Великодушие и разврат: к критике политической экономии секса

Редактор этого издания любезно предложил мне написать заметку о сексе и власти. Не считая себя ни специалистом, ни тем более экспертом ни в теории, ни на практике, я тем не менее решила поделиться некоторыми предварительными соображениями, из которых, возможно, когда-нибудь сложится более четкий проект. Некоторые мои мысли по поводу женской сексуальности были изложены ранее в другом тексте, и здесь я продолжаю их развивать. Мой собственный сексуальный опыт, наверное, не слишком велик, но и не слишком мал – смотря с чем сравнивать. Но даже если бы он был исчерпывающим, все равно одних житейских наблюдений было бы недостаточно, чтобы приблизиться к истине секса. Поэтому, помимо опыта, наброски мои складываются из прочитанных книг и статей, разговоров, наблюдений за собой и другими людьми, а также праздного мониторинга приложений, при помощи которых женщины и мужчины подбирают себе сегодня половых партнеров в соответствии с заданными параметрами, то есть, попросту говоря, ищут свою любовь.

Многие думают, что любовь и секс – разные вещи. Это очень распространенное патриархальное заблуждение, от которого страдают в первую очередь, конечно, женщины, даже если изо всех сил притворяются (прежде всего сами перед собой), что им нужен просто секс. Просто секса не бывает. Если вам кажется, что вы занимаетесь просто сексом, – значит, вы, скорее всего, пребываете в состоянии эмоциональной тупости, когда достижение оргазма возможно, но счастье никак нет, потому что у вас кастрирован очень важный отвечающий за наслаждение орган, о существовании которого вы даже не догадываетесь. Эта кастрация представляет собой защитную реакцию: если бы не она, вы бы, возможно, почувствовали одиночество, страдание, никчемность и прочие вещи, бегство от которых толкает вас на поиск физической близости с другим существом или группой существ.

Любовь – это близость, связность, сцепление, а секс – более конкретная, частная форма такого сцепления. Можно любить родину, можно любить книгу или фильм, мороженое, маму, собаку, все что угодно. Любовь без секса бывает самая разная, но вот секс без любви – это просто глупый донжуанский миф, который является органической частью нашей картины мира. Если мы занимаемся сексом сами с собой, то мы просто любим сами себя (нарциссизм) – или то устройство, на которое мы обменяли заработанные деньги (фетишизм). Посмотрите рекламу секс-игрушек. Если вы думаете, что любовь – это что-то совсем другое, вы ошибаетесь. Это тоже любовь, просто у вас она вот такая, игрушечная.

В соответствии с расхожим заблуждением, любовь возвышенна и не имеет никакого отношения к тому, что мы делаем сегодня вечером с этим случайным партнером, благодаря смартфону материализовавшимся перед нами во всей своей нелепой наготе. Нам на него плевать, мы ему не перезвоним, мы даже не скажем ему, как нас зовут, мы отведем глаза, мы вытрем ноги об этот коврик, а чтобы он нас не догнал, мы его забаним. Или так: мы с ним по-честному договорились, мы вместе или по очереди доставляем друг другу физическое удовольствие в равных долях и расходимся без претензий. Но даже при такой видимости демократического паритета – мы все равно уже вытерли ноги об этот коврик. Его обмякшее тело летит в холодную реку забвения с моста нашего одиночества. Если вы думаете, что любовь – это что-то совсем другое, вы ошибаетесь. Это и есть любовь, просто у вас она такая – сохраняющаяся в качестве определенного отрицания.

«Я еще не нашел свою любовь, но зато у меня есть много разнообразного секса», – говорит он, осторожно вытирая ноги и, возможно, продолжая наивно верить, что его любовь ходит где-то там. Между тем она всегда уже здесь, просто у нее такая жалкая, пустая форма. Мы не хотим размениваться, не хотим продешевить и тем более не хотим попасть в зависимость или быть использованными. Поэтому, прежде чем заниматься любовью, мы не забываем позаботиться о защите не только тела, но и души. Ни голыми руками, ни голыми ногами нас не возьмешь: наше сердце в презервативе, со всех сторон защищено от ударов, как боец Росгвардии на митинге оппозиции.

Мы защищаем свои границы от эмоциональных притязаний, и потому наша любовь похожа на войну. Матрица этой войны – борьба за признание, или диалектика господина и раба, описанная Гегелем в четвертой главе «Феноменологии духа». Краткое содержание ее таково: встречаются двое, между нами завязывается или может завязаться борьба; тот, кто продемонстрирует, что не боится, – становится господином, второй – тот, кто испугался, – будет рабом. Бесстрашие господина делает его независимым, тогда как раб слишком привязан к жизни, которую боится потерять, и поэтому он зависим. Мы легко воспроизводим эту структуру в любых отношениях, особенно в любовных, где все как на ладони: кто кажется менее зависимым, тот и главный (материальная зависимость женщин от мужчин в традиционных обществах – наглядная форма такого тупого доминирования). Наш страх зависимости и навязчивое желание все контролировать – это скрытая или явная форма борьбы за власть.

Неслучайно, таким образом, стандарты сегодняшних сексуальных отношений задает поставленная на прочные коммерческие рельсы культура БДСМ, в контексте которой секс как таковой уже становится необязательным дополнением к отношениям господства и подчинения. Мы просто договариваемся, что кто-то будет ногами, а кто-то ковриком. Казалось бы, если убрать весь сопутствующий маскарад (плетки, наручники, и так далее), от секса здесь ничего не останется. И однако это все еще форма любовного отношения, в которой – потенциально – каждый может оказаться ковриком.

