Улица в Грозном, 2004 год
Полина Жеребцова
Писательница-документалистка Полина Жеребцова родилась в Грозном в 1985 году. Когда ей было девять лет, началась Первая чеченская война. Уехать из Чечни Полине вместе с мамой удалось только в 2004 году. Всё это время она фиксировала происходящее вокруг в дневниках. Сегодня эти рукописи принято сравнивать с дневниками Тани Савичевой из блокадного Ленинграда и Анны Франк, прятавшейся от гестапо в Амстердаме. Архив Полины — пожалуй, самое полное документальное свидетельство войны в Чечне. Читая его сегодня, невозможно избежать параллелей с войной, которую Россия развязала в Украине. В рамках проекта «Всемирная история ресентимента» фрагменты «Чеченского дневника» будут публиковаться в «Отделе культуры» с авторскими комментариями.
— Вы вели дневники в нечеловеческих условиях. Как вам удавалось сохранять записи? Как вы находили время для письма?
— Представьте себе сложную видеоигру в стиле открытого мира. Главным персонажем в ней является маленькая девочка, которая взрослеет. Она ищет еду в руинах, перемещаясь между локациями — «Рынок», «Консервный завод», «Дом» и так далее. Город погрузился во тьму, сгорел дотла, в нем давно не работают коммуникации. Серебристые нити растяжек окутали место обитания людей, и город стал похож на кокон, висящий на древе смерти. Ошибка может стоить девочке жизни. Сохраняться нельзя. Но она очень осмотрительна. И у нее есть единственный настоящий друг — Дневник. Главным оружием девочки являются книги из десятитысячной библиотеки. Каждая прочитанная история помогает разгадать и обойти сложные ловушки. Ведь истории повторяются и, зная прошлое, всегда можно предвидеть будущие события.
Война делает разумного человека недоверчивым. Человек видит лицемерие, ложь, преступления, безумцев, диких псов войны, чей разум затуманен пропагандой. Меня спасали хорошие книги, истории о славе и благородстве моих предков и добрые дела. В нашем архиве были старинные письма и дневники прадедушек, дедушек и бабушек. Мне было на кого равняться! На войне я жила с девяти лет. Меня водили на расстрел в 14 лет, я пережила пытки, была ранена и потеряла близких, здоровье и дом.
Я выросла на войне из девятилетней девочки в двадцатилетнюю девушку. Когда все социальные институты рухнули, а пропагандисты с двух сторон — ичкерийской и российской, — покинули поле боя, чтобы изрыгать свои мерзости в безопасности, то в отсутствии детских садов, нормальной школы, творческих союзов, у наших детей и подростков под бомбами появилось время для самообразования. На войне дети и подростки ищут еду, воду, учатся выживать, рисуют, делают записи в дневник, читают и пишут письма в пустоту.
Страница из дневника Полины Жеребцовой
Свой дневник я тщательно прятала. Не показывала взрослым. Один раз его увидела мама и стала укорять меня, что я помимо выживания занимаюсь записями, а это опасно. Больше я ей его не показывала. Во Вторую войну, решив, что мы все равно погибнем, я мечтала, чтобы кто-то нашел мой дневник в руинах, прочитал и понял, что ни одной войны допускать нельзя. Дневник был для меня маяком и спасением.
1994
25.03.
Привет, Дневник!
Живу я в городе Грозном на улице Заветы Ильича. Зовут меня Полина Жеребцова. Мне 9 лет.
26.03.
На день рождения, 20 марта, мама купила торт с орехами. Мы были в центре. На площади много людей. Люди кричали. Были дедушки с бородами. Они бегали по кругу.
Ленин раньше стоял в калошах. Памятник. Потом его скинули, а калоши остались.
Зачем люди кричат? Чего просят? Мама сказала:
— Это митинг!
21.05.
Я помогала маме торговать печеньем на «Березке». На работе маме не платят. С едой плохо. Тетя Катя говорит:
— Это времена такие. Тяжелые.
Мы варили суп из куриных лап и ели. Раньше из курицы варили, а теперь из лап. Лапы продаются на килограмм. Курица была вкуснее. Очень вкуснее.
Мама хочет перевести меня в другую школу.
Старшеклассники одну девочку ударили стулом по голове, она в больнице. Я дружила с Надей с первого класса. Говорила ей секреты.
Я собираю наклейки, и осталось только одну наклеить, чтобы выиграть куклу Синди! Надя попросила книгу, и я дала. И забыла, что в книге альбом и наклейки! Надя вернула книгу, а альбом нет. Я и мама ходили к ним домой. Они живут в частном доме. Мама просила ее деда, чтобы отдали. Они не отдали. Я плакала. У меня теперь нет альбома и нет подруги.
У них дома я видела маленького поросенка. Он бегал, как собачка.
Поля
11.09.
На рынке были люди с оружием. Что-то искали. Все испугались.
09.10.
Кружили вертолеты и самолеты. Низко. Сердце стучит. Они будут убивать нас? Сказала маме.
Мама говорит:
— Нет. Не будет войны. Не будет!
