Копия Гейдельбергского моста в кампусе Huawei (Дунгуан), где полностью воссоздана историческая архитектура 12 европейских городов
Simina Mistreanu/dpa/ Global Look Press
С тех пор как мейнстримную интеллектуальную повестку на Западе начали определять новые левые — то есть с 1960-х годов— евроатлантическое пространство в ее рамках «по умолчанию» стало рассматриваться как агрессивная, хищная сущность. Что бесконечно посягает на хрупкий баланс в оазисе сакральности и аутентики — Востоке, который, как известно, вообще дело тонкое, где живут люди куда более искренние, не развращенные цинизмом и расчетом. А потому нечего туда лезть своими неоколониальными, жаждущими экзотики «руками рынка».
Так, не слишком искажая оригинальный посыл, можно кратко описать содержание книги Эдварда Вади Саида «Ориентализм» 1978 года — совершенно настольной для современных критиков западной культуры и ее всепоглощающей тяги к планетарной гегемонии. По мнению Саида, на Западе торжествует представление о европейской идентичности как превосходящей все прочие народы и культуры, на которые атлантист взирает свысока: на арабов, например, как на лишенных индивидуальности джихадистов, на восточные страны в целом — как на «резервуары вечной странности». Некий экзотический аттракцион, который не достоин серьезного вовлечения, но периодически способный производить любопытные образы для их встраивания в «настоящую», европейскую культуру:
«Существует предположение, что, хотя западный потребитель принадлежит к количественному меньшинству, он имеет право либо владеть, либо расходовать (либо же и то, и другое) большинство мировых ресурсов. Почему? Потому что он, в отличие от восточного человека, является человеком настоящим».
Если принять вышеописанный взгляд на проблематику «Запад-Восток» и облечь его в эмоциональную обертку из аргументов про колониальную травму, империализм и дискриминацию, тезис Саида о том, что западная культура — не что иное, как идеологическая фикция, основанная на эксплуатации, кажется оправданным. Но работает ли та же логика в обратную сторону — «Восток-Запад», где эксплуатируемой и не воспринимаемой с должной серьёзностью единицей становится уже Евроатлантика? Ведь со времен выхода программного труда Саида утекло много воды, и страны глобального Юга не первое десятилетие наслаждаются независимостью и правом на национальное самоопределение. Воспользовались ли они этими ресурсами, чтобы зеркально «потребить» и апроприировать Запад?
Под культурной апроприацией мы будем понимать то же, что сторонники применения этого термина среди интеллектуалов и медиа. То есть фактически любое использование культурным актором европейского происхождения любого глобально-южно-восточного символа без «публичной рефлексии колониального прошлого и проблем настоящего» территории, с которой этот символ экспортируется. Взятая в кавычки конструкция в предыдущем предложении — фрагмент из прошлогоднего извинения московского бара «Делай Культуру» перед своей аудиторией за «экзотизацию бывших колоний» посредством… добавления в меню бешбармака.
В Европе в экзотизации часто обвиняют музыку, использующую семплы или мотивы «маргинализованных» культур. Фигура в этом контексте совершенно демоническая — немецкий продюсер Фрэнк Фариан, в частности стоящий за проектами Boney M., Milli Vanilli и La Bouche. Именно этот человек сочинил такие суперхиты, как Rasputin, Daddy Cool и Gotta Go Home — более того, именно его вокал на студийных записях и звучит, за что его часто называют мошенником. Потому что свою жизнь Фариан посвятил поиску открывающих рты под фонограмму чернокожих марионеток для придания своим проектам ориентального флера, попутно перерабатывая под коммерческие диско-каноны латиноамериканский фольклор (песню Brown Girl in the Ring, например).
К той же категории «мошенников» относят опять же немецкий музыкальный проект Enigma, чья концепция всецело основана на семплировании григорианских хоралов или аборигенских песнопений. Знаменитая композиция Return to Innocence — яркий пример, ориенталистичности которому добавляет то, что Enigma даже не посчитали нужным спросить у исполнителей разрешение на использование вокальной партии на амисском языке. Здесь же можно упомянуть и французов Deep Forest, в 1990-е прославившихся благодаря эмбиент-обработке песен африканских народов.
