«Лишь катастрофически дурное управление могло бы помешать процветанию российской экономики»

Британский историк Адам Туз считается одним из лучшим специалистов по экономике Третьего рейха, а его книга «Цена разрушения» в свое время произвела сильное впечатление на читателей и экспертное сообщество благодаря «радикально новому описанию Второй мировой войны». Однако в своей последней, прошлогодней работе – «Крах. Как десятилетие финансовых кризисов изменило мир» (выходит в Издательстве Института Гайдара), до сих пор находящейся в приоритетной выкладке книжных магазинов США и Европы, Туз обращается к новейшей истории – к истокам и последствиям глобального финансового кризиса 2008 года. Не упрощая себе задачу, автор выходит далеко за рамки экономического анализа, стараясь дать панорамное изложение событий не только финансовых рынков, но и геополитики. Отдельная глава книги повествует о месте и роли путинской России в предкризисном ландшафте. Публикуем ее с сокращениями.

Выход России на мировую арену в начале 2000‐х гг. был вызван глобальным экономическим ростом в еще большей степени, чем усиление Китая. Россия выбрасывала на мировые рынки нефть и газ. Ее банки и промышленные корпорации с энтузиазмом брали займы у Европы и США. Как и Китай, Россия обладала огромными долларовыми резервами, но в отличие от Китая, ее финансовые и экономические взаимоотношения с США носили косвенный характер. Россия не зарабатывала доллары на экспорте в США. Она продавала нефть и газ в Европу и Азию. Более того, если Коммунистическая партия Китая вела дела с Западом с уверенностью в себе, то раны поражения Советского Союза в холодной войне еще не зарубцевались. У Кремля не было никаких светлых воспоминаний о «никсоно‐киссинджеровских» мгновениях. И потому не случайно, что именно российский президент Владимир Путин, оперативник КГБ времен холодной войны, поставил вопрос, который Китай и Америка предпочитали не задавать вслух. Что именно, – желал знать Путин, – даст восстановившая равновесие и реинтегрированная мировая экономика геополитическому миропорядку? Путин не только задал этот вопрос. Сделав это, он выявил наличие глубоких разногласий на Западе – в рамках Европы и между Европой и США – в отношении того, какая именно международная архитектура должна служить рамками экономического и финансового развития, не только в мире в целом, но, в частности, и на самом пороге Европы, в Восточной Европе, витрине капиталистического перехода в мире, сложившемся после холодной войны.

В Европе, в отличие от Азии, триумф «Запада» над коммунизмом был абсолютным. Это был триумф как жесткой, так и мягкой силы, военной, политической и экономической мощи. Пусть немцы в большей степени отдавали должное Горбачеву и дипломатии разрядки, а американцы– Рейгану и «Звездным войнам», победа сплотила атлантический альянс. Никто не извлек больше выгоды из завершения холодной войны, чем воссоединившаяся Германия, и именно германо‐американское сотрудничество обеспечило победу. В 1990 г. французский президент Франсуа Миттеран склонялся к примирительной идее о том, чтобы включить бывший советский блок в общеевропейские структуры безопасности, которые придут на смену НАТО и Варшавскому договору. Но ни Гельмут Коль, ни Джордж Буш не желали ничего предпринимать в этом отношении. Запад победил. И именно он должен был выдвигать условия европейского воссоединения.

После падения Берлинской стены и распада Советского Союза в декабре 1991 г. размеры страны сократились и Россия оказалась в изоляции. Она не испытывала такого унижения с мрачных дней пагубного мира, заключенного Лениным в Брест‐Литовске в 1918 г. При Ельцине отношения Москвы с Западом были дружественными. Но экономика России была разрушена. По словам Джорджа Сороса, Россия представляла собой «экономику с централизованным планированием, лишившуюся своего центра». В ходе так называемой рецессии переходного периода инфляция в России катастрофически выросла, а реальный российский ВВП в 1989–1995 гг. сократился на 40%. 11 октября 1994 г., в «черный вторник», в ходе одной‐единственной сессии лихорадочных валютных торгов рубль потерял более четверти своей стоимости по отношению к доллару.