11.10.
Много стариков с бородами. Все что-то говорят. По кругу бегают и читают молитву. Мне кажется это очень странным.
А дед Идрис сказал, что все будет хорошо, и дал конфеты. И тетя Валя сказала. И бабушка Зина. И тетя Марьям.
Не будет войны. Это просто самолеты летают. Смотрят на нас.
— Дневник растет вместе с автором — стиль вашего повествования меняется с годами. Вы редактировали свои детские тексты? Если да, то до какой степени и сколько лет спустя?
— Светлана Алексеевна Ганнушкина [правозащитница, председатель комитета «Гражданское содействие»] несколько раз называла меня главным свидетелем Чеченской войны. Это вызвало взрыв мозга и неадекватный шквал эмоций у аферистов и пропагандистов с двух военных сторон. Но я скажу, что Светлана Ганнушкина не ошиблась. Я всегда честна по отношению ко всем, так как моя сторона — мирные жители, о которых всегда забывают политики и военные. Я собирала и собираю истории реальных свидетелей. За это меня сильно ненавидят, и противоборствующие силы давно дошли до угроз расправы, а также клеветали и оскорбляли моих предков: дедушек — героев, ветеранов ВОВ, бабушек — актрису и художницу, маму, и так далее.
Сейчас у меня написано пять книг: «Ослиная порода» — 101 история о раннем детстве в Чечне, «Чеченский дневник 1994–2004гг. Муравей в стеклянной банке», «Тонкая серебристая нить (рассказы)», «45-я параллель» о жизни беженцев после войны и «Тюкины дети» о том, как я работала няней в семье московских правозащитников.
В России крайне сложно найти издателя на такие опасные и сложные темы. Дневники я веду с девяти лет, а писать прозу и сочинять стихи стала гораздо раньше. Выходил также без сокращения один том чеченского дневника — документа за Вторую чеченскую войну. Благодаря моим неимоверным усилиям, буквально нечеловеческой силе воли, без всякой помощи журналистов и правозащитников нашелся издатель — маленькое издательство «Детектив-пресс» в Москве впервые опубликовало мой дневник на русском языке в 2011 году. Несколько раз в России книгу переиздавали.
Редактировать чеченский дневник я никому бы не позволила, поэтому указано, что дневник в авторской редакции, то есть, изменены некоторые имена героев, чтобы не навредить людям. Чеченский дневник издан именно дневником, остальные личные дневники: ставропольские, московские, питерские, украинские, европейские являются фундаментом для документальных романов — слепков нашего времени.
Читатели часто задают мне вопрос: может ли быть издан «Чеченский дневник» как документ полностью? Учитывая, что это будет три тома по 700–800 страниц, с предисловием и послесловием, наполненных рисунками и фото, а также массой авторских пояснений, ни одно издательство не возьмется за такой сложный проект без участия мецената.
Рукопись «Чеченского дневника»
Фото из личного архива Полины Жеребцовой
Чеченский дневник — это гимн всем пострадавшим в многонациональной республике, где во время войны нет и никогда не было страдания какого-то «одного народа». Пострадали все проживающие на тот исторический момент народы. Напомню, что в Грозном жили преимущественно русские и русскоговорящие: украинцы, армяне, татары, кумыки, цыгане, евреи, поляки, белорусы, аварцы, и т. д. А в селах и в маленьких городках в процентном отношении было больше чеченцев и ингушей. Мои герои — это мирные люди!
— После начала российского вторжения в Украину я занимаюсь исследованием ресентимента в различных военных и политических конфликтах прошлого и нынешнего веков. Как вы думаете, корректно ли говорить об этом чувстве применительно к чеченцам?
— Александр Солженицын прямо назвал преследования чеченскими националистами русскоязычных уроженцев Чечни — геноцидом. Его статья «В Чечне» является этому подтверждением. Он не лебезил перед бандитами, как некоторые современные журналисты и правозащитники, привыкшие угождать за гранты на Западе, боящиеся потерять расположение современных властей Чечни и банд Ичкерленда (Виртуальной Ичкерии).
Перед войной в Чечне жили более 300 000 нечеченцев, и говорить о том, что в войну «от бомб пострадали только чеченцы» — преступно и подло.
В нашем районе было по восемь-десять могил у подъездов в Первую чеченскую, и все это были местные русские люди, погибшие под бомбами. Чеченцы сумели вывезти своих женщин и детей из столицы в сопредельные республики и горные села, а все остальные нет. Это, конечно, говорит о взаимовыручке и помощи этнических чеченцев друг другу. Однако другие жители остались умирать.
Жилье никто не покупал. Пенсии, пособия, зарплаты украли у людей еще за 2–3 года до войны. Из российского бюджета на республику, согласно официальным сводкам, выделялись деньги до первой половины 1994 года и сразу после боев 1995 года. Иномарки и коттеджи росли как грибы после дождя у местных нуворишей. Людям объявили в Чечне, что все вклады в банках сгорели! Жителям, которые были не связаны с властью, не на что было купить билеты, чтобы уехать… Зарплаты и пенсии не платили.