Как Enigma, так и Deep Forest — представители эстетики нью-эйдж, чье религиозное и философское воплощение также принято считать образцом апроприации. Ведь, грубо говоря, пресыщенные европейцы просто понадергали из индуизма и буддизма симпатичные им элементы, наложили на этническую музыку танцевальные биты, зажгли пало санто, нарисовали на лбу бинди и отправились в «духовные туры» в «ашрамы», подозрительно напоминающие пятизвездочные отели на юге Гоа.
Все это — тот самый саидовский ориентализм, самая что ни на есть культурная апроприация, с которой, как считают критики западной гегемонии, нужно всячески бороться. Зачем — это обсудим чуть позже, а пока же обратимся к восточной стороне баррикад и попробуем отыскать подобные «злоупотребления» там.
Не отходя от немецких примеров, допустимо привести кейс Такео Иши, известного в альпийском регионе йодлера. Такео — японец, и звучание его творчества сильно выделяется на фоне классической тирольской школы йодля, который он смешал с европопом и… петушиным кудахтаньем. Мне страшно представить, какие потоки ненависти (что примечательно, со стороны европейцев, а не арабов) навлек бы на себя условный швейцарец, решившийся переехать куда-нибудь в Кувейт и начать там переосмыслять традиции нашида, добавляя к нему бит и отплясывая в арабских одеяниях. С Такео ничего подобного не произошло: в Германии его любят и веселятся под его своеобразную музыку на Октоберфесте.
Этот фестиваль, если уложить его в рамки «апроприационного восприятия», является самым вопиющим проявлением массовой эксплуатации чужой культуры — баварской. Эксплуатируют, экзотизируют и должным образом не рефлексируют ее все кому не лень: от миллионов американцев, ирландцев и французов, приезжающих напиться пива и поорать шлягеры в биргартенах, до японцев, китайцев и индийцев, рассекающих по Мюнхену в ледерхозе с пряниками-сердечками на шее. Никто из этих людей не обеспокоен проблематикой баварского национализма или политическим наследием династии Виттельсбахов и не воспринимает местную культуру иначе как красочную декорацию к международной пьянке. И никого, включая баварцев, это не смущает.
Участники мюнхенского фестиваля Октоберфест. Мужчины одеты в ледерхозе — традиционные баварские кожаные шорты
Felix Hörhager/dpa/ Global Look Press
Но стоило группе Coldplay отправиться в Индию на съемки клипа, в котором Бейонсе появилась в сари — и западная пресса заявила не просто о культурной апроприации, а о выходящем за ее рамки «наследии колониального представления» об Индии как об экзотической игровой площадке. Отличие от Октоберфеста здесь единственное: «апроприационная комиссия» считает Индию маргинализированной стороной, а британцев из Coldplay или баварцев — привилегированной.
В такой постановке вопроса есть нечто оскорбительное по отношению к индийцам, которые в нем занимают «по умолчанию» маргинальную позицию. Будто бы она приклеивает к ним образ экзотической игровой площадки намного прочнее, чем тот же клип Coldplay — хотя Мумбаи, где он снимался, давно выглядит как вполне продвинутый мегаполис с фешенебельными жилыми комплексами и современными небоскребами.
Которые — в частности, Lodha World One или Three Sixty West — выполнены в западном хай-тек стиле и построены уже в 2010-х. То есть во времена отсутствия колониального влияния, которое в этой стране отражалось в возникновении построек в индо-сарацинском стиле. В нем выполнен знаменитый отель Taj Mahal Palace, который из-за колониального подтекста сносить никто не спешит, а мумбайцы считают его очень престижным местом для проживания. Откуда всего-то 15 минут на машине до торгового центра Phoenix Palladium — самого пафосного в городе, где можно посетить бутики Gucci, Burberry, Dior и прочих исконно восточных брендов.
Впрочем, если взглянуть на эволюцию «азиатских тигров» как первой, так и второй волны, можно заметить тенденцию — параллельно экономическому развитию в этих странах всегда возрастало стремление к западному образу жизни: модели потребления, эстетике, архитектуре и культуре. Феномен этот неплохо описал в книге «Свобода на продажу» Джон Кампфнер, в частности, кейсы Китая и Сингапура: всегда с появлением денег в разных уголках Азии вырастали чикагские небоскребы, открывались фирменные магазины европейских модных домов, дети отправлялись на учебу в Великобританию, а музыка обретала вестернизированный оттенок. Чего стоит один K-pop, который возник из скрещивания западной попсы с японским J-pop (который, в свою очередь, просто есть, скажем, ориенталистское переосмысление той самой западной попсы).
