремными делами и явно заработали себе ПТСР [посттравматическое стрессовое расстройство], сейчас, в силу исторических обстоятельств, занимаются государственным управлением. А поскольку социальные лифты у нас не работают и мобильности нет ни по горизонтали, ни по вертикали, понятно, что они тут надолго. Хорошо хоть, что Путин не верит в социализм и не пытается построить именно его. Но строят они со своим посттравматическим расстройством всё равно что-то уродливое. Что ж, чем это очевиднее, тем лучше.
— Вернусь ещё раз к пресс-конференции ГКЧП. Вообще, любая пресс-конференция — это по сути театр с возможностью импровизаций. Ты как участница того спектакля можешь воспроизвести свои ощущения от происходившего на сцене и в зале?
— Театральная метафора здесь вполне годится, потому что это был по сути не вопрос. «Понимаете ли вы, сударь, что вы скотина?» — на такой вопрос не может быть ответа. Это был гнилой помидор из зала на сцену. Я просто была в ярости. От вида этих людей из ГКЧП, от того, что они говорят, от того, что у них спрашивают про виды на урожай…А поскольку я была воспитана как девочка, которая не должна проявлять агрессию, я не швырнула ничего на сцену, а задала этот как бы вопрос, ещё и испортив его вдогонку какими-то уточнениями [про то, какое сравнение членам ГКЧП кажется более корректным для происходящего — с 1917м или 1964м годом, а также про обязательную перерегистрацию газет, которую вводил указ ГКЧП, и перспективы введения политической цензуры в них — Republic]. Я понимала, что всё запорола и дала им возможность не отвечать по существу ни на один из моих вопросов, поэтому злость усугубилась тоской и досадой. Но обстановка в зале после этого действительно изменилась, и коллеги начали вести себя по-другому. С каждым разом те [на сцене] отвечали всё менее и менее убедительно, и к концу пресс-конференции моя тревога по поводу того, что у них что-то может получиться, окончательно улетучилась.
Вообще сам факт того, что эта пресс-конференция случилась — нечто удивительное. Не было такой традиции в стране, не было таких требований и ожиданий — люди у власти могли творить и творили все что угодно без какой-либо необходимости устраивать по этому поводу пресс-конференции. Что это вообще было?