Но многие люди продолжали верить Джохару Дудаеву. Наша семья была им искренне очарована. На митингах повторяли его слова, что вскоре мы начнем жить «как в Швейцарии» и «в туалетах будут золотые краники».
Борис Ельцин не послушал Госдуму, которая была против войны, не нашел способа урегулировать конфликт в Чечне миром. Не было попыток властей вывезти людей из зоны конфликта, предоставить условия проживания, пособия, столовые. Мирных жителей объявили террористами.
Погибали грозненцы целыми семьями в многоэтажных домах, которые под российскими бомбами складывались гармошками. Столицу всегда штурмуют сильнее всего. Укрытия, подвалы в многоэтажных домах были редкостью. Под полом первого этажа в нашем доме располагался миниатюрный подвал с трубами, куда могли забраться только кошки или крысы. Почти все время он был затоплен водой.
Если кто-то хочет сказать правду о пострадавших, то нужно говорить, что в многонациональной республике пострадали все народы, а русскоговорящие были обречены не только на войну, но еще и на геноцид от местных чеченских группировок, развернувшихся на фоне отсутствия законов и подбадривавших друг друга националистическими, буквально фашистскими лозунгами.
Джохар Дудаев в своем интервью 1995 года прямо говорит, что «русизм хуже фашизма», и рассуждает о том, что «русские неверующие, у них нет морали». Он сказал это после того, как десятки тысяч русских жителей пострадали под бомбами в республике и похоронили своих близких!
Как восприняли «сигнал» Джохара Дудаева все, кто хотели поубивать и пограбить самых беззащитных? Прямо приходили во дворы отряды вооруженных бандитов, маскирующихся под чеченских патриотов, и спрашивали: «Где здесь русские живут?». Желающие пограбить, помародерствовать, указывали им на квартиры русскоговорящих соседей. Людей избивали, изгоняли, устраивали погромы, убивали, оскорбляли, унижали.
Из-за подобной провокационной политики в Ичкерии, из-за лживых пропагандистов дудаевского времени (ничуть не уступающим по своей неадекватности российским лжецам в СМИ) происходил массовый захват жилья русскоязычного населения в Грозном и других городках, были убиты целые семьи по национальному признаку, люди подвергались притеснениям, гонениям, оскорблениям, унижениям, физическим и моральным пыткам. Оговоры стали массовыми. Был убит священник Анатолий Чистоусов, который вместе с казаками раздавал еду в церкви русским, чеченцам, и представителям других народов Чечни того времени.
Запытали до смерти телемастера Владимира Болгаря, выдумав на ходу его «работу на ФСБ». А сына Владимира Болгаря, мальчика четырнадцати лет, боевики из Ногайского батальона забрали в рабство. Он связался со мной и рассказал, как был в плену год и три месяца и чтобы выжить принял ислам. Теперь его зовут Абдулла.
В наш родной двор во времена Ичкерии как-то пришли убивать вдову с ребенком. Адрес: Грозный, Старопромысловский район, улица Заветы Ильича, дом № 92, кв. № 21. Валентину Петровну Г. оговорил чеченец, сосед-пьяница Адам, желая заполучить ее трехкомнатную квартиру со всем имуществом. Он сообщил Шамилю Басаеву, что «Валентина его сдала российским военным, и он при жесточайших пытках потерял ногу», а на самом деле негодяй ужрался алкоголя и играл на гармошке у нашего подъезда. Случился обстрел. Моя мать накладывала ему жгут при ранении.
Полина Жеребцова с мамой, 1994 год
Фото из личного архива Полины Жеребцовой
Однако была составлена бумага «Признать Валентину врагом чеченского народа», которую показали чеченские воины соседям по двору. На бумаге красовалась печать с волком и подпись Шамиля Басаева.
В Гудермесе по такому же лживому оговору был убит в чеченской семье единственный сын.
Александр Солженицын в своей статье «В Чечне» приводит статистику 1989 года: чеченцев в республике примерно 700 000 человек, а нечеченцев — 500 000 человек. Сейчас в современной Чечне Рамзана Кадырова русских остался 1%, и то в основном это люди, которые, как и когда-то их предшественники, приехали по работе…
Особенно любят рассказывать, что никаких притеснений русскоязычных жителей не было, те, чьи отцы и дедушки служили системе Ичкерии, пропагандисты, тролли, или те, кто был в то время ребенком-дошкольником, быстро вывезенным родителями из-под бомб. Лживые правозащитники, журналисты, им потакают, особенно те, кто был связан с Министерством обороны России или пару дней был в Чечне проездом…
Известный блогер Тумсо Абдурахманов настойчиво продвигает версию, что «геноцида русских не было». При этом он не жил в городе Грозном, а проживал с семьей в поселке Андреевская Долина примерно за восемь километров от Грозного. На момент прихода к власти Джохара Дудаева ему пять лет от роду (а мне шесть), и проводить опросы в таком возрасте, согласитесь, сложно. На момент начала Первой чеченской войны ему восемь лет (а мне девять), а на момент начала Второй чеченской ему — тринадцать лет, мне — четырнадцать (возраст чеченской невесты и я уже засватана!). Выдавали замуж рано. Подружек выдали в 13–15 лет.