То же самое случалось и в арабских странах параллельно с нефтяным бумом. Свой феноменальный экономический потенциал ОАЭ задействовали для создания причудливой карикатуры на западный мегаполис в качестве фасада теократической диктатуры. Где с 2017-го года даже существует свой Лувр, в то время как в Китае вовсе появляются «города-реплики». Зрелище совершенно жуткое — жилой комплекс Тиандученг на востоке КНР, который копирует седьмой округ Парижа, что выглядит крайне дистопично (как и кампус Huawei, воспроизводящий архитектуру центральноевропейских городов).
Реплика фонтана из Вероны в кампусе Huawei (Дунгуан), где полностью воссоздана историческая архитектура 12 европейских городов
Simina Mistreanu/dpa/ Global Look Press
Разве все это — не потребительское, исключительно поверхностное и «экзотизирующее» отношение к Западу? При отзеркаливании аргументов его обвинителей в апроприации — да, это именно оно, но Восток эти обвинения никогда не затрагивают. На что есть три причины:
— Запад — привилегирован, Восток — маргинализирован, а значит ему дозволяется намного больше;
— по Эдварду Вади Саиду, западная цивилизация и ее культура — не более, чем «идеологическая фикция», гремучая смесь идей и ценностей, которые не имеют значения в отрыве от истории завоеваний, путешествий и смешения народов. Иначе говоря — это совершенно несамостоятельное, синкретическое и лишенное аутентики месиво, которое можно эксплуатировать направо и налево;
— критики западных апроприационных практик (в том числе Саид), как правило, являются людьми западной же культуры с присущим ее носителям миросозерцанием.
Последняя причина имеет ключевое значение. Собственно, не существует каких-либо рациональных оснований для того, чтобы всерьез обсуждать культурную апроприацию как проблему, требующую общественного консенсуса и осуждения «апроприаторов» — потому что она совершенно искусственная. Мы живем в глобализованном мире, в значительной части которого даже государственные границы уже носят условное значение. Как при таких исходных данных обойтись без межнациональных — не обязательно углубленно-осмысленных — заимствований? А главное — для чего? Чтобы Coldplay вместо Индии отправились снимать следующий клип куда-нибудь в Канаду, а Enigma семплировала исключительно мелодии западноевропейского фолка?
«Апроприирующие» с присущим им нигилизмом по отношению к собственной культуре — это ее же продукт; как формации, открытой для диалога и сочувствия к другим культурам, восприимчивой к критике изнутри и переживаниям, которые стоят за нападками и обвинениями в «идеологической фиктивности». Это один из неизбежных симптомов западной открытости и толерантности — грубо говоря, как, например, абсурдное существование в Швейцарии коммунистической партии Partei der Arbeit der Schweiz.
«В отличие от исламской культуры, западная культура вышла на чужака, попыталась понять, посочувствовать, поучиться в каждой области, где доступно обучение… В XVIII веке, когда Абд аль-Ваххаб основывал свою особенно отвратительную форму ислама на Аравийском полуострове, сжигая книги и обезглавливая еретиков, сэр Уильям Джонс собирал и переводил все, что мог найти из персидской и арабской поэзии, и готовился к отплытию в Калькутту, где ему предстояло служить судьей и стать пионером в изучении индийских языков и культуры», — писал в своей статье об интеллектуальном наследии Эдварда Вади Саида философ Роджер Скрутон.
Западу всегда было свойственно любопытство ко всему для него неестественному — то есть экзотичному, и в этом нет ничего «по умолчанию» криминального и означающего сугубо эксплуататорско-колониальные амбиции. Восток же, напротив, до недавнего времени оставался материей замкнутой на самой себе и к глобальности не стремившейся (о чем свидетельствует, например, скудное число переведенной на арабский литературы). В XX веке эта ситуация начала выправляться, к его концу позитивную прогрессию подтолкнули неолиберальные реформы и последовавшие за ними экономические прорывы, а описанные выше кейсы апроприаций — это лишь архитектурные, музыкальные и поведенческие проявления глобализма.
