От «Пионерской зорьки» - к песням протеста. Как советские подростки обретали свободу через западную рок-музыку

Первые концерты «Аквариума» и западных рок-звезд, репортажи для перестроечной «Комсомольской правды», «Новой газеты» и «Звуков.ру», работа в киноиндустрии, задержание во время протестов против ареста Алексея Навального и вынужденная эмиграция из-за сотрудничества с «нежелательной организацией». Обо всем этом журналист и музыкальный продюсер Олег Пшеничный рассказывает в книге под рабочим названием «Флэшбеки и записки», которая сейчас готовится к печати. «Отдел культуры» начинает публиковать отрывки из неё.

Пионерская зорька

Случайный архангелогородец, тем декабрьским вечером оказавшийся во дворе длинного девятиэтажного дома по адресу проспект Павлина Виноградова, 102, должен был испытать изрядное удовольствие, увидев, как из окна пятого этажа летит почти новый стереомагнитофон «Маяк-203». Магнитофон слегка вращался в полете, как искусственный спутник земли, а его электрический провод дополнял картину своими более сложными конвульсиями вокруг оси вращения увесистого черного параллелепипеда.

На уровне третьего этажа от магнитофона отделилась катушка с магнитной лентой «Свема-10», и, раскручивая пленку с записью альбома «Роллинг Стоунз» «Goat's Head Soup», рухнула в белый декабрьский сугроб рядом с магнитофоном.

Короче, папа выкинул мой магнитофон из окна.

Поскольку папа был чемпионом города по боксу 1958 года, бросок дался ему без труда, но как летел магнитофон, я, конечно, не видел, и лишь воображение подсказывает мне, как это выглядело со стороны. Я в это время стоял в прихожей, в зимнем тулупе, с чемоданом, в который наспех поместил школьные учебники и свою коллекцию музыки. За минуту до броска магнитофона я объявил папе, что решил пожить у бабушки (не добавив, что папа меня вконец достал своим суровым воспитанием, — но демарш и без этого выглядел достаточно дерзко).

— У бабушки? Ну валяй, я тебе помогу, — сказал отец, открывая окно на кухне. Потом взял магнитофон за ручку и метнул его в вечернюю декабрьскую темноту, ушел в спальню и невозмутимо лег на кровать с газетой «Правда Севера» .

Нельзя сказать, что я рыдал, но слезы изрядно мешали мне говорить по телефону с Клепиковым, которому я немедленно позвонил.

— Клепиков, привет, тут кое-что случилось, приходи к моему подъезду.

Я вышел во двор и сразу увидел в девственном сугробе только что выпавшего снега черный прямоугольник, обозначивший место приземления единственной ценной вещи, которая у меня тогда была в жизни. Пока Игорь бежал ко мне из соседнего квартала, я извлек останки магнитофона из сугроба и разложил их на скамейке.

От падения у магнитофона сломался хребет — металлическая рама, на которой держались все детали, и он по сути состоял уже из двух почти независимых друг от друга частей, соединенных проводами и внешним корпусом, который тоже был серьезно поврежден.

Примчавшийся Клепиков горестно хмыкал и близоруко щурился.

Так сложилось, что бабушка моя жила в соседнем доме, и мы с Клепиковым отправились к ней, по дороге почти ничего не сказав друг другу; всё было понятно без слов.

Бабушка встретила нас, философски покачивая головой, и накормила на кухне горячими свежими щами из квашеной капусты. Клепиков ушел домой делать уроки, он учился только на отлично.

Так началась моя жизнь на бабушкином диване в отдельной маленькой комнате, куда помещался платяной шкаф, тот самый раскладной диван-кровать и дедушкин книжный шкаф с полным собранием сочинений Ленина и Сталина, а также романов с короткими простыми названиями — «Партизаны», «Соть» и «Разгром».

Зато был небольшой балкончик (когда-то малышом я там крепко застрял головой между прутьями балконной решетки, — чего долго не замечали гости, собравшиеся в большой комнате за праздничным столом, — а теперь я мог там покуривать свой «Беломор», на что и бабушка и дедушка смотрели сквозь пальцы).

Каждое утро бабушка готовила мне изумительный завтрак, будила и включала на кухне радио, которое ровно в семь сорок задорным голосом объявляло: «Здравствуйте, ребята! В эфире «Пионерская зорька!».

Между прочим, магнитофон мы с Клепиковым вскоре починили, полночи промучавшись с паяльником, отвертками и обыкновенной проволокой, с помощью которой скрутили каркас в новое, рабочее состояние. Так он и стоял без корпуса, зияя свежими ранами и шрамами, но исправно крутил бобины с записями «Джетро Талл», «Эмерсона» и «Лед Зеппелин».

И как только мы его починили, я расправился с «Пионерской зорькой», избежав при этом ненужных дискуссий о том, зачем вообще её включать по утрам.

Стена между моей комнатой и кухней не была капитальной, это была тонкая гипсовая перегородка. Дедушкиной дрелью я проделал совсем незаметную дырочку аккурат за репродуктором, стоявшим на холодильнике, и провел к нему два тоненьких проводочка от динамика моего магнитофона, который ставил с той стороны стены на табуретку.

После того, как звучало объявление «Здравствуйте, ребята!», а бабушка отворачивалась к плите, где жарились гренки или еще что-нибудь, я как будто подкручивал ручку громкости, а на самом деле переключал репродуктор на мои провода. Вуаля! Следом за словами «В эфире "Пионерская Зорька!"» там звучало эхо гитары Джимми Пейджа, и «Лед Зеппелин» начинали свое бессмертное:

Hey, hey mama said the way you move,

Gonna make you sweat, gonna make you groove.