Мальчиков-подростков в момент страшных боев чеченцы сразу увозят подальше от столицы в русские регионы, сопредельные республики, заграницу. Отец Тумсо Абдурахманова, насколько известно с его же слов, преданно служил системе Ичкерии. И так с каждым, который заявит, что «геноцида русских (русскоязычных) не было». Тумсо Абдурахманов может ошибаться из-за возраста (а лжецы, которые на тот момент были взрослыми людьми, лгут намеренно).
На момент Второй чеченской войны Анзор Масхадов, сын ичкерийского президента Аслана Масхадова, уже давно был в Малайзии, а Ахмед Закаев оказался в Великобритании. Племянник Джохара Дудаева, Муса Таипов, убежал из Чечни еще раньше, да еще и, по собственному признанию, с мешком фальшивых паспортов на разные национальности! Конечно, всем им я мешаю врать о реальной жизни в Ичкерии, а именно: о казнях, пытках, голоде, просящих милостыню стариках и детях. Мешаю врать я и российским пропагандистам об обстрелах «террористов» на мирном рынке. Целые бригады аферистов собираются в интернете и по методичкам спецслужб сочиняют бред о моих дедушках-ветеранах, настоящих борцах с фашистами, о дневнике и обо мне, чтобы дискредитировать и опорочить, так как я беспристрастный свидетель и не принимаю ничью военную сторону. Например, я не собираюсь хвалить политиков Ичкерии, России или объявлять Шамиля Басаева «правозащитником».
1994
19.10.
Взрослые говорят, что на город идут танки. Русские. Ельцин объявил нам войну, чтоб ему!
Дедушка в больнице. Я боюсь, когда бомбят. Я и мама продаем газеты. Они плохо продаются. Один раз я даже просила милостыню с мамой, один раз сама. Руку протягивать не стыдно, стыдно смотреть на людей. Купили лекарства на эти деньги
29.10.
Мама оставляла меня у тети Вали и Аленки. Тут еще Васька пришел, сын тети Дуси. Мы играли в карты. Света нет, и газа тоже.
А потом пришла мама — дедушку убило. Обстрел. Стреляли, где больница, на улице Первомайской. Врачи убежали. Прятались. А больные остались.
Что же делать? Дедушка Анатолий уже неделю лежит мертвый. Мама плачет.
Поля
14.11.
Дедушку хоронили. Меня не взяли. Всюду стрельба. Я слышала, как мама сказала тете Вале:
— Не могли положить в гроб, потому что время прошло.
Мама всем дала соленые помидоры и хлеб — поминание. Соседи уехали из города в села. Но многие остались.
21.11.
Мы ходим с мамой и торгуем. Иначе нечего кушать. Вчера самолет летал низко над рынком, и все пригибались. Он издавал жуткий вой. Мы торговали дедушкиными удочками и блеснами. У него их много. Никто не верит, что русские станут бомбить. Они ведь люди.
25.11.
Мы с мамой хотели забрать вещи из дедушкиной квартиры. И сказали, чтобы соседи наши тоже взяли, что хотят. На память. И все брали. И тетя Валя, и тетя Дуся, и дядя Адам со второго этажа (он купил квартиру деда Степы и бабы Любы), и многие другие.
Потом пришел дед Шамиль. Он хотел купить квартиру дедушки. Но нам сказали, что дедушкина квартира принадлежит чеченцу одному. Мы не поверили. Дедушка ее не продавал. Но так сказали милиционеры. И сказали, что мама может взять только вещи.
Поля
Я говорила с людьми разных национальностей, жившими в Чечне. Каждый поведал мне или о фактах геноцида, или ненависти, рабстве, пытках, угрозах, отъёме жилья с помощью запугивания. Я сама этому свидетель. Нас тоже неоднократно приходили убивать и не убили только потому, что мой отчим был чеченцем, мы знали Коран и одевались с мамой, как велено по шариату. И пусть только попробуют негодяи сказать, что это был «бытовой конфликт»!
Полина Жеребцова
Фото из личного архива
Нет плохого народа, чеченский народ — замечательный, как и русский, еврейский, украинский, и любой другой. Все народы могут жить в мире, родниться, как это было в нашей республике до войны, дружить, вместе справлять праздники. Этому препятствуют радикально настроенные националисты, грязные и лживые пропагандисты и военные преступники. Война выгодна негодяям. Война не делает людей лучше. Еще никогда такого не было.
— Насколько депортация чеченского народа в 1944 году повлияла на события 1990–2000х?
— Депортация чеченцев, ингушей и других народов во времена Сталина — это, несомненно, преступление. Но сколько русских погибло в ГУЛАГе, Сандармохе и так далее? Исследователи до сих пор спорят.