Российская экономика стабилизировалась лишь в 1995 г. Скромное восстановление, подпитывавшееся крупномасштабным ввозом зарубежного капитала, позволило России перевести дух, но лишь для того, чтобы снова быть выбитой из равновесия азиатским финансовым кризисом 1997 г. Пытаясь удержать обменный курс, Центральный банк России учредил валютный контроль и обратился в МВФ с просьбой о срочном займе. Однако в августе 1998 г. правительство Ельцина не совладало с ситуацией. 17 августа Москва произвела девальвацию и объявила 90‐дневный мораторий на выплату иностранных долгов российскими банками. Рубль перешел в свободное падение; его курс по отношению к доллару рухнул с 7 до 21. Стоимость импорта резко выросла. Тем россиянам, которые брали займы за границей, угрожало банкротство. Через два дня, 19 августа, российское правительство объявило дефолт по внутренним долгам, деноминированным в рублях. В октябре 1998 г., в условиях, когда считалось, что доходы 40% населения не превышают прожиточного минимума, Москва была вынуждена просить у международного сообщества помощи при оплате продовольственного импорта. В условиях, когда среднегодовой уровень инфляции достиг 84%, россияне утратили доверие к своей национальной валюте. В начале нового тысячелетия на доллары приходилось 87% стоимости всех денег, находившихся в обращении в России. За пределами США Россия была крупнейшей долларовой экономикой в мире. Международные инвесторы должны были платить местные российские налоги в американской валюте. Россия превратилась в площадку для решающего эксперимента по долларизации экономики, будучи бывшей сверхдержавой с ядерным оружием и с деньгами, поставляемыми из Вашингтона.

Не считая получившей независимость Украины, Россия была наиболее пострадавшей из всех постсоветских стран, однако начало 1990‐х гг. выдалось тяжелым для всего бывшего восточного блока. Страны Восточной Европы и бывшего Советского Союза, лишившись институциональной структуры экономического планирования, пережили экономическую травму. В 1989–1994 гг. выпуск продукции в среднем упал более чем на 30%. Инфляция, безработица и социальное неравенство взмыли вверх одновременно с тем, как обрушились заработки и развалились системы социального обеспечения коммунистических времен. В странах Прибалтики по уровню заработков в 1990‐е был нанесен сокрушительный удар. Заработки сократились на 60% в Эстонии и на 70% в Литве. Для многих миллионов наилучшим выходом была эмиграция, пусть даже нелегальная.

На этом фоне НАТО и ЕС приняли решение о расширении на восток с целью стабилизировать текущий кризис, предложить будущий курс и навсегда перекроить геополитическую карту. Двойное расширение ЕС и НАТО проходило нескоординированно. Его движущей силой были не только Вашингтон, Берлин и Париж, но и сами восточные европейцы. Польша, Венгрия, чехи и словаки – «Вышеградская группа» – стали проситься в НАТО еще в феврале 1991 г. ЕС ответил на это соглашением об ассоциации. Но решение ЕС о расширении было принято лишь в 1993 г., а его условия были подробно прописаны лишь в 1997 г. В то время как некоторые сторонние наблюдатели призывали к принятию Плана Маршалла ради ускорения экономического развития, ЕС обещал кандидатам на членство из Восточной Европы содействие специалистов в деле преобразования всех сторон жизни – от государственных финансов до транспортной инфраструктуры, прав собственности и юридической системы. НАТО, занимавшееся только военным аспектом, могло действовать быстрее. Поляки, венгры и чехи стали его полноправными членами уже в 1999 г. Но это было лишь начало. 1 апреля 2004 г. в НАТО были приняты Болгария, Эстония, Латвия, Литва, Словакия, Словения и Румыния. Месяцем позже все они, за исключением Болгарии и Румынии, вступили и в ЕС. Двое отставших были сочтены готовыми для членства в ЕС в 2007 г.

С момента, когда окончилась холодная война, прошло пятнадцать лет. В Вашингтоне наблюдались сомнения, да и власти многих западноевропейских государств были против расширения на восток. Предполагалось, что издержки этого шага будут колоссальными. Несомненным был и риск спровоцировать Россию. 2003 год был отмечен глубоким и тревожным расколом по поводу вторжения в Ирак. Тем восточным европейцам, которые являлись кандидатами на вступление и в НАТО, и в ЕС, приходилось выбирать. На одной стороне были Берлин и Париж, выступавшие против войны. На другой стороне находились Вашингтон, Лондон и их сторонники в Мадриде и Риме. Восточная Европа в подавляющем большинстве проголосовала за войну, а американский министр обороны Дональд Рамсфелд еще и подсыпал соли на раны, настраивая «новую Европу» против «старой», вследствие чего негодующие Франция и Германия оказались в изоляции. Выдвинутая в 2003 г. Хабермасом и Деррида идея о своеобразной «европейской идентичности» была направлена не только против англо-американцев, но и против восточных европейцев. Предполагалось, что значение имеет лишь западноевропейское ядро. Делать хорошую мину выпало на долю Европейской комиссии. Председатель комиссии Романо Проди с гордостью объявил, что падение Берлинской стены в 1989 г. и воссоединение Германии и Европы ознаменовали не конец истории, а ее новое начало. Если раньше европейская история сводилась к конфликтам и бедствиям, то отныне Европе нечего бояться, а миру незачем бояться Европы. ЕС преодолел как классическую силовую политику XIX в., так и вооруженное перемирие холодной войны. Отныне ЕС как носитель стабильности, процветания и правления закона приступает к воплощению мечты Канта о вечном мире.