Кантонисты. Художник Владислав Цап.
Есть у Бориса Слуцкого, замечательного нашего поэта, фронтовика, прошедшего самую страшную (пока) войну в человеческой истории, такие стихи:
Евреи хлеба не сеют,
Евреи в лавках торгуют,
Евреи раньше лысеют,
Евреи больше воруют.
Евреи — люди лихие,
Они солдаты плохие:
Иван воюет в окопе,
Абрам торгует в рабкопе.
Я все это слышал с детства,
Скоро совсем постарею,
Но все никуда не деться
От крика: «Евреи, евреи!»
Не торговавши ни разу,
Не воровавши ни разу,
Ношу в себе, как заразу,
Проклятую эту расу.
Пуля меня миновала,
Чтоб говорили нелживо:
«Евреев не убивало!
Все воротились живы!»
Пуля, кстати, Слуцкого не миновала, с войны вернулся с двумя орденами и тяжелым ранением, но, видно, были у него поводы для горькой иронии.
У российского антисемитизма — история долгая и почтенная, если уместно здесь такое слово. И кажется, стыдно уже и неприлично об этом заикаться, и даже социологи год за годом рапортуют — уровень нелюбви к евреям в отечестве неуклонно снижается. Но то государь пошутит что-нибудь веселое про Мойшу Израилевича, то скромный его подданный выйдет на охоту — искать еврея в двигателе самолета, и понимаешь, — нет, эта скрепа на месте. Все в порядке с этой скрепой.
Про это можно долго говорить, но мы сегодня просто расскажем одну малоизвестную историю. Историю о том, с чего начиналась служба евреев в российской армии.
Указ государя императора
Евреи, доставшиеся империи после разделов Речи Посполитой, — люди в массе своей нищие и бесправные, к которым государство относилось с неизменным подозрением. Но, как ни странно, именно эта подозрительность и защищала их от необходимости служить в русской армии («они — плохие солдаты», не Слуцкий первый это услышал). С обитателей местечек брали особый налог, зато ужасов солдатчины они не знали.
Однако государь император Николай Павлович, любитель парадов и палочной дисциплины, решил, что это неправильно — позволять огромному числу подданных по праву, так сказать, рождения уклоняться от воинской повинности. С 1827 года рекрутов стали набирать и из-за черты оседлости тоже. И все для них оказалось страшнее, чем для основной массы жителей империи.
«Евреи, представляемые обществом при рекрутских наборах, должны быть в возрасте от 12 до 25 лет», — гласил царский указ. Даже для взрослых мужчин, для тех, кто попадал на службу в 18 лет или позже, это было куда более тяжелым испытанием, чем для рекрутов из центральных российских губерний (хотя и из русских деревень новобранцев провожали, как на смерть, — возвращались после 25-летней службы немногие, да и вернувшись, не могли уже вписаться в обычную жизнь). Но вчерашний крестьянин оказывался все-таки в привычной среде — вокруг были люди, говорившие по-русски и верившие по-русски. Еврейский рекрут, как правило, ни языка, ни обычаев своих однополчан не понимал, и вынужден был либо терять идентичность вместе с верой предков, либо навсегда оставаться изгоем.
Но ведь были еще и призывники в возрасте от 12 до 18 лет!