Однако пропагандисты любое историческое событие используют для нагнетания ненависти. Действительно, вайнахи пострадали при власти Сталина. Однако в хрущёвскую оттепель, когда вайнахи вернулись на родную землю, русские земляки принимали их в своих домах в Грозном, кормили, лечили, обогревали. Так произошло потому, что власти, как обычно, пообещали подготовить дома и квартиры в достаточном количестве, но не сдержали слово. Русские земляки радушно принимали вайнахов у себя.
Я говорила с несколькими семьями, чьи бабушки и дедушки приняли у себя десятки людей из Казахстана, хотя самим приходилось спать вповалку.
Вайнахи — чеченцы, ингуши, — получали ссуды от государства, строили красивые дома в Грозном. Уже с шестидесятых в центре города стояли их солидные частные дома. Строились люди и по районам. Некоторые, вернувшись из депортации, сразу уезжали в села, так как изначально они и не жили в Грозном, их депортировали из родовых сел, где они привыкли разводить хозяйство и жить, торгуя маслом, медом, творогом и сыром.
При советской власти каждого наделяли жильем, никто не оставался на улице. Давали ссуды на строительство, давали наделы земли. Все вузы Советского союза были открыты для вайнахов: студенты учились в Москве, Санкт-Петербурге, Киеве и так далее. Ковались национальные кадры: врачи, учителя, художники, писатели, журналисты. Мой дедушка со стороны матери, Жеребцов Анатолий Павлович, кинооператор-журналист, более двадцати пяти лет проработал на телестудии Грозного. Он занимался наставничеством: учил снимать, держать в руках камеру, принимал экзамены и зачеты у практикантов. Всячески поддерживал чеченцев и ингушей, буквально отдавал свои костюмы и устраивал дома званые обеды, чтобы поддержать начинающих сотрудников. Подарил два своих спортивных велосипеда. Купил себе велосипед — и пришли гости: «Ах какой красивый, нам такого никогда не купить!», и дедушка тут же его отдал. Заказал себе второй — и та же история. Дедушка был поклонником кавказских традиций: понравилось гостю — подарю!
Дедушка Анатолий в совершенстве знал шесть языков, прекрасно владел чеченским и ингушским. Его друг, профессиональный переводчик и журналист Цезарь Голодный приходил к нему советоваться по некоторым текстам. Книги, переведенные с чеченского и ингушского языков, издавались по всему СССР.
Анатолий Павлович Жеребцов, журналист и кинооператор
Фото из личного архива Полины Жеребцовой
В это же время появились преподаватели в грозненских вузах — ингуши и чеченцы. Все, кто хотел учиться — учились. Некоторые получили по два-три высших образования. Были творческие коллективы при местном университете. Моя мама писала критику и стихи в одном из таких творческих союзов, «Прометей». Возглавлял его драматург и писатель Саид Чахкиев. Люди зачитывались стихами Умара Яричева, у многих настольной книгой был роман «Из тьмы веков» Идриса Базоркина.
В республике работали заводы и предприятия, Чечено-Ингушетию приводили в пример как одну из самых благополучных и благоустроенных республик, многие студенты в СССР хотели по распределению приехать на работу именно в Грозный.
В конце 80-х, начале 90-х годов XX века в нашу процветающую республику подтянулись те, кто там до этого не жил, но затем начал принимать активное участие в бойне. Если вы внимательно изучите биографии всех ичкерийских вождей, то вас ждет откровение: ни они, ни их дети не были жителями нашей республики до начала смуты и военных событий.
При этом своих детей они огородили от разрушительной Второй войны, услав с опасной территории: Анзор Масхадов, по его же признанию журналистке Зое Световой, жил в Малайзии, затем он поселился в Норвегии, дети Джохара Дудаева и его вдова жили в Грузии, Турции, Латвии, Швеции, и т.д.
Пропагандистам с двух сторон нужен был повод для начала Чеченской войны. Поэтому ичкерийская сторона стала использовать память о депортации, умалчивая о тех событиях, которые развернулись в хрущевскую оттепель.
Вернувшиеся из депортации вайнахи жили со всеми в мире, но уже через одно поколение нашлись те, кому по нраву оказались националистические, буквально нацистские идеи. На это и рассчитывала пропаганда. Никакого референдума об отделении с голосованием, как было в Украине, Татарстане, Узбекистане и т.д., в Чечне не было! Ни у одного из народов не спросили, хотят ли они независимости или их вполне устраивает автономная / союзная республика, у которой есть свой флаг и гимн. Люди, которые честно работали при СССР, не хотели отделения, они надеялись получать пенсию за свой труд, поэтому у Джохара Дудаева среди чеченцев была мощная оппозиция. Затем, после Первой войны, видя разрушения, чеченцы и русские уже более враждебно стали относиться к Москве и говорить о независимости. На деле независимость при Джохаре Дудаеве была условной, а при Аслане Масхадове, после подписания Хасавюртовских соглашений, реальной. В Ичкерии действовал уголовный кодекс, списанный с уголовного кодекса Судана, где людей до сих пор побивают камнями!
