Открытие памятника жертвам казахского Голода в Алматы, 2017 год
Фото: Kazis Toguzbaev / RFE
В уходящем августе только ленивый не смеялся над со всех сторон нелепым учебником по истории от Мединского и Торкунова. И заслуженно: суконный язык, фактические несостыковки, двойные стандарты и нескончаемые потоки антиамериканского нытья серьёзно затрудняют неироничное чтение сомнительного пособия для одиннадцатиклассников. Однако за всей этой буффонадой таятся куда более неприятные вещи.
Как минимум, проблема в том, что подобные учебники вскоре получат ученики и других возрастов. Выпуск соответствующего издания для школьников 5–9 классов уже проанонсировал профессор РАН Александр Чубарян. Историк прямо заявил: да, расскажем детям, что бывают империи плохие («их») и хорошая («наша»). Дескать, там — заморские колонии и классический колониализм, а у нас — объективное единство и общее экономическое пространство.
Очередные двойные стандарты здесь падают на благодатную почву. Немалой части россиян традиционно импонирует мысль, что именно их страна веками несла некую особенную миссию — одинаково в царский, советский и современный периоды истории. И этот выдуманный патент на цивилизаторство легитимизирует всё то, что было бы преступным для тех же США или Великобритании. «Они» — угнетали и грабили, «мы» — учили и поднимали с колен. «Я русский оккупант, это моя профессия, так сложилось исторически», как с претензией на самоиронию пошучивали сторонники ещё «Русской весны» 2014 года.
Исторический опыт, правда, говорит ровно об обратном. Нередко желание Москвы причинить добро другим народам приводило к ужасным последствиям. В 1930-х годах так вышло в Казахстане. Ашаршылык («Великий голод»), трагедия местной коллективизации, до сих пор остаётся будто в тени происходившего в те же годы в Украине, на Кубани и в Поволжье. Однако относительно общей численности этноса именно казахи пострадали от сталинской политики сильнее остальных загнанных в СССР этносов.
Инспектор без измени и убийство без наказания
От этого человека в архивах осталась одна лишь фамилия — Панчехин. Неизвестны ни его имя, ни дата и место рождения, ни что-либо другое из биографии. С уверенностью можно лишь сказать, что этот человек в начале 1930-х годов работал в Рабкрине — Рабоче-крестьянской инспекции, органе госконтроля в раннем Советском Союзе. По службе инспектор и оказался в Казахстане, тогда ещё не союзной республике, а автономии в составе РСФСР.
24 января 1931 года Панчехин начал расследовать дело, которое при иных обстоятельствах претендовало бы на статус исключительного. Тремя месяцами ранее пограничники на юго-востоке Казахстана настигли беглецов — примерно пару сотен людей, в основном казахов и дунган, потомков переселенцев-мусульман из Китая. Судя по всему, с ними бок о бок шли и несколько русских с украинцами. Планы разноязыкой группы не вызывали сомнений.
Отчаявшиеся мужчины и женщины вели детей и остатки скота, чтобы проскользнуть сквозь китайскую границу и покинуть перед началом зимы охваченные голодом казахские степи.
У хребта Боро-Хоро они рассчитывали выйти в Илийскую долину — уже на территории Синьцзян-Уйгурии, в то время полунезависимой от Пекина. Однако у города Текели беглецы привлекли внимание уполномоченных ОГПУ. В Каратальском районе пограничники остановили скотоводов. А дальше…
К Панчехину попали несколько чекистских рапортов насчёт случившегося в октябре 1930-го. Отчёты расходились между собой в деталях, но в целом давали похожую картину. Задержание несостоявшихся эмигрантов обернулось массовым убийством. Уполномоченные ОГПУ сообщали о примерно 18–20 убитых, в том числе нескольких женщинах и детях. Выживших взяли под арест, при этом девять семей всё же смогли бежать и уйти в вожделенный Синьцзян.
Миграция из советского Казахстана в годы голода
Карта: Wikipedia / Aidos2
Установить, что именно спровоцировало бойню, представлялось трудным. Один из присутствовавших чекистов утверждал о якобы найденных трёх охотничьих ружьях и одной сабле. Однако никто не оспаривал, что беглецы — видимо, охваченные ужасом — воспользоваться этим оружием даже не пробовали.