Который, к великому счастью восточных стран и всего международного сообщества в целом, культурные критики в Азии и Африке совсем не замечают. К великому счастью, потому что деглобализованный, вырванный из общемирового контекста и лишенный мостов с Западом глобальный Юг — это резня в Нанкине, призывающие к геноциду целых этнических групп правительства, аятоллы, хуситы и Хезболла. А Октоберфест — это когда всем весело вне зависимости от того, из какой страны вы приехали и насколько вы углублялись в вопросы баварской идентичности. Запрыгивайте в ледерхозе и наслаждайтесь жизнью.
Спасибо, мне было интересно услышать еще об одной книжке Кампфнера, я знал у него только Why the Germans Do it Better. Пара вопросов. Я, к сожалению, так и не понял, какое йодли Такео Иши имеют отношение к Швейцарии, Германии или Баварии. Йодль ограничен Тиролем. Да и танцевать под Иши на Октоберфесте никак нельзя: формат ярмарки на Терезином Лугу гостевых концертов не предусматривает, в каждом шатре свой оркестрик, играющий днем условные Schuhplattler, а вечером - хиты диско. Второй вопрос в том, где и как для вас пролегает граница между Западом и Востоком. Относится ли, скажем, к "дистопично" выглядящим копиям Запада город Санкт-Петербург, над псевдогреческими храмами которого, с их колоннадами, призванными спасать от южного зноя, издевался еще Астольф де Кюстин? И романтическим символом которого местные считают атлантов с портика Лео фон Кленце, пристроенного к Новому Эрмитажу там, где улица Миллионная копирует Мюнхен в районе Одеон-платц.
Дмитрий, доброй ночи! На мой взгляд, в 2024-м году довольно трудно говорить об ограниченности какого-либо культурного феномена географическими рамками — в особенности когда он давно был глобализирован, благодаря чему тот же Иши сумел узнать о йодле по радио в родной Японии. В D-A-CH в целом, по моим наблюдениям, люди (не все, конечно, но молодежь и туристы — в большинстве своем) не утруждают себя проведением строгих различий между культурами исторических областей, и на пресловутом Октоберфесте в этом году я встречал немало гостей в скорее швейцарских или тирольских одеяниях, нежели исконно баварских. Помимо оркестров и хитов диско, во многих местах проигрывают беспощадные немецкие шлягеры прямиком с CD-сборников из 2000-х (обязательно с иллюстрациями брецелей и пивных кружек на обложках). Музыку эту трудно уложить в какие-то жанровые каноны, и условный поп-йодлинг здесь легко дружится с евробитом. Нечто подобное я полчаса выслушивал, ожидая ночной автобус из Мюнхена в последний день фестиваля — совсем рядом с автовокзалом проходила прощальная вечеринка для туристов, и йодлинг оттуда также доносился. Петербург я образцом дистопии все же не назову, потому что, при всем его подражательском генезисе, с кошмарным китчем в лице окруженной высотными новостройками и паркингами бутафорской Эйфелевой башни он несопоставим. Дистопичность здесь родственна эффекту зловещей долины — город концептуально копирует Париж, но в деталях оказывается бедной китайской провинцией, что причиняет такой же дискомфорт, как и наблюдение за чересчур человекоподобным роботом, которого выдают неестественно резкие движения. С Odeonsplatz и Миллионной ситуация все же чуть иная — если это и рассматривать как копирование, то как довольно качественное, стилистическое. А вот, например, “набережная Амстердам” в Йошкар-Оле — конечно, дистопия и жуть из-за топорности исполнения и общего диссонанса с локальной средой.
Спасибо. Вы, кажется, первый известный мне человек, умеющий сходу отличить тирольский и швейцарский костюм от баварского, тем более, что вариаций у баварского Trachten тьма - да и исконным этот костюм без натяжки не назвать. Он, так - фантазия конца XIX века, времен зрелого романизма и подъема национальных движений. Родственник мюнхенской ратуши и замка Lichtenstein. И уж, чтобы дважды не вставать: являются ли два вас дистопичными копии Венеции в Баку и Лас-Вегасе?
