Сергей Кириенко и Вячеслав Володин
kremlin.ru
Минувшая неделя неожиданно началась с обсуждения вопроса о рыночной природе российской экономики. Переход от плановой экономики к рыночной начался 30 лет назад, но приблизительно на полпути к заветной цели страна попятилась назад — к государственному контролю над природными ресурсами, финансовым и человеческим капиталом, а также ценами, не исключая потребительских.
Любопытно при этом, что, невзирая на все то, что нам известно об экономике РФ к августу 2021 года, власть продолжает трогательно защищать завоевания рынка как родные. В Кремле «выстраивают стратегическую линию на развитие конкуренции и повышение прозрачности внутреннего рынка», а в парламенте — решительно протестуют против «каких-то жестких административных мер регулирования цен». «Мы все-таки живем в рыночной экономике», — громогласно объявила в конце прошлого года спикер Совета Федерации Валентина Матвиенко. Впрочем, дискуссия о существовании рынка в стране оживилась вовсе не в результате какого-то сложного когнитивного диссонанса внутри власти. Это произошло с подачи «западных партнеров», давно подозревающих Россию в серьезных отклонениях от некогда взятого ею курса.
Осенью прошлого года Еврокомиссия опубликовала 435-страничный доклад о «значительных перекосах в экономике Российской Федерации», вызванных действиями государства. А на неделе эстафету подхватили Соединенные Штаты. Формальной причиной тут стал результат проверки, инициированной Минторгом США в ходе антидемпингового анализа поставок нитрата аммония из РФ. В самом ли деле экономику путинской России до сих пор можно считать рыночной? Приблизительно так был поставлен вопрос.
Статус рыночной экономики имеет значение для экспортеров, поскольку значительно усложняет возможность введения антидемпинговых пошлин против них. Лишение страны этого статуса — а Минторг заявил, что получил «достаточные доказательства» несоответствия — влечет за собой удорожание российского экспорта в США, где, строго говоря, он и так не имеет существенной доли рынка. Однако, учитывая вес американской экономики в мировой, такое решение не может в дальнейшем не омрачить перспектив РФ в международной торговле — несмотря на критику слишком общих и за 90 лет, возможно, в чем-то устаревших критериев отнесения экономик к рыночным или нерыночным (в американском списке нерыночных экономик на сегодня значатся одиннадцать государств: Армения, Азербайджан, Белоруссия, КНР, Грузия, Киргизия, Молдавия, Таджикистан, Туркмения, Узбекистан и Вьетнам).
Статус рыночной российской экономике был присвоен американцами — а чуть позже Евросоюзом — в далеком 2002 году после девятимесячного мониторинга. Дональд Эванс, занимавший пост министра торговли США, заявил, что принятое решение «отражает огромные экономические изменения, которые произошли в России за последнее десятилетие». По оценкам Германа Грефа, тогда министра экономического развития и торговли, присвоением статуса с российского экспорта было снято бремя на сумму свыше $1,5 млрд, что составляло немногим менее 0,5% ВВП страны.
Радостную новость президенту Путину его американский коллега Джордж Буш пожелал сообщить лично в ходе телефонного разговора. Публичный образ российского лидера в то время, казалось, полностью отвечал такому широкому жесту. Впоследствии наблюдатели с горькой иронией писали о Владимире Путине тех дней как о поборнике фритредерства. Скажем, политолог Тейн Густафсон в книге «Колесо Фортуны. Битва за нефть и власть в России» признавал, что местами речи Путина напоминали русский перевод Адама Смита: «Ключевая роль государства в экономике — это, без всяких сомнений, защита экономической свободы — свободы производить, торговать, инвестировать».
kremlin.ru
Но со временем, когда отпала всякая нужда притворяться рыночником и «абсолютным либералом», путинские рассуждения на тему отношений государства и свободной экономики сделались куда менее категоричными:
«Чистой рыночной экономики, либо чистой административно-командной просто не существует. А вот смешанная — она во всем мире присутствует. Как только начинаются какие-то сбои в экономике, какие-то проблемы, тут же возрастает роль государства. Как только накопления возрастают, как только ситуация успокаивается, сразу государство из экономики уходит».
В отношении чистого рынка как утопии либертарианства с президентом трудно спорить. Но в остальном путинские слова — типичная демагогия, маскирующая провалы собственной экономической политики. При крайне слабых институтах поддержки рынка и сильной тенденции к авторитаризму и клептократии государство само провоцирует сбои — и безостановочное наращивание его присутствия в экономике делает ту все менее рыночной и более проблемной. В таких условиях ситуация никогда «не успокаивается»: государственная экономика путинского образца — неустойчива по определению, она источник нескончаемого кризиса и агрегатор разнообразных шоков.
Безусловно, российская система пока еще не является в чистом виде административно-командной. Препятствием для подобного атавизма, по еретической, но остроумной мысли экономиста Андрея Мовчана, здесь выступает всепроникающая коррупция — последний бастион среди институтов незрелого российского рынка:
«Российская коррупция является самой рыночной частью российской экономики, в которой все остальное легко регулируется сверху. У нас по сути феодальная экономика — экономика, где стержнем является ресурс в виде нефти и газа, владение которым позволяет государству и узкому кругу лояльных лиц получать ренту. В нулевых страна преодолела феодальную раздробленность, вслед за которой пришла к феодальному единству. В результате у нас образовался странный для неподготовленного слуха, но совершенно понятный для экономиста строй: рыночный феодализм».
Да, феодализм, но все же рыночный. Посмотрим, будут ли американцы настолько снисходительны, чтобы учитывать это тонкое обстоятельство в своих идеалистичных дефинициях. В свежих Хрониках госкапитализма:
