Михаил Дмитриев. Фото: Владимир Астапкович / РИА Новости
Три года назад, под занавес 2014-го, в стране разразился валютный кризис. В понедельник 15 декабря Центробанк сделал прогноз по поводу цены на нефть – как тогда казалось, исключительно мрачный. По оценкам регулятора, баррелю до конца 2017 года предстояло колебаться вокруг отметки $60. После такой публикации рубль за один день потерял 8% стоимости. Во избежание дальнейшего обвала валюты ЦБ на экстренном ночном совещании поднял ключевую ставку сразу на 6,5 процентного пункта (до 17%). Тем не менее решение не изменило хода событий, и наступивший день вошел в историю как «черный вторник»: курс продолжал слабеть, пока не провалился до отметки 80 рублей за американский доллар и 100 рублей за евро. Впоследствии рубль немного укрепился, а его курс стабилизировался. Однако ощущение краха и панические настроения, достигшие кульминации в декабре, еще долго служили эмоциональным фоном российской экономики. Впрочем, самые пессимистичные сценарии в итоге не реализовались, и страна сравнительно легко вышла из состояния «идеального шторма», уверен экономист Михаил Дмитриев, в прошлом глава Центра стратегических разработок, а ныне – президент партнерства «Новый экономический рост».
– Предлагаю вернуться на три года назад, в декабрь 2014-го. Специально перечитал ваши интервью за тот период. Запомнилась цитата: «Любой кризис не повторяет предыдущий, всегда самое страшное – а вдруг мы и дна не достигнем, а если достигнем, не сможем оттуда выбраться». Очевидно, вы были растеряны. Или просто не знали, к чему готовиться?
– Этого тогда никто не знал. Но нам повезло, и повезло сразу в двух отношениях. Во-первых, отскок цен на нефть, пускай в два этапа, оказался довольно быстрым. Были серьезные опасения, что сланцевая нефть окончательно обрушит рынок и равновесная цена барреля может упасть ниже $40. Ведь сланец не требует больших инвестиций, основные затраты – на бурение скважин и фрекинг, расщепление сланцевых слоев. Но эта история не учла быстрого роста издержек сланцевых компаний, поскольку на фоне бума все – от зарплат профессионалов до оборудования – резко подорожало. Когда же началось падение нефтяных цен, издержки, напротив, стали быстро сокращаться, при этом добывающие компании снизили активность по бурению скважин. Но какого уровня издержки сохраняли сланцевую добычу в рентабельной зоне? Вот это было неясно, что создавало серьезную неопределенность на рынке. Ведь если бы сланцевые компании смогли оставаться прибыльными при цене нефти $40 и даже ниже, наша экономика испытала бы значительно более серьезные потрясения. И главное, мы получили бы эти проблемы надолго.
– Отлично помню популярные тогда разговоры российских нефтяников о возможности работы при $25 за баррель. Морально готовились к худшему.
– Не надо забывать, что России помогла резкая девальвация. Реальные текущие издержки компаний, по заявлениям их руководителей, составляли буквально $4–5 за баррель. И потенциально это окупало добычу при любой мировой конъюнктуре.
– Но сказать то же о российском бюджете уже было нельзя.
– Нельзя. При стабилизации нефти в районе $20–25 мы бы сейчас имели принципиально другую ситуацию в стране. Это было бы шоковым погружением в несырьевую экономику. Сработал бы сценарий долгой структурной рецессии, когда у вас не хватает даже валюты для поддержки устойчивого платежного баланса и обеспечения базовых потребностей в импорте. Страна утратила бы всякую привлекательность для инвестиций. Финансовая система пребывала бы в состоянии почти полного развала. В общем, будущее нашей экономики находилось бы под очень серьезным вопросом.
– Сланцевая промышленность была настолько непредсказуемой, что никто не мог сказать ничего определенного о запасе ее прочности?
– Исследований и разного рода предсказаний было много. Я помню, отслеживал тогда по месяцам прогнозы устойчивости работы компаний на сланцевом рынке. И прогнозы постоянно падали: сначала считалось, что 60 долларов за баррель убьет этот бизнес, потом 50, 40, 30 долларов. Возникал вопрос: а где тут дно? Его ведь могло и не быть. Но тем не менее выяснилось, что сланцевая нефть при столь низких мировых ценах оставаться конкурентоспособной долго не могла. Вдобавок сказалась чрезмерная перекредитованность добывающих компаний. Начались банкротства, и даже тем, кто оставался на плаву, стало сложно привлекать финансирование для наращивания объемов. Сегодня, правда, объемы бурения сланцевых скважин снова достигают рекордных уровней, но мы уже видим предел издержек, ниже которых жизнеспособность сланцевой модели крайне сомнительна. И этот уровень точно не $20 за баррель. Вот это и создает определенность. Я, например, только что получил нефтяные прогнозы одного из крупных международных банков, где в ближайшие три года ждут цены в диапазоне $45–55.
– И для России, считаете, это комфортная цена?
– Вполне, исходя из того, что у нас трехлетний бюджет сверстан по $40 за баррель. Так что он будет бездефицитным при таком уровне. А при ценах выше $40 даже валютные резервы будут пополняться. То есть инвесторы в таких условиях не видят факторов для дестабилизации экономики – угрозы гиперинфляции, массовых банкротств на финансовом рынке, очередного ослабления валюты, потери резервов и т.д. То есть всего того, что в недавнем прошлом происходило в соседней Украине из-за безответственной финансовой политики.
– Извините, еще раз хочу от вас это услышать: после всего, что произошло в 2014 году, после всех несбывшихся прогнозов, сделанных годом ранее теми же международными банками, вы полагаете, что цены на нефть больше не опустятся ниже допустимого для России уровня и что в целом все с этим согласны. Верно вас понял?
– Я лишь говорю, что сейчас есть большая определенность. Что есть дно, ниже которого цены на нефть если и упадут, то очень ненадолго. Тут действительно существует консенсус. Нефтяные цены сейчас сравнительно высоки. Это вызывает оживление на российском рынке, порождает оптимизм, рост инвестиций. Многие инвесторы в первом полугодии разморозили ранее законсервированные или отложенные инвестпроекты. До двузначных величин ускорился рост импорта машин и оборудования, а это верный признак оживления. Начался восстановительный рост. Но этого не произошло бы, покажи сланцевые компании другую, более гибкую экономику добычи.
– Хорошо, подорожавшая нефть была первой причиной, почему российская экономика в итоге не пошла под откос. А вторая?
