Anefo / Croes, R.C / Wikipedia
«Я Вам прочту нечто рискованное, но тем не менее я это прочту…»
И. Бродский
«Сейчас найду стихотворение, которое мне нравится… я рискну, впрочем, сделать это»
И. Бродский
«Кончилась, знать, любовь, коли была промежду…»
И. Бродский
Стихотворение-изгой: геопоэтика?
В 1998 году, спустя два года после смерти Иосифа Бродского, украинская поэтесса Оксана Забужко вспоминала эпизод, относившийся к ее второй и последней встрече с Иосифом Бродским — в Ратгерсе, в 1992 году1 (сноски в конце текста. — прим. ред.).
«…Бродский снова здоровался, обнимался и целовался на все стороны, кто-то из знакомых указал ему на меня: «Оксана Забужко, из Украины». «Мы уже встречались в прошлом году в Гарварде», — прощебетала я, но фраза замерла на моих губах неоконченной. Бродский опять был «под напряжением», левоподобен и сокрушителен, лицо от сардонической улыбки пронзительное, тонкогубое и хищное, взор застилал глумливый холодок, — только в этот раз место в партере его зрителей предназначалось вовсе не для меня:
— А я Вас не помню, — громко, с нажимом сказал он. — Где это — Украина?
И замер в ожидании аплодисментов, прошуршав довольной усмешкой.
— Can’t you see? — весело прочирикала я («на улыбочке, девочки, поем, на улыбочке», как муштровала нас когда-то руководительница студенческого вокального ансамбля!) и сделала два беззаботных жеста — один в его сторону, другой в противоположную: там, слева от меня сидел Чеслав Милош, с которым мы перед этим разговаривали. — Все там же, между Польшей и Россией!
Пан Чеслав громко засмеялся — спасибо ему, куда сердечнее, чем стоила того жалкая квази-нарциссическая шутка, и его смех поддержали: инцидент разрядился, не успев оформиться.
Больше я с Бродским не знакомилась»2.
Вот уж инцидент так инцидент, эксцесс так эксцесс, конфликт так конфликт, чуть ли не теракт — битва под Ратгерсом, никак не меньше!
Но в 1998 году Оксаной двигал, конечно же, не лучик личной обиды, а реакция на ставшее к этому времени уже известным стихотворение Бродского «На независимость Украины»:
Дорогой Карл Двенадцатый, сражение под Полтавой, слава Богу, проиграно. Как говорил картавый, время покажет — кузькину мать, руины, кости посмертной радости с привкусом Украины. То не зелено-квитный, траченый изотопом, — жовто-блакитный реет над Конотопом, скроенный из холста: знать, припасла Канада — даром, что без креста: но хохлам не надо. Гой ты, рушник-карбованец, семечки в потной жмене! Не нам, кацапам, их обвинять в измене. Сами под образами семьдесят лет в Рязани с залитыми глазами жили, как при Тарзане. Скажем им, звонкой матерью паузы метя, строго: скатерТью вам, хохлы, и рушником дорога. Ступайте от нас в жупане, не говоря в мундире, по адресу на три буквы на все четыре стороны. Пусть теперь в мазанке хором Гансы с ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы. Как в петлю лезть, так сообща, сук выбирая в чаще, а курицу из борща грызть в одиночку слаще? Прощевайте, хохлы! Пожили вместе, хватит. Плюнуть, что ли, в Днипро: может, он вспять покатит, брезгуя гордо нами, как скорый, битком набитый отвернутыми углами и вековой обидой. Не поминайте лихом! Вашего неба, хлеба нам — подавись мы жмыхом и потолком — не треба. Нечего портить кровь, рвать на груди одежду. Кончилась, знать, любовь, коли была промежду. Что ковыряться зря в рваных корнях глаголом! Вас родила земля: грунт, чернозем с подзолом. Полно качать права, шить нам одно, другое. Эта земля не дает вам, кавунам, покоя. Ой-да левада-степь, краля, баштан, вареник. Больше, поди, теряли: больше людей, чем денег. Как-нибудь перебьёмся. А что до слезы из глаза, Нет на неё указа ждать до другого раза. С Богом, орлы, казаки, гетманы, вертухаи! Только когда придёт и вам помирать, бугаи, будете вы хрипеть, царапая край матраса, строчки из Александра, а не брехню Тараса.
Творческая и читательская судьба этого стихотворения беспримерна. Кажется, оно единственное, намеренно не включенное в академический двухтомник, причем по настоянию, — но не авторскому, а Фонда наследия Бродского, во главе которого стоят его душеприказчица и его вдова. Стихотворению, о котором написаны уже десятки статей3, был придан контрафактный флер, заставивший Льва Лосева, друга поэта и составителя лучшего собрания Бродского (2011), прибегнуть к напрочь забытому с советских времен приему — цитатам и отсылкам в комментариях к другим текстам. Так что поэзия, конечно, дышит, где хочет, но иной раз немного нервно и через тряпочку.
Понятной причиной такого настояния, или попросту цензуры, стала неслыханная неполиткорректность произведения, первым и самым массовым читательским слоем — сходу — считываемая как политическая сатира, оскорбительная для Украины. Не уклонимся и от следующей итерации, после которой наш певец окажется не певцом, а букою, не солнцем русской поэзии, а заурядным имперцем, крымнашем, смачно, талантливо хамящим молодому украинскому государству-птенчику, с писком рвущемуся из гламурных имперских когтей Кремля.
Иные читатели в само авторство Бродского просто не поверили. Даже божились, что это фальшивка: ну не мог наш Иосиф Прекрасный такое ужасное-преужасное написать, ну никак не мог!
Тем не менее написал, — и именно такое, и именно он, наш Иосиф. Датировки написания ожидаемо варьируют между августом 1991 и февралем 1992 года.
На вечерах своих он это стихотворение читал, о чем осталось как минимум два видеосвидетельства (одно — от 30 октября 1992 года — в Еврейском центре в Пало-Альто, в присутствии почти тысячи слушателей, другое — 28 февраля 1994 года в Нью-Йорке, в Квинси-Колледже), с друзьями об этом говорил, а в Йеле, в архиве, и вовсе лежат черновики. Да и никакого личного запрета на печатную публикацию он не оставлял, даже говорил, что стихи ему нравятся, вот только уверен был, что поймут их неправильно.
И не ошибся! Опубликовано стихотворение было впервые в русскоязычных листках сразу же после смерти Бродского — по тексту, считанному с видео4, — явно в порядке провокации и в качестве фужера с коктейлем Молотова.
Так что можно и не удивляться тому, что в украинской Википедии в зачине статьи о Бродском стоит нечто малоакадемическое: «Придерживался украинофобских взглядов»!5