Прощание с метафорой. После подрыва Новокаховской ГЭС мы не скоро сможем шутить на тему потопа

Метафора как внутренняя пружина любой попытки адекватного описания всего того, что происходит с нами и вокруг нас, — одна из моих излюбленных тем. Это, видимо, потому что я занимаюсь искусством, а что как не искусство служит наиболее универсальным и надежным свидетельством о человечестве вообще и об отдельном человеке в частности.

Совсем еще недавно я любил говорить о том, что искусство, — что бы каждый из нас ни понимал под этим словом, — в принципе не должно и не может оскорблять ничьих чувств. Именно потому, что оно метафорично. Именно потому, что художественный эффект строится в том числе и на мерцании прямых и переносных смыслов.

Я любил часто и увлеченно рассуждать о том, что умение различать прямые и переносные смыслы различных высказываний и жестов есть одна из основных черт цивилизованного человека. И, соответственно, наоборот.

Да, посредством метафор можно было осознать и объяснить очень многое. Но одним из признаков той тотальной лингвистической катастрофы, которую мы переживаем, является и тотальная деметафоризация.

Затопленный Херсон

Фото: АР

«Нет такой метафоры, которая рано или поздно не обнаруживала бы способности к материализации», писал когда-то я, сознательно рискуя быть заподозренным в склонности к безответственным преувеличениям.

Мне и тогда не казалось это таким уж преувеличением. Теперь же — и подавно.

Метафоры одна за другой материализуются прямо на глазах, они перестают быть метафорами, их переносные значения выпрямляются посредством школьной линейки. Они одна за другой гаснут в пространстве языка, как в апокалиптических видениях гаснут одна за другой ночные звезды.

Пока мы были густо окружены метафорами, того, кому пришло бы в голову обвинить задерганную мамашу, говорящую шумливому и вертлявому ребенку «Если немедленно не замолчишь, я тебя убью», в том, что она угрожает жизни ребенка, мы с полным основанием и правом сочли бы либо просто дураком, либо бессовестным демагогом и при этом все равно дураком.

Потому что неумение отличать переносные смыслы от прямых есть признак понятно чего.

И само определение такого не самого простого, в общем-то, понятия, как «метафора», рискует в этом контексте сузиться до представления о том, что метафора — это когда обещают убить, но до поры до времени не убивают.

Теперь переносные значения слов почти директивно отменяются, лишаются законного права на существование.

Так называемый властный дискурс, вся сила которого ограничивается лишь силой физической, взял решительный курс на «последнюю прямоту», на тотальную деметафоризацию.

Словам и идиомам в принципе отказано в праве иметь переносные значения, потому что те самые переносные значения — это «экстремизм», «дискредитация» и «реабилитация» всего плохого.

Во властном дискурсе роль так называемого содержания, зияющая и мучительная для активного и цивилизованного носителя родного языка бессмысленность которого очевидна, как устройство спичечного коробка, не столько успешно, сколько чувствительно играют различные репрессивные мероприятия.

Метафоры, повторяю, стремительно перестают быть метафорами, их, если еще и поддерживает как-то многовековой опыт искусства и поэзии, то уже с большим трудом.

А события последнего времени и вовсе, кажется, погребают под завалами разбомбленных домов и развалинами бывшей культуры остатки метафорических способов понимания жизни.

Женщина в подтопленном доме в Херсонской области

Фото: Евгений Малолетка

Так, например, в эти дни стало понятным, что использование в качестве метафор образов стихийных бедствий становится невозможным или в крайнем случае неуместным. Что на фоне происходящих апокалиптических событий всякие «половодья чувств» и прочие «половодья» звучат почти кощунственно.

Понял я это тогда, когда, — теперь уже не так важно в связи с чем, — написал что-то вроде того, что во время наводнений на поверхность всегда всплывает что попало. И книжки, и детские игрушки, и памперсы, и собачьи какашки, и дохлые крысы, и школьные тетрадки, и пластиковые пакеты, и конфетные коробки, и лыжи, и домашние туфли, и шахматные доски, и сигаретные пачки, и винные пробки и вообще все, что держится на водной поверхности.

Написал, перечитал, поежился, и, пугливо озираясь по сторонам, — не успел ли подсмотреть ли кто-нибудь из-за спины, — быстро стер.