Липецк. Портрет сержанта, погибшего в спец.операции на Украине. на фоне стеллы Победы в Великой Отечественной войне.
Доклад «Историзация или PASTеризация политического дискурса в России: есть ли история в манипуляции прошлым?» доктор исторических наук Иван Курилла прочитал на декабрьской конференции «Российские реалии-2022», организованной телеграм-каналом «О стране и мире» и «Мемориалом». Текст доклада публикуется с разрешения организаторов с несущественными сокращениями. Ссылки на другие доклады конференции (политологов Екатерины Шульман и Александра Морозова) можно найти внизу страницы.
<…> Мне кажется важным отметить: (непохоже), чтобы в 2022 году, да и в предшествующие годы, пропаганда пыталась создать какой-то новый язык. Я не вижу, чтобы в разговоре о прошлом, которое применяется для объяснений сегодняшних внешнеполитических решений, создавались какие-то новые образы или кто-то активно работал над выработкой какого-то нового языка. То, что происходило после Великой Отечественной войны, как раз было выработкой нового языка описания — сначала «бандеровцы», потом «немецко-украинские националисты», потом они перестали быть немецкими и т.д. То есть обстановка менялась, постепенно менялся язык и постепенно сформировался тот язык, который затвердел и окуклился к концу Советского Союза. Сейчас ничего подобного не происходит. В разговорах о политике главные деятели современной России — (Владимир) Путин, (Сергей) Лавров и (Сергей) Шойгу и т.д. — постоянно приводят в пример или, вернее, объясняют свои позиции отсылками к прошлому, и как правило это уже готовые, «отлитые в граните» представления, которые, с их точки зрения, должны разделять все россияне и, возможно, еще и украинцы.
Нового содержания не производится, зато старые образы постоянно тасуются с большой скоростью. Только в 2022 году году мы слышали от президента Путина несколько объяснений того, что происходит: денацификация (то есть мы как бы попали назад в 1945 год); потом выяснилось, что мы, как Петр, «возвращаем русские земли» (то есть мы вернулись уже к началу XVIII века); потом возникло новое объяснение, что надо было, оказывается, пустить воду в Крым, и это отсылка уже, наверное, к какому-нибудь 1956 году; потом прозвучали слова, что Азовское море снова стало внутренним российским морем — это, наверное, снова в XVIII век, к Екатерине отсылаем…
В каком вообще году мы живем?!
Исторические объяснения, нарративы, которые были бы внутренне непротиворечивыми и едиными, не вырабатывается, вместо них — прыжки по каким-то разным историческим точкам, которые должны в данный момент что-то объяснить. Весь 2022 год мы провели в этих прыжках и не очень понятно, куда же мы все-таки попадаем.
<…> Теперь я хотел бы напомнить, что такое история как часть общественного сознания, как общество взаимодействует с прошлым и что такое обращение означает с точки зрения современной исторической науки.
История — это постоянно возобновляющийся диалог между современностью и прошлым.
В этом диалоге современность задает вопросы, которые ее интересуют, к источникам, которые позволяют нам обратиться к прошлому и находят там на эти вопросы ответы. Поэтому история развивается, поэтому новые поколения задают свои вопросы — но это постоянный диалог. Этот диалог означает, что история отличается от нашего дня, то есть прошлое отличается от того дня, в котором мы задаем ему вопрос. И, собственно, содержание исторического диалога — это обнаружение разницы между тем временем, к которому мы обращаемся, и тем временем, в котором мы живем, определение разницы потенциалов, которая позволяет выстроить вектор исторического развития и понять, куда общество движется. Это чрезвычайно важная, я бы сказал, социально-философская функция истории, которая позволяет обществу понять направление своего движения.
Так выглядит обращение с историей с точки зрения современной науки. А
то, что мы видим сейчас — это манипуляции. Они не позволяют выстроить дистанцию между прошлым и настоящим.
Напротив, получается, что мы все еще живем либо в 1945 году, либо в 1956, либо вообще в XVIII веке — но мы где-то там. Никакой дистанции нет, потому что мы используем те же слова, те же образы, и в целом объясняем происходящее в 2022 году так, как будто мы в 1945 году боремся с нацистами, или с Петром Первым «возвращаем русские земли».
Что это за ситуация, чем это грозит — отсутствие дистанции с прошлым? Вообще-то наука, memory studies, знает такие ситуации <…> это те случаи, когда общество не может справиться с большой травмой: с геноцидом, с войной, с репрессиями — с тем, что требует, что называется, проработки прошлого. Когда нет проработки прошлого, то мы продолжаем жить в этом прошлом. Проработка как раз и должна помочь нам установить дистанцию между нами и тем временем, с которым мы, общество, беседуем. Это проблема конца XX — начала XXI века, с которой столкнулись многие народы, не только россияне, потому что ХХ век был очень трагическим.