Посмотрите на этого господина: ему кажется, что он надежно защитился, спрятался в доспехах своего безразличия, но мы же понимаем, что это театр. Вполне возможно, что тот, кто в этой сценке играет раба, как раз и есть настоящий господин. Возможно, его БДСМ-партнер – проституированная женщина, получающая деньги за оказание услуг госпожи, и, если этому рабу не понравятся ее приказы, завтра она останется без ужина. Тогда получается, что по-настоящему главный не тот, кто машет плеткой, а тот, кто заказывает музыку, – и платежеспособный коврик в конечном итоге оказывается в выигрыше, получая в количественном отношении больше удовольствия, чем равнодушно вытираемые об него ноги (потому что коврик думает, что он-то как раз этого и хотел). Здесь происходит смена регистров: мы видим, что в сексуальной любви есть не только отношения власти, то есть своего рода политика, но и экономика.

Жорж Батай писал, что на самом деле есть не одна, а целых две экономики. Первая – ограниченная – это все наши жалкие людские делишки, наша хозяйственная деятельность, определяемая заботой о прибыли и накоплении. Мы хотели бы тратить меньше, а получать больше, чтобы на нашей стороне образовывался избыток, прибыль, прибавочная стоимость или прибавочный продукт. Мы хотим получать, приобретать и владеть. Мы думаем, что чем больше имеем, тем больше мы есть. Если мы что-то даем, то непременно рассчитываем получить взамен, и желательно больше, чем дали, – в идеале все наши затраты следует понимать как инвестиции. Если вы обратите внимание на то, как современные люди договариваются между собой о краткосрочном или длительном сексуальном партнерстве, вы сразу поймете, что все эти договоренности валидны в рамках ограниченной экономики: услуга за услугу, ты мне – я тебе. Если я люблю тебя больше, чем ты меня, значит, ты меня используешь, что недопустимо. Вынеси, пожалуйста, хотя бы мусор. Я заслуживаю большего. Дай.

Однако есть еще одна экономика. Батай называет ее всеобщей, или экономикой по мерке вселенной. Это экономика безудержной расточительной траты. Как бы люди ни старались накапливать свои богатства, все может враз уничтожить извержение вулкана. На уровне планетарном вся наша ограниченная экономия оборачивается грудами токсичного мусора, и потеряем мы в итоге все равно больше, чем приобретем. Расточительная трата, которую можно наблюдать, по мысли Батая, в природе, в смерти, в прыжке тигра, не предполагает никакой компенсации. Она происходит не от нужды, а от избытка.

В человеческих обществах, хотя они и развиваются по ограниченным законам, тоже имеются элементы всеобщей экономики. Таким элементом является, например, дар. В некоторых архаических обществах не равный обмен, а именно расточительный обмен дарами служил базовой экономической моделью. Даритель обретал власть над тем, кто принял дар. Борьба за власть переходила в потлач – то есть такой всегда неравный обмен, в котором каждый ответный дар должен был превышать по ценности исходный, так как остаться в долгу означало утратить престиж. Эти базовые законы всеобщей экономии до сих пор действуют в нашем обществе, хотя они уже не являются такими очевидными и самодовлеющими. Для обыденного сознания все вроде бы наоборот: мы соревнуемся не в том, кто больше отдаст, а в том, кто больше получит. Это норма, которая распространяется и на секс, и на любовные отношения вообще. Мы инвестируем в отношения. Мы вкладываемся, рассчитывая получить больше – любви, заботы, удовольствий, оргазмов. И вроде бы главный здесь тот, кто берет, кому дают. Такова ограниченная экономика секса.

Женщина, которая дает всем, в этой экономике слывет падшей. Испытывая над ней моральное превосходство, мы спешим ее уличить, разоблачить, наказать. Или так: мы спешим доказать, что мы не такие, мы знаем себе цену. Ее наслаждение для нас непостижимо и предосудительно, потому что она действует в рамках иной экономики. Для нашего общества это просто какой-то скандал. Она дает, не получая взамен, как бы оказываясь служанкой всех господ сразу, но при этом она не служанка и не раб. Почему? Потому что ей от них ничего не нужно. Она от них не зависит, ничего не просит, ничего не желает получить. Ее любовная стратегия – это чистый дар. Такую модель женского распутства не стоит путать с поисками себя, предпринимаемыми современной эмансипированной женщиной, если эти поиски не выходят за пределы индивидуалистической парадигмы, в соответствии с которой женщина должна стать полноценным потребителем удовольствий и вправе требовать от партнеров того же, чего требуют и они. Нет, я совсем не про то, не про равенство, понимаемое как демократический паритет в рамках утилитарной морали и логики взаимовыгодного обмена услуг.

Женщина, которая всем дает, просто опрокидывает эту логику. Ее желание совершенно немыслимо в рамках классической или современной буржуазной морали. Она даст вам все, что вы хотите, – и ей от вас взамен ничего не будет нужно. И власть над вами ей тоже не нужна. Причастность ее тела ко всеобщей планетарной экономике вывела ее из замкнутого круга господства и подчинения, в котором вы продолжаете вертеться между страхом зависимости и желанием получить желаемое на выгодных для вас условиях. Она не госпожа и не рабыня, а свободный человек. И любовь для нее – не заинтересованность, не нехватка, не требование «дай», а избыток и великодушие. К сожалению, в мире ограниченной экономики людей, у которых сердце без презерватива и которые готовы просто давать другим, презирают, обижают и бьют. Это не значит, что с ними что-то не так. Это значит, что с миром что-то не так. Истина секса пробивается к нам через несовпадение между двумя экономиками, когда любовь сжимается до замкнутого круга отношений власти. Если мы хотим его разорвать, надо учиться дарить, учиться быть великодушными.