Вернер Гейзенберг, 1933 год
Wikipedia
1. Две встречи с Бором
Летом 1922 года датского физика-теоретика Нильса Бора, который сотрудничеством с немецкими коллегами вернул Германию в поле зрения мирового научного сообщества впервые с окончания Великой войны, однозначно можно было назвать одним из самых известных людей в Европе. Его знали и специалисты узкого круга, и соотечественники, максимально далекие от академической среды. Самым наглядным подтверждением статуса Бора стали толпы интересующихся на каждой из семи лекций по квантовой теории строения атомов, прочитанных им в Гёттингене. Цикл выступлений ученого, которому в конце того года вручили Нобелевскую премию, вызвал небывалый ажиотаж. Люди забивались в аудитории, причем заполнялись не только сидячие места, но и все проходы между ними. Событие, наделавшее столько шума, неофициально назвали Боровским фестивалем.
Однако лишь у одного из слушателей хватило наглости в обход академического протокола и негласного этикета того времени подняться сразу после завершения очередной лекции и задать Бору вопрос о том, в каких терминах вообще можно говорить о природе атома. Этим человеком оказался 20-летний студент Мюнхенского университета Вернер Гейзенберг. Бора, который уже слышал о молодом таланте, его реплика не возмутила, а впечатлила. Он предложил Гейзенбергу прогуляться вместе с ним по лесу в окрестностях университета, чтобы подробнее обсудить тему неизбежных изменений в научном языке, вызванных попытками физиков разобраться в строении атома.
«Мы знаем, что ньютоновская физика неприменима к внутреннему строению атома, — сказал тогда Бор. — Она в лучшем случае может служить для нас ориентиром время от времени. Она подразумевает, что структура атома не подлежит дескрипции, что любые подобные описания обязательно будут основываться на классических понятиях, которые больше не применимы. Любой, кто пытается развить подобную теорию, ставит перед собой невозможную задачу. Мы стремимся сказать что-то о структуре атома, но у нас нет языка, чтобы наши идеи можно было понять. Необходимо четко осознавать, что когда дело доходит до атома, язык может использоваться только как в поэзии. Поэты тоже меньше беспокоятся о том, чтобы описывать факты, нежели о том, чтобы создавать образы и выстраивать ментальные связи».
Гейзенберг продолжил расспрос лектора. Юноша не понимал, как ученые могут рассчитывать на то, чтобы когда-либо понять атом, если у них нет необходимого понятийного аппарата. Бор ответил, что в конце концов они все-таким могут прийти к пониманию, но для этого в процессе им придется разобраться, что означает само слово «понимание». На студента разговор с ученым произвел неизгладимое впечатление — позже он даже говорил, что его «подлинная научная карьера по-настоящему началась только в тот день». Особенно Гейзенберга поразило, что Бор не стремился дать готовые ответы, не упрощал сложные темы, но не отказывался от их обсуждения и не хотел признавать даже самые запутанные научные головоломки неразрешимыми.
Как пишет историк науки, культуры и этики Альгис Валюнас, «под опекой Бора Гейзенберг научился принимать тайну как часть мудрости современной физики». В следующем году нобелевский лауреат выбил для молодого таланта должность своего ассистента в Гёттингенском университете. С тех пор они не прекращали биться над загадками атома вместе. В письме отцу Вернер называл нового наставника «единственным, кто в философском смысле понимает что-то в физике». Сотрудничество Гейзенберга и Бора, начавшееся с прогулки по лесу, спустя всего несколько лет привело к научной революции и способствовало стремительному развитию квантовой механики.
Нильс Бор в личном кабинете (1935)
Wikipedia
Другая значимая встреча двух гениальных физиков состоялась почти через 20 лет, в сентябре 1941 года, в оккупированном Копенгагене. После прихода к власти в Германии нацистов Бор помог перебраться в свой родной город многим немецким ученым, не разделявшим гитлеровскую идеологию. Одним из редких и самым громким исключением в этом списке стал его бывший ученик Гейзенберг, который остался в Германии и теперь участвовал в проекте по разработке ядерного оружия. Учитывая социально-политический контекст, разговор ученых получился далеко не таким безмятежным и вдохновляющим, как когда они обсуждали будущее физики в Гёттингене. К тому же беседу, неизбежно сводившуюся к темам оккупации, войны и атомной бомбы, Гейзенберг и Бор запомнили совершенно по-разному. Наверняка известно только то, что научная сторона их разговора касалась реакции деления ядра.