На фестивале различить их, по-моему, довольно просто, потому что баварская традиционная одежда представлена на нем почти идентичными сувенирными комплектами — в особенности в случае с мужчинами, которые толпами ходят в совершенно одинаковых бутафорских трахтах из туристических магазинчиков близ Карловой площади. И когда в этой массе появляется человек в пестрой аппенцеллерской жилетке, он из нее сильно выделяется. Скорее всего совершенно неосознанно и потому что ранее он решил чуть сэкономить и купить костюм в одном из мюнхенских секонд-хэндов, доверху заваленных, например, всяческими швабскими или тирольскими одеяниями. Лас-Вегас для меня — сам по себе настолько вычурная квинтэссенция китча и пастиша, что без копии Венеции в ее пределах степень абсурда бы не достигала того критического уровня, когда любые эстетические претензии к Лас-Вегасу оказываются неуместны. А в бакинской Венеции венецианского, на мой взгляд, столько же, сколько мальдивского в так называемых Тульских Мальдивах, это ведь просто протяженный бассейн с каноэ. Дистопичность бассейнов, наверное, оценивается уже по каким-то другим параметрам.
Спасибо! Непременно перескажу нашим баварских Bua мнение московского эксперта про баварскую традиционную одежду и идентичные сувенирные комплекты. Они-то пока еще полагают, что швабское и есть есть баварское. Впрочем, не парьтесь. В Германии не совпадают исторические и административные районы, а исторических территорий тьма (если вы упомяните оба Альгоя, то приятно разнообразите последующие тексты). Так что совершенно одинаковые костюмы совершенно одинаковы лишь для туриста. Я, например, своих аугсбургских всегда опознаю по тому, что у нас носят обрезанные Loferl, а не гетры. А уж шляпы, рубашки, вышивки, Charivari... И, да, здесь это обычная выходная одежда. Не сувенирная, не маскарадная. Что-то типа пиджака в СССР. В ледерхозе удобно обсуждать, например, дистопичность трансплантации итальянского Ренессанса в зону фахверка и шиферных крыш (впрочем, это уже Франкония, но Франкония тоже Бавария). Да и тема апроприации Пфальцем культуры Альгоя является для нас, безусловно, злободневной.
Париться на эту тему мне только в удовольствие, потому что “эксперт” я не московский, а административно вполне швабский, из-за чего тезис “швабское и есть баварское” меня немного смущает. Аугсбург и запад Баварии в целом — разумеется, но есть еще и огромный современный Баден-Вюртемберг, а здесь в деревнях в одном только Шварцвальде я видел несколько вариаций костюмов, не слишком напоминавших то, что я встречал в условном Нюрнберге или Пассау. Впрочем, открывать бездонную тему о границах баварской и вюртембергской идентичности, проявляемой через традиционные костюмы, мне не хочется. Я в них отнюдь не великий специалист и более чем готов простить упомянутым мною выше туристам появление на народных гуляниях в нарядах, чья стилистика расходилась с моими профанскими представлениями о баварской одежде. Главное, чтобы в ней действительно было удобно обсуждать дистопичность трансплантации итальянского Ренессанса в зону фахверка, и никто бы этот процесс не прерывал претензиями к недостатку аутентичности ледерхозе из сувенирной лавки с патчем футбольного клуба "Бавария" на подтяжках. Моя статья — именно об этом.
Япония особо интересный кейс для этого (анти)ориенталисткого дискурса. С одной стороны западная япономания 19-го века как бы полностью вписывается в построения Саида, с другой стороны, современное искусство начиная с импрессионистов это в значительной степени результат евро-японского синтеза. Это был именно глубокий синтез, а не апроприация. Т.е. одно другому не мешает, просто одно отражает поверхностную сторону процесса, другое - глубинную. Позже, с японской стороны тоже были сначала подражания европейской моде и технике, а потом синтез, давший, например, глобальную культуру манги-аниме. Возможны ли поверхностное заимствование и глубокий синтез одно без другого? Наверное нет.
Просто ужас)) всех обидели и ограбили! Даже октоберфесту досталось! BLM на минималках
В XVIII веке, когда Абд аль-Ваххаб основывал свою особенно отвратительную форму ислама на Аравийском полуострове...
Особенно гибельным становится влияние инквизиции на интеллектуальное развитие Европы в XVI веке, когда ей, вместе с иезуитским орденом была доверена цензура книг. В XVII веке число её жертв значительно уменьшается. XVIII-й в. с его идеями религиозной веротерпимости был временем дальнейшего упадка и наконец полной отмены инквизиции во многих государствах Европы: пытки совершенно устраняются из инквизиционного процесса в Испании, а число смертных казней сокращается до 2 — 3, и даже меньше, в год.