Каша вместо идентичности. Почему попытки Кремля сформулировать понятие «русской нации» всегда заканчиваются ксенофобией?

30 марта в Кремле прошло заседание Совета по межнациональным отношениям при президенте. Владимир Путин открыл дискуссию таким заявлением: «В практике ряда государств гражданская и этническая идентичности часто воспринимаются как конкуренты. Считаю такой подход – у нас, во всяком случае, – мягко говоря, абсолютно некорректным, а для нашей страны, хочу это подчеркнуть особо, абсолютно неприемлемым. Человек может принадлежать к той или иной этнической группе, но страна у нас всех одна – большая Россия». На какой ряд государств намекнул президент и что он хотел сказать таким противопоставлением – неясно, наверное, найдутся политологи, которые разъяснят эту критику. Но вот рассуждения о «гражданской и этнической идентичности» – явное продолжение прежних поисков ответа на вопрос «кто мы?», к которым нынешний Кремль, любящий порассуждать о своем историческом предназначении, регулярно возвращается.

Проблемы с идентичностью

Интрига в этой дискуссии заключается в предъявлении очень разных версий самоопределения. В Конституции написано: «Носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ». Выражение «многонациональный народ» стало в начале 1990-х годов политическим компромиссом между представлением о единстве и равенстве («народ») всех жителей новой России и указанием на его этническое разнообразие («многонациональный»), которое легло в основу его продекларированного федеративного устройства. Компромисс просуществовал, впрочем, недолго. После разгрома объявившей себя независимой Ичкерии/Чечни Кремль стал планомерно сворачивать права субъектов федерации и укреплять вертикаль управления. В этой политической реальности 2000-х годов формула «многонациональный народ» стала выглядеть не очень удобной, нужны были новые термины, которые бы больше подчеркивали единство и общность.

В языке правящей элиты возникли две конкурирующие и сосуществующие конструкции, которые хотя и не фигурировали в Конституции, приобрели фактически официальный статус. Первой стала идея «российской цивилизации», исторически объединившей разные народы в одно сообщество со своим, как выразился Путин раньше, «генетическим и культурно-нравственным кодом». Слово «цивилизация» придавало России высокий и важный статус отдельного мира, а не просто одной из множества стран, хорошо рифмовалось с претензиями на великодержавие и альтернативный геополитический центр, равный всей «западной цивилизации», а также отсылало к имперскому и советскому прошлому, которое можно было включить в «цивилизационную» рамку. У «российской цивилизации» есть двойники – «евразийская цивилизация», то есть сообщество России и соседних, близких ей стран, и «русский мир», то есть сообщество России с отдельными регионами и группами, лояльными русской культуре. Список стран и групп, которые входят в эти последние категории, правда, не имеет точных очертаний и больше зависит от амбиций кремлевских политиков. Соотношение между «российской» и «евразийской» цивилизациями и «русским миром» не совсем ясное, непонятно, в какой иерархии они между собой находятся, но такое внутреннее противоречие не очень смущает политиков, которые легко переключаются между этими понятиями.