«По материалам, имеющимся в Каратальском районе, отмечается следующее. Во-первых, никакого сопротивления среди бежавших не было. Во-вторых, в числе убитых было много бедняков. В-третьих, оставшихся в живых нескольких женщин и девочек изнасиловали, это подтверждают врачи. В-четвёртых, был грабёж убитых и тех, кто остался в живых. Необходимо это дело рассмотреть подробнее»
— из доклада в общесоюзный наркомат РКИ
К чести Панчехина, он пытался расследовать трагический инцидент. Даже выезжал на место преступления, откуда никто и не думал убирать трупы. Они так и лежали в снегу неподалёку от китайской границы. Но рвение инспектора не оценили другие представители советской власти. Они открыто заявляли, что раз беглецы располагали оружием, то стрельба по ним была полностью оправдана. Ну а остальное, в том числе групповое изнасилование — несущественные мелочи. Некоторые прямо назвали дальнейшее расследование бесцельным.
Не осталось данных, что каратальские убийцы понесли хоть какую-то ответственность. Безнаказанность за такие убийства в Казахской АССР тех лет советский актив воспринимал как норму. Уж слишком много людей пытались бежать из республики — нередко с остатками своего скота, ставшего бесценным в условиях тотального голода. И чекисты получали карт-бланш на любые меры против таких страшных злоумышленников.
«Недавно [в 2010-х годах] открытые в Казахстане архивы, содержащие доклады сотрудников ОГПУ, переписку советских деятелей и депеши дипломатов в Синьцзяне, пролили свет: в 1930–1931 годах на китайской границе были убиты тысячи людей, пытавшихся уйти от царившей в Казахстане безысходности. Куда больше было тех, кто в 1928–1933 годах сумел перебраться в Синьцзян; возможно — до 200 тысяч человек»
— Сара Камерон, американская учёная-историк
Причинить добро или оставить в покое?
В XVIII-XIX веках казахские земли подчинила себе Российская империя. Экспансия носила характер не лихой конкисты, а постепенного поглощения, растянувшегося почти на полтора века. Последняя из территорий современного Казахстана, юго-восточный Жетысу (Семиречье), вошёл в состав России уже в 1860-х годах.
В конце XIX века насчёт новых подданных в Санкт-Петербурге шла дискуссия. Стоит ли приучать кочевых «инородцев» к оседлости или лучше оставить их в покое? Столичные чиновники с их бюрократическим мышлением, конечно, ратовали за первое: оседлое население проще контролировать. Но имперские эмиссары в Великой степи указывали на гибельность принудительной седентаризации. Наиболее проницательные чиновники справедливо отмечали, что условия жизни в этом краю слишком специфические. И кочевое пастушество — едва ли не единственный возможный способ вести более-менее сытую жизнь.
Казахстанский климат — это и перепады от зимних −50°С зимой до летних +50°С летом, и нерегулярные осадки, и частый джут — резкие весенние похолодания, чреватые падежом скота.
Со временем имперские власти пришли к компромиссной формуле. Пусть оседлость приходит в жизнь кочевников постепенно, по мере их планомерной интеграции в новую реальность. Кстати, этот расчёт вышел не таким уж и наивным. До 1917 года порядка 10% казахов по разным причинам выбрали жизнь в городах или оседлое земледелие со скотоводством.
Семья кочевых казахов в степи. Фото С. М. Прокудина-Горского, 1911.
Wikimedia Commons
На рубеже XIX и ХХ веков Санкт-Петербург пытался также заселить «пустующие» земли крестьянами из Украины и русских губерний. Последствия эксперимента вышли неоднозначными. Не все колонисты приспособились к непривычным для себя условиям — каждый пятый новосёл в итоге всё равно вернулся восвояси, при этом и казахи потеряли немалую часть исторических кочевий. Ситуацию усугубили трудности из-за Первой мировой и Гражданской войн, помноженные на чудовищную засуху 1921 года и большевистскую продразвёрстку.
В 1921–1922 годах, когда новая власть ещё устанавливалась по стране, Казахстан уже поразил первый «советский» голод.
Тогда погибло порядка миллиона человек, как коренных жителей, так и переселенцев. Площадь обрабатываемой земли сократилась вдвое, а количество голов скота упало на две трети. Здравый смысл подсказывал осторожное восстановление после долгих лет бедствий. Но на деле жителей Степи ждали новые, ещё более суровые испытания.