До выхода в школу можно было прослушать как раз одну сторону альбома, и успеть переключить репродуктор на новости, которые приходил слушать дедушка. Я целовал бабулю и уходил в школу.

Только не нужно думать, что бабушка моя была старенькая, наивная и невнимательная: летом, когда я уже сдал выпускные экзамены и готовился к поступлению в университет, был один случай, который убедит вас в обратном.

Готовился я в основном на набережной, где белыми ночами можно было не только легко читать книги, но и, например, пить шампанское с бывшими одноклассниками или просто со знакомыми, друзьями и подругами.

Одна из таких знакомых, дочь капитана подводной лодки из города Северодвинска (имя которой мы здесь называть не будем), однажды выпила со мной целых две бутылки шампанского и опоздала на последний автобус в Северодвинск. Сначала мы надеялись, что догуляем до первого утреннего автобуса, но даже в конце июня ночи в Архангельске довольно прохладные, и мы, дождавшись восхода, совсем уже продрогли, и с этим не могли справиться даже наши взаимные смелые объятия.

Иметь дело с дрожащей от холода девушкой довольно скучно, и я всё-таки решился:

— Ладно, пошли ночевать ко мне, бабушка с дедушкой спят, никто ничего не заметит.

Мы на цыпочках прокрались на третий этаж, и я помню, как бесшумно открывал замок: наверное, это было похоже на кадр из фильма про искусных грабителей банков. Моя комната была прямо напротив входной двери и мы без труда, так же бесшумно, на цыпочках прошли туда.

Я расстелил постель и слегка расстроил мою гостью, попросив ее не ходить умываться, чтобы никого не разбудить.

И вот только она улеглась к стеночке (когда она раздевалась, я выходил на упоминавшийся уже балкон), — раздался стук в дверь, негромкий, но довольно отчетливый и решительный.

Моя гостья в ужасе почти втиснулась в щель между диваном и стеной и натянула на голову одеяло.

В дверях стояла бабушка — в своей ночной рубашке, в очках, и укоризненно смотрела на меня. «Ох, Олёшка!»

А в руках у нее был чистый, кристально белый накрахмаленный комплект белья.

— Как же ты девушку-то позвал, а свежего белья не постелил! Позор-то какой! — хрипловато, спросонья сказала бабушка, вручила мне белье и хмуро пошла на боковую.

Утром мы все завтракали на кухне, бабушка расспрашивала ее про жизнь капитанов-подводников, а из кухонного репродуктора негромко доносилась музыка из последнего альбома «Дайр Стрейтс».

….Или это был «Иисус Христос суперзвезда»? Точно не помню.

Песня протеста

В 1979 году у нас в школе физичка оскорбила одноклассницу (кажется, словом на букву «б»).

Мы посовещались, и я за несколько перемен обошел параллельные восьмые, девятые и десятые классы. Нашу идею поддержали все единогласно.

На следующий день все пришли в школу, даже прогульщики, но никто не входил в учебные кабинеты Про «итальянскую забастовку» в капиталистических странах я до этого сам лично рассказывал на политинформации по материалам газеты Morning Star. Мы письменно изложили наше единственное требование — публично извиниться перед Наташей в той же аудитории и в том же кабинете.

Мы не входили в классы целый день, несмотря на уговоры и угрозы. На следующий день пунктуально явились к первому уроку, но по звонку снова никто не пошел в класс. Я ещё сходил в редакцию газеты «Северный комсомолец» и принес им сочинение о сложившейся ситуации. Причем, когда я приходил, там уже знали о происходящем, потому что шум, оказывается, пошел «по всему городу».

Мы также выпускали газету «Ведомости», печатая ее на настоящей машинке, и вывешивали ее на доске объявлений. Поскольку мы печатали четыре экземпляра — по очереди дежурили и следили, когда выйдет учитель НВП и сорвет ее. Мы потихоньку вывешивали следующий экземпляр. А однажды мы заметили, что он, срывая экземпляр, подмигнул нашему дозорному! После этого мы поняли, что он специально срывает газеты не слишком часто, его просто заставили срывать, а он следил, чтобы побольше ребят успели прочитать, и срывал их не сразу…

У нас был комитет из шести человек, по одному от каждого класса, и мы демократично решали тактические и стратегические вопросы.

На третий день мы снова не вошли в классы, а членов стачкома стали по одному вызывать к директору. У директора Т.П. (Тамары Николаевны Петраковой) сидели двое в пиджаках, нам сказали, что это из управления образования. Я уже тогда был мерзким типом и сказал им, что у них на лбу написано, что они из КГБ, они разозлились — хотя, казалось бы, чему тут обижаться?

Так вот, их интересовала только одна вещь: КТО НАС ВСЕХ ЭТОМУ НАУЧИЛ. Их совершенно не интересовала суть проблемы, и им, разумеется, даже в голову не могло прийти, что достаточно извиниться перед Наташей — и все вернутся к учебе. Ну и они так и не поверили, что мы всё придумали сами.

Однако мы потерпели поражение: они сказали, что если мы не прекратим забастовку, Наташиного папу уволят из флота дальнего плавания, и она, чуть не плача, попросила нас прекратить — и не надо извинений.

Ну мы и прекратили, не надо так не надо. Хотя настроение было так себе… Но все равно в этот день многие прогуляли последний урок, наша компания пошла играть в карты и слушать «Лед Зеппелин». Но это уже был социально близкий прогул…

Наташа сейчас живет в Москве, но мы давно не виделись.