Итак, мы видим две ситуации, в которых между нами и прошлым нет дистанции: трагедии и манипуляции, которые использует госпропаганда. И здесь я бы предложил такой логический поворот: оказывается, что государственная пропаганда, используя прошлое таким образом, без дистанции, навязывает понимание этого прошлого как трагедии. Мы видим, как некоторые сюжеты прошлого, которые той же пропагандой использовались раньше как сюжеты победы, сюжеты, сплачивающие общество, сейчас начинают переосмысливаться — потому что они «склеиваются» с тем, что мы видим в новостях, с тем, что мы знаем про события 2022 года. Великая Отечественная война, Вторая мировая, до последнего времени была главным клеем, который склеивал общество — отношение к войне было одинаковым или очень похожим у большинства жителей СССР, потом жителей России. По этой памяти в 2022 году нанесен огромный удар.
Раз <в пропаганде> идут постоянные отсылки к тому, что происходило в 1941–1945 годах, то и те ужасы, которые мы сейчас читаем в новостях, опрокидываются на наши знания о сороковых годах.
На них теперь «наклеилось» отношение к событиям 2022 года, которое не может быть таким, каким оно было у советских людей по отношению к событиям Великой Отечественной, к защите Родины. И наше представление о той священной войне, которая сплотила наше общество, уже никогда не будет таким, каким было еще в 2021 году. И это только один пример, может быть, наиболее яркий, потому что здесь пропаганда в наибольшей степени работает.
Мы видим, что манипуляция историей, вместо того, чтобы создавать вектор движения вперед, приводит к тому, что развитие замораживается. И если такого рода манипуляции прошлым выбраны в качестве такой государственной квази-идеологии, то
ныне живущее поколение, получается, ничего само не создает исторического, занимается вместо этого таким косплеем, реконструкцией каких-то прошлых эпох вместо того, чтобы создавать что-то свое.
Таким образом, нынешнее поколение из истории как бы исключается, выбрасывается, оно живет не само, а пытается дожить, пережить заново жизнь поколений, которые возвращали русские земли, побеждали нацизм и делали Азовское море внутренним морем российского государства. То есть с точки зрения нашего официального пропагандистского взгляда на прошлое, нынешнее поколение не живет, а занимается реконструкцией. Это я и имел в виду в названии своего доклада, в этом неологизме — pastеризация, от английского past. Но тут дело не в историоризации, даже не в использовании истории, потому что истории, в том понимании, о котором я говорил, во всем этом нет. Есть использование прошлого, pastеризация того прошлого, которое оказывается политически выгодным.
Я не могу, наверное, сегодня сказать о долгосрочных эффектах того, что происходит, но это очень необычный случай, когда целое государство, ведущее очень активную политику, ведущее войну, не создает какого-то своего образа того, что она делает, а вместо этого использует какие-то кубики, которые достали с долгого хранения откуда-то в морозилке и предлагают людям. <…> Это тактически удобно, но совершенно непонятно, что с этим делать стратегически. <…> Непонятно, что можно объявить победой, что — поражением, что могло бы быть символическим завоеванием нынешней элиты. Все это уже сделано — в прошлом.
<…>
Дистанция эта когда-нибудь, видимо, все-таки установится, потому что появилась новая война. Новая война заставляет смотреть на предыдущую другими глазами.
Французский историк Анри Руссо назвал это «последней катастрофой». Всегда очень тяжело воспринимается последняя катастрофа, но потом случается новая и она отодвигает предыдущую куда-то далеко. До недавнего времени у нас последней катастрофой была Вторая мировая война и репрессии, теперь у нас последняя катастрофа другая и в каком-то смысле что-то будет легче — но что-то еще тяжелее — понимать в событиях тридцатых-сороковых годов.
<…>
Очевидно, что <и российским интеллектуалам> какой-то концепции альтернативного <пропагандистскому> прошлого тоже создать, выстроить не получилось. Это серьезный вызов. Интеллектуалам — и тем, кто остался в России, и тем, кто находятся вне России — мне кажется, стоит обратить внимание на такое целеполагание. Не только (вести) разговоры о том, как политически преобразовать Россию, но и попытаться этот вектор исторического развития нарисовать — куда бы мы хотели идти, обсудить, чем мы, сегодняшнее общество, отличаемся от общества 1945 года, 1947, даже 1956.
Пропаганда ведь пытается нас убедить, что и общество сейчас то же самое, которое в 1947 году начинало бороться с бандеровщиной. Это неправда, но и альтернативного рассказа мы не слышали.
А если удастся обсудить это отличие, тогда, может быть, мы увидим, поймем, какой путь мы прошли, а какой пройти не удалось. Это, на мой взгляд, важная задача, которая стоит перед историками.
Что еще почитать
Умиротворение Леванта. Война в Сирии как большая манипуляция