Большие беды от «малого Октября»
12 сентября 1925 года секретарём Казахстанского крайкома ВКП(б) стал Филипп Голощёкин. В большевистской иерархии 49-летний коммунист родом из Псковской губернии представлял фигуру второго-третьего плана, несмотря на приличный дореволюционный стаж в партии — 14 лет. Его главной заслугой считалось соучастие в расстреле царской семьи на Урале летом 1918 года.
Однако сам Голощёкин определённо желал большего. Знакомство с этой персоной непроизвольно заставляет задуматься: существовал ли такой человек на самом деле или его уже post factum выдумала антикоммунистическая пропаганда.
Даже товарищи по партии характеризовали этого большевика как исключительно фанатичного и нетерпимого человека.
С первых дней в Кызылорде (в Алматы столица переедет в 1927–1929 годах) Голощёкин открыто заявлял, что советская власть здесь пока представляет фикцию. Дескать, раз Октябрьская революция прошла мимо Степи, то ей нужен свой «малый Октябрь». Однако немногочисленный актив компартии повсеместно натыкался на препятствия. Задачу со звёздочкой представляла сама организация Советов и партийных ячеек среди мобильного разрозненного населения, постоянно мигрирующего на сотни километров.
Филипп Голощёкин, 1930-е годы
Фото: e-history.kz
Центральному руководству казахстанский глава всеми силами доносил, насколько на его территории необходимы самые решительные меры:
«Советы фиктивны. Действительная власть у агентов и ставленников бая [богача]. Бай господствует и подчиняет всех, вплоть до коммунистов в ауле. Связи бая распространяются и дальше, вплоть до ответственных работников на уровне губерний и всего края [КазАССР]»
— из письма Голощёкина в Москву, весна 1926 года
Бесхитростная логика подводила фанатика-коммуниста к простому выводу. До тех пор, пока казахи продолжают странствовать со своими стадами, нельзя и надеяться, что они станут нормальными советскими гражданами. Опять же, кочевой образ жизни предполагал целый комплекс социальных институтов, однозначно чуждых большевикам. Речь шла и о традиционном делении казахского общества на жузы, племена и роды, и об особом статусе торе и ходжа: потомков, соответственно, Чингизидов и арабских проповедников ислама.
Заставить коренных жителей отринуть всё это могла лишь коренная ломка существовавших устоев. И Голощёкин при полной поддержке Москвы не сомневался в необходимости крайних мер.
Можно ли въехать в социализм на верблюде?
В 1920-х годах советские учёные пытались досконально изучить казахское скотоводство. Требовалось понять, как максимально эффективно перевести жителей с кочевого образа жизни на оседлый. Однако, как быстро обнаружили учёные, ни на один из поставленных вопросов представлялось невозможным дать по-большевистски чёткий ответ.
Не сбылись изначальные надежды, что удастся «научно» установить оптимальный размер стада и нужное одному человеку количество коров, лошадей или верблюдов. Размеры и состав отдельных хозяйств сильно варьировались в зависимости от конкретного региона. Так что в середине 1920-х годов в партийных и научных кругах Казахстана шла ожесточённая борьба, перекликавшаяся с общесоюзной дискуссией о судьбе НЭПа.
Как шутили в кулуарах парткомов Кызылорды и Алматы, суть споров сводилась к ответу на вопрос: можно ли въехать в социализм на верблюде?
Местные интеллигенты и русские специалисты-небольшевики настаивали, что традиционный быт пастухов нуждается в точечном постепенном улучшении, но никак не насильственном уничтожении. В пример такие авторы приводили американские штаты Среднего Запада с похожим на казахский климатом, призывая брать за образец тамошние ранчо.
«Уничтожение кочевого быта в Казахстане знаменовало бы собой не только гибель степного скотоводства и казахского хозяйства, но и превращение сухих степей в безлюдные пустыни»
— Сергей Швецов, экономист и этнограф
В те же годы своих земляков от последующих бед пытался спасти нарком просвещения автономии Смагул Садвакасов. В своих статьях он доказывал, что в кочевых аулах создан прообраз бесклассового общества. Садвакасов справедливо указывал, что за время одной кочёвки богачи и бедняки внутри одного рода могли по нескольку раз меняться местами. Поэтому и рушить сложившиеся социальные механизмы — значит, мешать построению коммунизма. Конечно, Голощёкин лишь отмахивался от такой наивной риторики.
