Бунтарь с причиной. Зачем Канье Уэст приезжает в Россию и восхищается Гитлером

Неделя в России началась с обсуждения однодневного визита скандального рэпера Канье Уэста в Москву, вызвавшего небывалый ажиотаж. Журнал «Москвичка», созданный пропагандисткой Кристиной Потупчик для светско-лайфстайлового оформления кремлевского курса на СССР 2.0, резюмировал : «Иначе говоря, Канье cancel the cancelled culture. И, вероятно, его приезд очертит новый тренд. Хватит бояться и клеймить Россию». Что ж, тезис этот несколько преувеличен.

Новый тренд приезд рэпера в РФ очертить не может, поскольку Канье крайне далек от положения трендсеттера. При всей своей популярности (и отчасти даже культовости для хип-хоп сообщества), на Западе артист воспринимается как фрик, «различающий хорошее» в Адольфе Гитлере и снимающий клипы про обезглавливание парня своей бывшей жены. С ним не хотят иметь дел креативные агентства и бренды вроде GAP, Balenciaga и Adidas, разорвавшие контракты с Канье из-за антисемитских высказываний, — однако последние годы именно такую репутацию рэпер всеми силами и пытается поддерживать.

На фоне чего визит в Россию 2024 года — это вполне закономерный жест публичной фигуры, для которой заигрывания со свастикой в дизайне одежды и признания в симпатиях к Владимиру Путину давно стали нормальными элементами провокативного имиджа. Канье Уэст 2020-х — это про китч, про эстетизацию маргинальности и языка вражды, про аккуратную деконструкцию западного мейнстрима через ассоциацию себя со всем, что не укладывается в его окно дискурса (от Дональда Трампа до НСДАП).

Поэтому вывод «хватит бояться и клеймить Россию» в контексте прибытия такой персоны кажется не очень уместным. Уэст, напротив, вполне гармонично встроил РФ в свой токсично-гротескный ассоциативный ряд, под стандарты которого Кремль вот уже третий год ее форсированно «реформирует». Направление для неконвенционального, экстремального туризма, куда уже давно не суется никто, кроме правоконсервативных журналистов и лидеров восточных диктатур — удачный выбор для артиста, чей образ держится на бесконечном эпатаже и противопоставлении себя канонам западного шоу-бизнеса.

Выбором не менее удачным было назначение в 2023 году российского дизайнера Гоши Рубчинского главным дизайнером бренда Yeezy, основанного Канье в 2013-м. Он на Западе считается фигурой радикальной и скандальной, в особенности после истории о домогательствах к 16-летнему подростку. На день рождения к дизайнеру Уэст в Москву и прилетал — к слову, в 2016-м они в российской столице уже встречались, в Мультимедиа-арт-музее на Остоженке.

Тогда массового помешательства, толп подростков на Красной площади и комментариев Александра Дугина прибытие Канье не спровоцировало, но к 2024-му «изолированно-суверенная» Россия чересчур изголодалась по международному вниманию, чтобы сдерживать спрятанный под слоями антиамериканского официоза банальный карго-культ. Отдельно останавливаться на этой теме нет необходимости, поскольку ажиотаж вокруг Канье совершенно идентичен сопровождению февральского «пришествия» в Москву Такера Карлсона.

⤢

Москва, 30 июня 2024 года. У отеля Four Seasons выстроилась толпа подростков в ожидании Йе (Канье Уэста)

@sotaproject

Любопытнее, чуть дистанцировавшись от российского политикона, взглянуть на феномен Канье Уэста (и, опосредованно, Гоши Рубчинского) как на претензию занять в медийном пространстве нишу, которую принято называть контркультурой. И попытаться осмыслить, почему в другом виде в 2024-м году существовать она не может.

Если сейчас скупить в условном книжном в Манхэттене весь имеющийся в продаже глянец о поп-культуре, от Vanity Fair до Rolling Stone, а затем начать все это листать под аккомпанемент включенного на телевизоре MTV, приблизительно через 15 минут можно испытать приступ смертельной скуки. Вероятно, чарты, премии, пресса, критика и дискуссии, существующие вокруг музыкальной индустрии, никогда не были настолько монотонны и предсказуемы, как в 2024-м году — собственно, и сама музыкальная индустрия в столь «однообразном» состоянии также никогда находилась.

Сейчас она, грубо говоря, поделена между двумя крупными игроками: стадионной попсой вроде Тейлор Свифт или Билли Айлиш и мейнстримным хип-хопом вроде Дрейка и Трэвиса Скотта. Игроки это не конкурирующие, а взаимозаменяемые и взаимоподпитываемые — это тот случай, когда политологическую теорию подковы про парадоксальную родственность коммунистов и фашистов уместно «примерить» на культуру. Современная западная поп-музыка и хип-хоп почти что слились воедино — последний все еще старается отстаивать свою самостийность за счет более агрессивной мелодики и лирики, но в целом уже очень давно не отсылает к своей кондиции 1990-х, когда свои первые альбомы представили The Notorious B.I.G. и Snoop Dogg.

