Митинг-концерт в поддержку «спецоперации» ВС РФ в Украине

Митинг-концерт в поддержку «спецоперации» ВС РФ в Украине

It's My City

⤢

Что такое маньеризм, когда он был и какими звонкими именами он представлен в истории мирового искусства, я в общих чертах знаю.

Но не так давно, — уж не помню по какой причине, — мне понадобилось почему-то энциклопедическое определение этого довольно странного, двусмысленного и, скажу честно, не любимого мною явления.

В одной энциклопедической статье я прочел, что для маньеризма «характерны изломанность, напряжённость, болезненность линий и форм».

В другой — примерно то же, но чуть-чуть другими словами, было сказано о присущих этому художественному течению «изломанности, взвинченности, змеевидности».

Заметим, впрочем, что «изломанность» была упомянута и там, и тут. А вот «змеевидность» — это да, это, как иногда говорят редакторы, цепляет.

Об этой «змеевидности» я всякий раз вспоминаю, натыкаясь, — к счастью, не так часто, как могло бы в наши дни, — на змеевидную букву латинского алфавита, выбранную зачем-то в качестве бодрого и боевитого символа новейшего военно-патриотического энтузиазма.

А также об этой же самой «змеевидности» вкупе с «изломанностью» и «взвинченностью» я вспоминаю всякий раз, когда с пыльных полок социальных сетей на меня вываливаются образцы вербальных отправлений тех или иных бесконечно «изломанных» натур, как будто бы наслаждающихся своим «напряженным», своим «болезненным», но несомненным негодяйством.

Их риторика, именно по причине своей змеевидной изломанности, выглядит гораздо противнее, чем дуболомные солдафонские откровения различных «силовиков» в сопровождении сводного хора платных или добровольных подпевал из различных, взбухших на казенных харчах военно-исторических обществ и бравых подтанцовщиков из Останкинского кордебалета.

В тех есть все-таки какое-то своеобразное дикарское обаяние. А эти…

Вот, например, один из дежурных сетевых придурков, навсегда инфицированных основательно просроченным уже к 90-м годам прошлого столетия тем, что на нашей территории было принято называть «постмодернизмом», выдал некий громокипящий пассаж, до меня дошедший в виде парочки цитат, заботливо упакованных и преподнесенных мне прямо к столу.

Короче, вот что мне пришлось прочесть:

«Чем дальше в лес, тем больше я восхищаюсь масштабом и радикализмом той революции, что произошла в России 24 февраля 2022 года.

Путин — настоящий революционер, какая неожиданность, — сделал то, что не получалось у кэрролловской Алисы, он достал ключ и открыл нам дверь в волшебный сад новой жизни, где вся ненавистная погань, раздувавшаяся за счет России десятки лет, вдруг сдулась за несколько дней, и стало холодно и свежо от какого-то очистительного, радостного ветра.

Конечно, мы не вернулись в прошлое — такого прошлого никогда не существовало, мы сочинили его прямо сейчас, — но зато мы, несомненно, уничтожили неправильное настоящее, и, главное, то будущее, куда так не хотелось идти.

Наконец-то жизнь вздрогнула, резко развернулась, да и зашагала в другую сторону».

И чуть дальше:

«Пусть как можно дольше продлится это отчаянно смелое 24 февраля — и тогда все не напрасно».

Каким-нибудь образом формировать и, тем более, формулировать свое отношение к этому самому, — не знаю, как точнее и короче это назвать, — даже как-то и неловко.

Однако прочитанное оказалось не совсем бесполезным, потому что умудрилось выдернуть из сусеков памяти ярчайшее воспоминание из детства.

Вот что я вспомнил практически немедленно.

Я немедленно вспомнил о том, как горел соседский дом. Это было вечером. И практически все жители нашей улицы, окружив горевший дом и в нетерпении ожидая не слишком, как водилось тогда, торопливую пожарную машину, взволнованно обсуждали и комментировали это более чем драматическое событие. Ужас перед бездушной стихией, сочувствие к погорельцам, желание и в то же время невозможность чем-нибудь помочь да и просто возбужденное любопытство витали над головами толпы.

Отдельным номером был там местный дурачок Женя, человек лет около сорока, но навсегда оставшийся семилетним. Он в страшном возбуждении подбегал то к одной, то к другой группке людей и, широко и радостно улыбаясь, истошно орал «Ура!»

Пожар между тем разгорался все свирепее и жарче. А Женя становился все веселее и веселее.

Впрочем, это не было никаким маньеризмом — ни змеевидным, ни изломанным, хотя и вполне взвинченным. Это был не маньеризм это была самая обыкновенная социально-культурная невменяемость, каковая, кстати, в значительной степени свойственна высказываниям и поступкам наших новейших маньеристов.

И я даже боюсь и думать о том, что ещё должно случиться, чтобы сами собой, без посторонней помощи, заткнулись эти смрадные выхлопы окаянного живодерского змеевидного маньеризма.