Советская агитация против зажиточных земледельцев, 1930 год
Изображение: Wikipedia
В декабре 1927 года XV съезд ВКП(б) утвердил курс на сплошную коллективизацию в масштабе всего Советского Союза. Казахстану полагалось идти флагманом в этом тренде. И местный руководитель собрал вокруг себя лояльных деятелей, в нужном ключе истрактовавших догмы марксизма. Дескать, казахское общество — «патриархально-феодальное, родовое по форме, классовое по содержанию». А чтобы коренное население республики трансформировалось в полноценную нацию, родовые связи и их основа, кочевое пастушество, следует разрушить.
Баям — бой. И всем, кого мы в них запишем
В 1928 году голощёкинские власти запустили масштабную конфискацию «байских» хозяйств. Обиходное словечко «бай» здесь сыграло ту же роль, что и русское «кулак» с украинским «куркуль» при аналогичных кампаниях в РСФСР и УССР. Сугубо разговорное понятие обернули в псевдонаучный термин, сделав из него образ врага.
Сама кампания выпала на период устойчивых засух и губительных джутов — ни московских, ни местных коммунистов такие тонкости не волновали.
Столичное руководство заранее (и во многом условно) поделило территорию Казахстана на кочевые, оседлые и смешанные районы. В зависимости от попадания в ту или иную зону «байством» считалось обладание разным количеством скота. В итоге по всей степной автономии насчитали 700 таких хозяев. Причём местному активу не запрещали при исполнении изобличать новых врагов «сверх плана» — что они с радостью и делали.
С молчаливого одобрения высшего начальства операцию сопровождали многочисленные эксцессы исполнителей.
«Члены комиссии раздели нашего соседа Садыка догола. Связали его и приставляли револьвер к груди, требуя рассказать, где у него ещё есть скот, где спрятано другое добро. Когда убедились, что ничего больше не осталось, его исхлестали до крови. Беременную жену Садыка от лужи крови хватил приступ, она умерла»
— Зейнеб Маметова, очевидица конфискации 1928 года
Вдвойне опустошительный характер кампания приняла в окрестностях Семея (Семипалатинска). Эти места большевики считали местом силы алашординцев, казахских национал-демократов времён Гражданской войны, и внутрипартийных оппозиционеров вроде Садвакасова. «Семипалатинскими безобразиями» возмущались даже отдельные советские деятели, в Москву потоком шли гневные письма — но никаких наказаний, естественно, никто не понёс.
Агитатор выступает перед жителями аула
Изображение: д/ф «Зулмат» (2019)
Сами казахстанские власти позиционировали происходившее как волю исключительно коренного населения. Ведь русских с украинцами к изъятию скота почти не привлекали, всю низовую работу перепоручали сплошь этническим казахам. В одних случаях скот у обречённых забирали соседи из традиционно враждебного рода, в других — бедняки из собственного племени, в третьих — «идейный» актив из городских жителей..
Бессмысленный грабёж наиболее успешных скотоводов, по выражению Сары Камерон, разрушил саму ткань казахского общества, сделав катастрофический голод вопросом времени. Правда, тот же Голощёкин в 1929 году сетовал, что у «баев» изъяли всего 145 тысяч голов скота — каких-то 2/3 от намеченного плана. Значит, предстояли новые битвы.
Красные звёзды вместо пробковых шлемов
Как ни странно, изначально план коллективизации казахских хозяйств носил сравнительно взвешенный и продуманный характер. Полагалось, что костяком будущей системы выступят наиболее крупные и успешные хозяйства, а потом к ним примкнут остальные. Однако уже к 1930 году большевики вернулись к привычной штурмовщине. В колхозы загоняли всех без разбору.
Иосиф Сталин (справа в первом ряду) на XV съезде РКП(б). Москва, 25 декабря 1927 года
Фото: Wikipedia
С подачи Голощёкина процесс сопровождался пропагандистским шумом в духе: «Коллективизация — база оседлости». За один 1930 год советский актив обобществил вдвое больше хозяйств, чем планировалось. Однако сам глава автономии, по-видимому, не радовался взятым темпам. С марта 1930 года некогда слепо преданный своему руководству коммунист слал в Москву одну телеграмму за другой. Он подробно описывал бедственное положение внутри своей республики, прося снизить нормы поставок мяса и зерна, но Кремль его не слышал.