— Что вы думаете о том, что произошло с Чечней после прихода к власти Рамзана Кадырова?
— Я работала журналистом с семнадцати лет. Хорошо помню референдум в 2003 году и выборы. Люди устали от долгой войны и хотели покоя, чтобы каждый день не гремели теракты, не взрывались машины, чтобы партизанские отряды перестали устраивать бои в городе и в селах, сражаясь с российскими военными. Избрали тогда Ахмата Кадырова. Одни посчитали его предателем Ичкерии, другие — героем Чечни, но в целом люди понимали, что он тоже устал от долгой войны.
Все, что сейчас происходит в современной Чечне, досталось ей от предшественников-ичкерийцев, со времен, где оговоры, пытки, заложники и казни были нормой. Казни у нас проходили в центре города на площади Дружбы, и детей из школы водили на эти зрелища посмотреть. Это началось не при Кадырове-старшем и не при Кадырове-младшем, а гораздо раньше. За елку на праздник в Ичкерии угрожали расстрелом. Елка — это языческий символ. Нельзя ставить в доме! Уличенных в распитии спиртного мужчин били палками публично. Казнить в масхадовской Ичкерии хотели даже беременную женщину, благо вмешалась международная организация и благородный ингушский режиссер Мустафа Беков. Обращались тогда к Ахмеду Закаеву, он отвечал за культуру.
Я помню, что в городе тогда объявили, что беременную казнят потом, когда родит. А 16-летнего мальчика и других казнили по шариату. Тех, кто выжил после расстрела, добили прикладами. Детей из нашей школы водили на казнь (я не пошла). Дети во дворе рассказывали. Были под впечатлением. Для нас это был обычный мир. Антирусская пропаганда была так сильна, что мы считали наш мир демократическим, лучшим.
Рамзан Кадыров является ярким представителем своего народа. Подавляет инакомыслие, недовольство, используя проверенные методы, которые не соответствуют европейскому образцу прав человека, однако соответствуют восточному. В восточном султанате всегда поощряются те кланы, кто первыми выказали уважение и преклонились перед повелителем.
Поскольку ни европейцы, ни россияне не понимают чеченского менталитета, они не имеют четких представлений о границе дозволенного с подобными лидерами и не могут выработать правильную модель поведения и концепцию диалога.
Оппозиция Кадырова в виде банд и сообществ Ичкерленда по всему миру использует пропаганду как метод давления. Они используют гнев недовольных его правлением, коих немало, как и при любой авторитарной власти. Но у самих представителей виртуальной Ичкерии нет, как обычно, действенного плана развития социальных институтов. Все сводится к захвату и переделу власти.
При всем моем скептицизме по отношению к современной Чечне, я не могу не отметить, что Рамзан Кадыров политик, при котором дети хотя бы ходят в школу без ежедневных обстрелов. Мы же писали зимой в перчатках, сидели за партами у разбитых окон, где стекла были выбиты взрывными волнами, прятались при грохоте снарядов под парты, а во дворе школы периодически находили труппы, объеденные бродячими собаками.
1995
Наступил год Свиньи! Зодиак такой.
Всю ночь стреляли по дому. Мы лежали в коридорной нише. Там нет окон. До этого сидели на санках на полу в ванной. Дом трясся. Горел. Танки шли по трассе, стреляли. Скрежет страшный. Мансур с мальчишками бегал смотреть на танки.
Самолеты бросали бомбы. А потом так бухнули снарядом, что на кухне с окна упала решетка. И упала она на маму, бабу Нину и тетю Варю. Они на полу справляли Новый год. Теперь у них головы разбиты.
Я рисую портрет Мансура.
Поля
02.01.
Стреляют, но я привыкла. Не боюсь. Когда близко гремит, баба Нина поет песни или читает частушки с плохими словами. Все смеются, и нестрашно. Баба Нина молодец!
Мы в подъезде, на печке из кирпичей готовим. Я смотрю на огонь и думаю: там живут саламандры.
Мы чумазые, грязные. Все вещи в копоти. За водой ходим за дома, на трубы[1]. Иногда лежим на земле, чтобы не убили. Так надо.
Баба Римма болеет. Это Аленкина бабушка. Я бегаю к ним во второй подъезд. У них буржуйка! А у нас очень холодно. Мы спим в сапогах и пальто. Делаем коптилку в банке: там фитиль и керосин. Так не темно ночью, и можно шептаться, пока самолеты бросают бомбы.
09.01.
Все горит. Бомбы с неба.
Убило тетю в переулке, и из другого дома семью убило. Люди умирают, когда идут за водой, ищут хлеб.
К нам приходил какой-то мужик, просил керосин. Мама не дала.
[1] Большие трубы котельной тянулись от завода над речушкой Нефтянкой, и под ними была «пропасть», шесть-семь метров. Люди очень рисковали, когда лазили туда и из пробоин от снарядов и пуль наливали в ведра воду. Нужно было проползти по трубе на середину обрыва и там подставить под струю ведро. Главное было не упасть. — Примечания автора.
