Удар в сердце. Россия как страна болельщиков

Представим, что в 1999 году уходящий Борис Ельцин решил передать власть не Владимиру Путину, а Никите Михалкову, тем более что имя режиссера в те годы действительно мелькало в политических разговорах о поиске будущего президента. Никакой особенно захватывающей фантастики в этом нет – президент Михалков, конечно, тоже поднимал бы Россию с колен, воевал в Чечне, слушал группу «Любэ», цитировал философа Ильина, навещал Солженицына, ругался с Западом, культивировал патриотическую духовность, присоединял Крым; наверняка нашлись бы и старые его друзья, которые при президенте Михалкове стали бы миллиардерами, и мы бы сейчас рассуждали о борьбе адабашьяновских с ибрагимбековскими. Если писать об этом в жанре альтернативной истории, то получится не очень интересно и не очень увлекательно – Михалков и Путин люди одного поколения, люди схожих взглядов и ценностей, и Россия Михалкова от России Путина отличалась бы только в деталях, и тоже нетрудно догадаться, в каких именно.

Там, где у Путина спорт, у Михалкова было бы кино, и, поскольку устройство власти в России подразумевает, что привычки и пристрастия первого лица распространяются по всей вертикали вниз, то у нас бы все увлеклись кино, и это, конечно, приобрело бы какие-нибудь совсем гипертрофированные формы с актерами и режиссерами как новой аристократией и мафией одновременно, Московским кинофестивалем как всенародным великим почином, новым кампусом ВГИКа в Сколкове, киношколами во всех райцентрах; за Каннским фестивалем, затаив дыхание, страна посредством телевидения наблюдала бы как за «Евровидением» и Олимпиадой, борьба за «Оскар» становилась бы политической задачей, ну и на каком-то этапе после ссоры России с Западом началось бы вот это все – отъем выданных ранее «Оскаров» и пальмовых веток, изъятие фильмов из проката, истории про русских хакеров, манипулировавших киноакадемиками, скандалы, грязь, унижение и проклятая неопределенность по поводу того, кто виноват и что делать.

Это несложное упражнение с заменой Путина на Михалкова может быть полезно, чтобы понять, до какой степени общенациональная система ценностей в России зависит от персональной системы ценностей первого лица. Россия – это Путин, а Путин – это советский человек 1952 года рождения, взрослевший под звуки гимна СССР на Олимпийских играх, болевший «за наших» в хоккейной Суперсерии и наверняка плакавший во время закрытия московских игр, когда Лев Лещенко и Татьяна Анциферова пели «На трибунах становится тише», а медведь улетал в небо. Если сейчас рисовать застойный СССР в виде какой-нибудь схемы или диаграммы, то большая ее часть будет заштрихована серым – мертвечина казенной идеологии, полумертвая экономика, пещерный потребительский быт, провинциальная массовая культура, зловещая военщина. На таком фоне спорт был единственным ярким пятном, пространством настоящего, в котором, в отличие от всей остальной советской жизни, действовали реальные, а не придуманные партийными идеологами человеческие законы, бушевали реальные страсти, проявлялись реальные чувства, а железный занавес был максимально проницаемым в тогдашних исторических условиях, то есть страна, в остальных сферах полностью или частично изолированная от остального мира, становилась полноценной его частью только тогда, когда советские хоккеисты играли с канадскими или, скажем, когда Спасский играл в шахматы с Фишером – между прочим, Путин любит цитировать песню Высоцкого об этом поединке, и тоже показательно, что у Высоцкого вообще столько песен о спорте; для поэта, задыхавшегося в советской несвободе и при этом неготового уходить в антисоветчики, спорт был самым естественным эскапистским маршрутом (а вторым – возможно, всего из двух – была война, про которую у Высоцкого тоже много песен и про которую всем понятно, что она значит для Путина, принцип тот же).