Сталинские власти рассматривали Казахстан как неисчерпаемый донор аграрной продукции: огромная площадь, мало людей, много скота — что может пойти не так? В начале 1930-х годов до 80% мяса, которое съедали в Москве и Ленинграде, поступало как раз из КазАССР. И никакие нормы для неё коммунистическое руководство снижать не собиралось. Даже напротив:
1 июля 1931 года лично Сталин в ответ на новые мольбы Голощёкина потребовал от визави доставить в центр 64 тысячи тонн зерна — когда в самой республике уже голодали целые округа.
С такой же колониальной логикой союзные и республиканские власти подходили и к организации колхозов. Их рассматривали как способ отобрать нужное у населения, но не что-то ему предоставить:
«В 4,5 миллионов рублей оценивали только строительство колодцев для переселенцев, в то время как союзные власти выделили на все проекты орошения в Казахстане втрое меньше средств. В общем для 500 пунктов оседлости было построено четыре больницы и пять бань, для 80 тысяч осевших семей — всего 2000 домов»
— Султан Акимбеков, казахстанский историк
Хуже того, Москва нашла начинавшему голодать краю ещё одно применение. С 1930-х годов сюда начали направлять принудительно высланных жителей европейской части СССР. Десятки тысяч дополнительных ртов ещё больше усугубляли продовольственное положение в Казахстане. В те же годы близ Караганды начали сооружать гигантский лагерный комплекс, будущий печально знаменитый Карлаг. «Мешавшихся» местных пастухов без лишних формальностей выгоняли войска ОГПУ.
Жители степи спасаются от голода
Изображение: д/ф «Зулмат» (2019)
Некоторое время ситуацию спасала наиболее трезвомыслящая часть советского актива. Многие колхозы, особенно в удалённых уголках республики, первоначально существовали лишь на бумаге. На деле их номинальные работники вели хозяйство по обычаям предков с минимальными реверансами в сторону марксизма-ленинизма. Находчивые идеологи даже придумали для такого феномена оксюмороны вроде кочевых или родовых колхозов.
В тех же местах, где исполнители лютовали, жители отвечали вооружённым сопротивлением. В первые шесть месяцев 1930 года порядка 80 тысяч казахов из разных областей участвовали в спорадических восстаниях. Некоторые из них Советам пришлось подавлять с помощью авиации и регулярных частей РККА. Однако буквально за год-полтора коренные жители утратили весь ресурс отстаивать своё: чудовищная засуха 1931 года превратила голод в катастрофу.
«Всё население, проживающее в Казахстане, умирает от голода. Весь скот сдан государству, питаться населению нечем. В дальнейшем в Казахстане население существовать не может»
— Из письма жителей «аула № 4» близ Павлодара номинальному главе СССР Михаилу Калинину, февраль 1932 года
Бегство, каннибализм и покрывала как пища
В 1930–1931 годах урожайность зерновых в Казахстане упала на треть. Однако нормы по хлебу для республики власти не снизили, а даже увеличили на 20%. Единственный способ выполнить их для вчерашних кочевников состоял в обмене своих животных по самому грабительскому курсу.
«Барана меняли на 15 фунтов хлеба [6,8 кг], корову на полтора пуда [24,6 кг], кобылу на два пуда [32,8 кг], верблюда на три пуда [49 кг], хорошего коня на четыре пуда [65,5 кг]. Таким образом, казахский животновод в районе вынужден был менять последнюю корову на хлеб, чтобы выполнить распоряжение местных органов»
— Ельтай Ерназаров, участник коллективизации
Конечно, оставались ещё многие тысячи голов скота, но их полагалось отдавать в колхозы. А местные начальства, набранные обычно из случайных людей, зачастую не знали, что делать с нежданным богатством. Ведь большевики, запрещая кочевать, не спешили создавать условия для оседлого скотоводства. Это привело к массовым забоям и падежам домашних животных по всему Казахстану. В 1929–1931 годах количество лошадей в республике сократилось вдвое, коров — втрое, коз и овец — вчетверо.
Голодающая в Казахстане, 1930-е годы
Изображение: azattyq.org / неизвестный автор
Расхожий анекдот из уже брежневских времён — мол, в Сахаре при правлении компартии настанет дефицит песка — воплотился в жизнь самым дьявольским образом. В 1920-х годах в Казахстане одних только коров насчитывали в полтора раза больше, чем людей. Спустя десятилетие же новые власти республики вынужденно покупали парнокопытных в китайском Синьцзяне, чтобы хоть как-то восстановить своё сельское хозяйство.