— Вы уже пять лет как гражданка Финляндии, жили в Европе и до того. Насколько вы вовлечены в чеченскую послевоенную диаспору? Как бы вы оценили нынешние настроения в ней?
— Я журналист, писатель-документалист. И еще — психолог. Окончила университет. Читаю лекции. Исследую тему Чечни. Постоянно на связи с земляками разных национальностей, среди них есть и чеченцы, ингуши. Однако подчеркну, что в войну в Грозном, в столице республики, были в основном те, кого у нас называли русскими, то есть нечеченцы. Им некуда было выехать. Ни российские, ни ичкерийске власти о них не позаботились. Они погибали под бомбами. Те мои земляки, кто чудом выжил на войне и на самом деле был в республике (а появились и лжесвидетели, которые выдали себя недостоверными фактами), являются главными свидетелями войны. Материалы по Чечне я собираю, веду канал на Ютубе, пишу книги.
Чеченская диаспора очень разная, одни люди адаптировались к европейским законам, другие продолжают мечтать о шариате.
Предлагала свидетельства очевидцев «Новой газете», «Мемориалу», «Радио Свобода». Однако, выяснилось там есть «свои эксперты по Чечне». Примечательно, что эти «эксперты» не жили в Чечне в войну и собирают свои сведения от тех, кто тоже там войну не жил. Редко кто из маститых правозащитников был пару дней проездом на войне. И нужно еще понимать, что они смотрели глазами той семьи, того рода, к кому приезжали, под чьей охраной находились. Зачастую правозащитника или журналиста из Москвы заранее встречала чеченская семья на машинах в Ингушетии или в Северной Осетии и везла в Чечню кортежем, обещая защитить. В других случаях журналисты ушли и не вернулись живыми. Правозащитники и журналисты в Европе, в Москве, в Санкт-Петербурге, которых я опросила, сразу сказали, что жили в семьях чеченцев, под охраной чеченцев, даже если были проездом. Им заранее гарантировали безопасность и помощь. Соответственно они записывали те истории, которые услышали от своих благодетелей.
У них не было возможности свободно путешествовать в одиночку и собирать сведения от обычных жителей, это было слишком опасно. Одна из правозащитниц того времени, Алина Алло, рассказала мне, что ее едва не расстреляли чеченские боевики, заявив, что она сотрудник ФСБ — распространенный тогда оговор в Чечне, и ее спасло только заступничество чеченок, которые дружили с Шамилем Басаевым и заранее взяли ее под свою защиту. Алина Алло спасала чеченских детей из высокогорных сел, обеспечивала им лечение в русских регионах через христианский фонд «Каритас».
— Когда читаешь ваши дневники, неизбежно возникают параллели с хроникой российского военного вторжения в Украину. Очевидно, российская армия не изменилась в лучшую сторону со времен чеченских войн. А как вы считаете?
— Война никого не делает лучше. В 2000 году во Вторую чеченскую российские контрактники (наемники) расстреляли в нашем районе чеченца, русского и ингуша, чтобы был «интернационал» из мирных жителей! Чем вам не Буча?
Войну нельзя окончить, лишь объявив о ее завершении. Война продолжается — в надломленных судьбах выживших и в страшном опыте насилия вернувшихся с нее солдат.
Сколько судеб загублено войнами. И они не заканчиваются подписанием мирных соглашений. Пули и осколки продолжают летать. После обстрелов и бомбежек наступает очередь терактов, локальных перестрелок и долгого эха болезней и самоубийств. Война, бушевавшая во внешнем мире, перемещается во внутренний.
Во дворе родного дома
Полина Жеребцова
У людей, которые были в зоне боевых действий, нарушается психика. Реакция на внешние раздражители становится острее. Или — невыносимее.
Психологи объясняют это тем, что военная среда обитания развивает определенные навыки, которые в мирной жизни не нужны. Например, умение передвигаться перебежками, с опаской глядя в небо — не летит ли самолет. Поэтому в развитых странах людей, перенесших военные кампании, отправляют в реабилитационные центры, где с ними работают психологи. Это снижает риск самоубийств, тяжелых заболеваний, вызванных стрессом и переохлаждением. Конечно, когда речь идет о «цивилизованных странах», речь не идет о России, стране, где перерывы между военными компаниями — минимальны.
1995
03.02.
Во дворе были русские солдаты. Они вывели всех во двор.
Парней раздели догола и смотрели. Мне было очень стыдно. Зачем они сняли с них одежду?
Тетки и бабки ругались. Солдаты сказали, что ищут след. След от ремешка вроде. От автомата. И одного парня куда-то увели. Хотя следа никто у него не видел. Этот парень просто мимо проходил.
У нас документы смотрели.
07.02.
Мы проведали квартиру дедушки. Там русские солдаты. Они полы сняли. Нет паркета. Дырка. Они костер жгли.
Сожгли Пушкина!!! Кошмар! Ужас! Обед варили.
Мама с ними говорила. Ругала. Они покивали башкой. Мама говорит:
— Им лет восемнадцать! Не понимают, что творят!