В 1997-м, например, вышла знаменитая песня группы Aqua «Barbie Girl» про фантастически-пластиковый мир Барби, и трек The Notorious B.I.G. «Hypnotize» про «нигеров» и гетто — и здесь грань между попсой и хип-хопом предельно очевидна. Также, в 2024-м, выходит сингл Билли Айлиш «Lunch», выполненный в духе альтернативного R&B — с клипом, стилизованным под хип-хоп Западного побережья начала 2000-х, и песня Трэвиса Скотта «FE!N», продакшн которой напоминает скорее Леди Гагу 2009-го года с речитативом и более рваным ритмом, чем что-то из старой хип-хоп школы.

Безусловно, у Билли Айлиш и Трэвиса Скотта бесконечно много различий, но эстетически и композиционно они несопоставимо ближе друг к другу, чем, например, были современники Майкл Джексон и Грэндмастер Флэш или Backstreet Boys и Wu-Tang Clan. 2000-е ознаменовались активным сближением двух изначально противоположных жанров, которое сперва привело к появлению множества совместных успешных синглов, а затем и обретению хип-хопом и поп-музыкой некоего общего места на стыке R&B и фанка, которое сильно размыло ту грань, что еще в конце 1990-х была предельна очевидна.

Так хип-хоп эволюционировал из своей условной «гангстерской» ипостаси, которую на рубеже веков рассматривали даже как контркультурного преемника находившегося в упадке панка, в мейнстрим — то есть стал новой попсой. Попсой, ныне занимающей возмутительно монопольное положение из-за кризисного состояния ее традиционного конкурента — рок-музыки, которую сейчас также или представляют массовые поп-рок коллективы вроде Måneskin, или «сбитые летчики» вроде хэви-метал групп из 1980-х, работающие на локальную аудиторию «ностальгирующих» и в общем поп-дискурсе не заметные.

Рассказал я это все для того, чтобы обрисовать общие координаты «музыкальной конъюнктуры». В ней царит господство двух крупных «зонтичных» партий, у которых существуют свои «спойлеры» вроде гиперпопа и прогрессивного рэпа, однако в совокупности все они создают довольно однородную среду — с очень схожей эстетикой, звучанием и позиционированием. И противопоставлять себя этой среде содержательно очень трудно, поскольку она являет собой музыкальную индустрию как таковую — со своим крайне не восприимчивым к экспериментам слушателем, имеющим солидную систему ожиданий от новой музыки благодаря алгоритмам стриминговых сервисов и социальных сетей.

И здесь мы приближаемся к «трагедии» Канье Уэста. Очевидно, что своим имиджем он отчаянно пытается выделить себя из мейнстрима, заставить публику усомниться в его адекватности и поверить, что он — совершенная противоположность олицетворению современной попсы Тэйлор Свифт (с которой у него довольно долгая история взаимонепонимания). Однако попытки эти упираются в то обстоятельство, что действительно бросить вызов современной индустрии можно лишь через предложение какого-то концептуально иного, отличного от доминирующего на рынке «продукта».

И как раз-таки это Канье не может (или сознательно не хочет) сделать. Он способен шокировать аудиторию визитами в Россию, залитой черным цветом обложкой альбома, жуткого вида масками, антисемитскими высказываниями и заявлениями о том, что он — Бог, однако его музыка при этом совсем не отражает той же склонности к протесту, какая прослеживается в его риторике и поведении. Его последний совместный с рэпером Ty Dolla Sign альбом «Vultures 1» — это обычный трэп, который последние лет 7 делают практически все коллеги Уэста по жанру. Это было бы революционно и созвучно радикальным имиджевым метаморфозам году в 2011-м, но сейчас это именно тот самый «доминирующий продукт» — качественно спродюсированный, но вполне заурядный.

Однако (в том числе) за счет громких скандалов с извинениями перед еврейским народом, удалением отдельных песен со стриминг-сервисов и очередными заигрываниями с нацистской символикой, альбому удалось занять лидирующие позиции в чартах. И это тот случай, когда контркультурный имидж был смоделирован для продвижения популярного, массового продукта — это феномен, распространенный в маркетинговой среде (базовый пример — «панковские» ботинки Dr. Martens), но крайне редкий в музыкальной. Где, как правило, личность и репутация артиста находятся в весьма тесном соприкосновении с содержательно-эстетической составляющей.

Но эта самая составляющая в мейнстриме 2024-го оказалась слишком размыта — здесь почти все вовлечены в создание своеобразных гибридов хип-хопа и R&B, из-за чего «территория индивидуального» вытесняется из музыкальной сферы в имиджевую, где эксперименты все еще возможны. Потому что если Канье захотел бы выразить свой протест через музыку — и записал бы новый альбом, к примеру, в духе dungeon synth (следуя примеру скандального проекта Burzum, с логотипом которого рэпер носит футболку) или хотя бы в индастриал-хип-хоп стиле, как группа Death Grips, он бы потерял слушателей. Которых он еще в начале 2000-х привлек довольно популярно-мелодичным звучанием своих первых альбомов The College Dropout и Late Registration.