Но, конечно, Ашаршылык стал прежде всего трагедией человека. Вплоть до лета 1933 года жители КазАССР не получали от центрального руководства никакой помощи. Тысячи людей оказались предоставленными сами себе. Сравнительную гарантию выжить давала лишь работа в городе — учителем ли, машинистом или подсобным рабочим. Вакансий всем не хватало: даже на карагандинских шахтах число мест сильно уступало количеству желающих туда попасть.
Те, кому не доставалось хлеба и мяса, ели буквально всё — вплоть до сорняков и очищенных от шерсти покрывал.
От голода и связанных с ним эпидемий в Казахстане погибли от 1,5 до 3 миллионов человек. Порядка 800 тысяч их земляков вынужденно покинули родные земли. Желаемым направлением для большинства служил китайский Синьцзян — именно у его границы произошла упомянутая в начале статьи резня в Каратальском районе. Многие бежали буквально куда глаза глядят. В 1930-х годах казахские диаспоры возникли на гигантском пространстве от северного Урала до Ирана и Афганистана.
«Одна шестая часть коренного населения навсегда покинула историческую родину. Из 3,5 миллиона казахов [по переписи] 1897 года, составивших 82% населения края, к 1939 году остались всею 2,3 миллиона. Их удельный вес в составе населения республики упал до 38%»
— Хангельды Абжанов, казахстанский историк
Что характерно, в других советских республиках мало кто радовался нежданным гостям. Еды у соседей едва хватало самим, а насчёт казахов ходили мрачные слухи, что среди тех выжили исключительно людоеды (в те годы действительно фиксировались многочисленные факты каннибализма). Местные власти обычно стремились вернуть беженцев обратно, чему всячески препятствовало руководство КазАССР. Для спасавшихся от голода людей в духе советского новояза придумали специальное словечко «откочёвщики»: чтобы придать их отчаянному шагу статус обычной сезонной миграции.
***
Только к 1934 году ужасы Ашаршылыка стали отступать. И не столько из-за действий власти, сколько благодаря внезапно смилостивившейся природе и отличному урожаю. К тому времени Кремль уже сменил руководство республики, поставив вместо Голощёкина более способного управленца Левона Мирзояна. Прежнюю команду Москва предсказуемо сделала стрелочниками за слишком уж очевидный провал — на некомпетентность хозяев Алматы жаловались все соседи, от сибирских до туркменистанских партийцев.
Вплоть до середины 1960-х годов основные показатели сельского хозяйства в Казахстане уступали аналогичным в период до коллективизации. Ещё более заметными вышли демографические потери. Вплоть до самого конца СССР республика оставалась единственной союзной, где титульный этнос уступал по численности русским.
Динамика численности основных этносов в Казахстане, 1897–1970 годы
Инфографика: Wikipedia / TarlanT
В Казахстане после 1991 года об Ашаршылыке долгое время вспоминали редко и очень осторожно. Однако в последние несколько лет о трагических последствиях абсурдной коллективизации говорят всё чаще и на всё более высоком уровне. Неприятным страницам из прошлого посвящают памятники, фильмы и книги. Очевидно, что ещё одно соседнее с РФ государство постепенно освобождается от химер из советского прошлого — то есть делает то, что самой России пока, увы, не под силу.
«Кто бы мне тогда [в 1930-х] сказал, что голод — дело и моих рук, я бы не просто не поверил, но и счёл бы оскорблением, мерзкой клеветой. Был уверен: мы несём не просто новый уклад, но и новую, самую справедливую модель жизни»
— Шафик Чокин, казахстанский учёный-энергетик, в молодости — участник коллективизации
Понравился текст? Ставьте лайк и подписывайтесь на автора и журнал «Ретроспектива»! Отдельная признательность — за ваши мнения и предложения в комментариях.
Основные источники статьи:
- Акимбеков С. Казахи между революцией и голодом;
- Байгарин М. Профессор Буркитбай Аяган: главной причиной голода в Казахстане была п ускоренная коллективизация;
- Жауперова А. Десять фактов о голодоморе в Казахстане;
- Камерон С. Голодная степь: голод, насиле и создание советского Казахстана;
- Мамашулы А. «С оглядкой на Россию». Что говорят эксперты о заявлении Ашимбаева о Голоде?
- Половинко В. Ашаршылык: 90 лет Голодомору в Казахстане, убившему не менее миллиона казахов;
- Статпаев Д. Откочевники мёртвой степи