А так, по-моему, большие дядьки. Один был с усами. Они там живут и стреляют.
В квартиру деда попал снаряд. Она разбита. Телевизор солдаты расстреляли. Почему?
12.03.
О, что было! Мы ходили в церковь через мост. Мост наполовину упал в реку. Потому что бомба попала. Но по другой половине можно пройти. На другую сторону реки попасть.
Еще там, где мост, рядом президентский дворец битый и разбитая гостиница «Кавказ». А на мосту стоит пушка и солдаты. Русские. И стулья стоят, и сидят они на стульях. Это теперь их мост.
Вот мы шли с мамой до церкви и были уже на середине моста. И я вижу: на другом мосту, который дальше через реку, бегут ополченцы. Я их сразу узнала — у них на голове зеленые ленты. Они стали стрелять с такой длинной зеленой трубы, которую носят за плечом. И прямо по нам! С того моста — по этому мосту! Кааак бахнуло! Огонь! Все попадали.
Рядом с нами тетя шла с мальчиком, чеченцы. И дедушка с бабушкой, русские. И мы. Все в церковь шли — там продукты иногда дают. Казаки привозят.
Как начали стрелять! Бой! Солдаты стали бить пушкой по ополченцам, по другому мосту. Пушка большая! На колесах! Она стреляет, а земля шевелится, как землетрясение.
Я лежала и кричала от страха. А мама меня потащила за шкирку в разрушенную гостиницу «Кавказ». И люди с моста тоже прибежали в руины гостиницы. Там лежали на полу. А стреляли сильнее и сильнее. Я так боялась! Я подумала, вот смерть пришла. […]
Гостиница разбита. По ней тысячи раз попадали снаряды. Стены как кружева. Под ногами куча каменной крошки. Мы два часа там лежали. Познакомились.
Мальчик плакал. К тете Асе на руки залез. Она на полу лежала, его обнимала. А дедушка Борис нас утешал. Сказал, что пули не достанут. Ведь так не бывает, чтобы всех сразу убило. У каждого своя судьба!
Потом мы смотрим, а куча мешков в углу шевелится. Там мусор был, пакеты. Вылезают четыре солдата оттуда. Оказывается, они все время там лежали!
Мама к ним:
— Что вы тут делаете?!
Они:
— Мы прячемся. Мы не хотим воевать!
Дед Борис давай на них ругаться:
— Что вы тут делаете? Бой идет! А вы за мешками сидите!
А солдаты худые такие. Говорят:
— Мы не хотим воевать! Мы домой хотим! Домой!
Когда тише стало, солдаты нас проводили до другого здания. Мама просила у них бронежилет.
— Дайте, — сказала мама, — один бронежилет. Для ребенка!
Но солдаты не дали. Себе, сказали, мало. По три на себя надели. Боялись очень.
Невероятное количество людей нуждаются в психологической реабилитации, в лечении в санаториях: те, кто жил на войнах, те, кого убивали, те, кто остались сиротами и голодали под бомбами. Но, увы, власти это не нужно — несчастными и больными править легче.
Оказавшись на юге России, в маленьком селе, среди русских, чьи дети и внуки воевали в Чечне как рядовые или наемные военные, моя мать, пожилая женщина, столкнулась с непониманием и отчуждением.
Долгое время ее воспринимали как «чеченку», несмотря на русские имя и фамилию. Она была «оттуда». Она надевала платок!
Постепенно некоторые жители привыкли к ней и даже стали общаться, но воинствующие «патриотические элементы» остались при своем мнении, поэтому иногда в ее окно залетает кирпич — вместе с проклятиями в адрес «всех черных», а иногда обещают кинуть и боевую гранату, памятуя о своих былых «подвигах» на войне…
Несколько русских парней, вернувшиеся после чеченской войны, покончили с собой. Их матери не могут понять, в чем дело, плачут и ходят в церковь, ища ответы там.
«Мой сыночек кричал от кошмаров! Спать не мог. Куда мы только не обращались — нас отовсюду посылали, сказали: само пройдет, а он застрелился», — сокрушается одна из таких матерей.
«Единственный был сын! Не хотел воевать! Мы — старики, откупить не смогли от армии. Пришел, прожил два месяца с нами и бросился с моста, — плачет другая женщина. — Но ведь по закону единственного сына не должны были забирать? А нам в военкомате сказали: дайте деньги. Деньги! А у нас не было… Сын потом, как вернулся, сам на себя не похож стал, все твердил, что не сможет жить с тем, что видел…»
Сейчас война в Украине гораздо масштабнее, чем в Чечне, а безумие — ярче. Сколько сломленных судеб еще впереди, так как те, кто вернутся с войны, принесут с собою насилие в родные регионы, подавшись в банды, в полицию, в надзиратели тюрем, да и просто в маньяки…
Общий экономический упадок и тотальную коррупцию власть всегда прикрывает войной. В России к этому приему прибегают довольно часто, не жалеют ни своих граждан, ни чужих. Я всегда сострадаю мирным жителям, которые вынуждены жить в смутные времена.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