⤢

Инстаграм* Гоши Рубчинского (* — принадлежит Meta, признанной экстремистской организацией и запрещённой на территории РФ)

Собственно, если вспомнить про Гошу Рубчинского и модную индустрию, то «радикализм», о котором в 2016-м писал Vogue, здесь также оказывается несколько поверхностным. В марте этого года Канье и Гоша выпустили коллекцию одежды, которая представляет собой комплект базовых вещей с кириллической надписью «Черные псы». Каким-либо образом расширить это описание невозможно, потому что никаких иных деталей в этой коллекции попросту нет.

Это было свежо и интересно — в 2008-м году, когда Гоша провел показ своей первой коллекции «Империя зла» на стадионе «Сокольники», где «гопнического» вида модели топтали спортивное покрытие в трениках и олимпийках а-ля 1990-е. И это в разгар путинского гламура нулевых, когда модный ландшафт на «внутреннем рынке» пытался определять Денис Симачев со своими до безумия китчевыми и вычурными экспериментами с хохломой.

Но за 2010-е дизайнерское миросозерцание Гоши Рубчинского — в особенности, к слову, среди российской молодежи — из диковинно-маргинального превратилось в мейнстримное. Как и трэп-музыка, стритвир с кириллическими шрифтами давно перестал быть скандалом и превратился почти что в кэжуал, что-то совсем не радикальное и не скандальное.

И, собственно, если убрать из нашего контекста последние два прилагательных из предыдущего абзаца, все будет в порядке — два деятеля культуры занимаются своим делом, которое широко востребовано у аудитории: альбомы слушаются, худи и носки раскупаются за часы. Однако проблема здесь видится именно в том, насколько высок в 2024 году порог вхождения в категорию радикальных контркультурщиков: достаточно или быть вовлеченным в скандал с домогательствами, или без передышки рассказывать на подкаст-шоу невнятную чушь про Адольфа Гитлера, Владимира Путина и евреев, продолжая при этом делать сугубо коммерческую музыку.

Для американской прессы в шоу-бизнесе сейчас не существует фигуры более противоречивой и одиозной, чем Канье. Когда-то этим статусом обладал Курт Кобейн, феномен которого во многом состоит в том, что Nirvana, делая изначально совсем не массовую музыку, угодила в топы чартов, а затем не смогла оттуда выбраться даже после релиза намеренно сырого, «невыпускаемого» альбома In Utero, после чего Кобейн покончил с собой. Локальная скандальность же, например, Дженезиса Пи-Орриджа объяснялась не только серией операций по смене пола и созданием вокруг группы Psychic TV своего рода религиозного культа, но и бесконечными экспериментами с индастриалом, трансом, хаусом и психоделическим роком на более чем ста студийных альбомах, в целом расширивших границы понимания этих жанров.

И в случае c эпохой Уэста-Рубчинского куда большим радикалом, бросающим вызов мейнстриму, представляется, например, Лана Дель Рей, эксплуатирующая эстетику Америки 1950-х годов и уже не первое десятилетие успешно переосмысляющая дрим-поп, впавший в спячку в начале 2000-х. Или же южнокорейский диджей Peggy Gou, в 2023-м году сумевшая покорить дискотеки по всему миру песней (It Goes Like) Nanana, основанной на сэмпле из евродэнс-песни 1998-го года. И это действительно радикально и талантливо — подстраивать коммерческие шаблоны под свой вкус, не оставаясь маргинальным малотиражным артистом, а выбиваясь в чарты. При нынешних «однородных» обстоятельствах это требует определенной смелости и решительности.

⤢

Йе (Канье Уэст)

Инстаграм* Гоши Рубчинского (* — принадлежит Meta, признанной экстремистской организацией и запрещённой на территории РФ)

А мерч с надписями «Фак Адидас. Ади нах*й» и сравнения себя с молодым Владимиром Путиным — это не протест и не контркультура, а напускной эпатаж, за которыми едва ли прослеживается творческая смелость. И об этом не стоит забывать, если примеру Канье последуют другие артисты, которые для тиражирования своей музыки решат подкрепить ее коммерческий потенциал парой неаккуратных реплик о заговоре мирового еврейства или ЛГБТ-сообществе. Такой неожиданный «медийный лифт» образовался благодаря «культуре отмены», которая настолько масштабировала институт публичного осуждения знаменитостей, что они разглядели в нем ресурс для продвижения — с довольно локальными практическими издержками в виде разрыва отношений с брендами (для которых, как показал прецедент Уэста, эти разрывы совершенно не выгодны — и в будущем от такой практики они могут вовсе отказаться).

И при всем «инфошуме», который потенциально будет сопровождать такие фигуры, — которые поедут турами по России, КНДР, Ирану и прочим «отмененным» местам, — первоочередно следует фокусироваться именно на их творческом, а не имиджевом аспекте. Ведь последний так искусно способен маскировать стагнацию и конформность под маской протеста, который непременно подогревает интерес.