Презентация первого iPhone, 2007. Фото: David Paul Morris / Getty Images
Франкфуртская книжная ярмарка в этом году прошла под знаменем тирании во всех ее проявлениях. Публицистка Энн Эпплбаум, приехавшая в Германию за престижной Премией мира немецких книготорговцев — негласным знаком различия главного интеллектуала на всей ярмарке — много говорила об опасности диктаторских режимов и их тревожных успехах на поприще «пропагандистской войны». Теоретики же более популярной направленности, вроде Юваля Ноя Харари, рассуждали о вышедшей из-под контроля информационной революции, которая дестабилизирует общество и отнимает у него свободу и демократию.
Тема авторитарных вызовов в политике не нова и в русскоязычных медиа анализировалась не раз. Нарратив же о смертоносности информационной революции более интересен в силу его мимолетности. Он как бы витает в воздухе, периодически обозначая свое присутствие в интеллектуальной повестке через статьи об отдельных губительных проявлениях этого процесса — травме поколений Z и Alpha из-за смартфоноцентричного детства, ухудшении качества жизни из-за зависимости от гаджетов и так далее. Однако редко эти вопросы рассматриваются в широкой перспективе — как индикаторы масштабного кризиса, в который информационное общество с каждым годом все глубже себя загоняет.
Панельную дискуссию с участием Харари во Франкфурте мне посчастливилось посетить вживую. Посчастливилось не потому, что она отличилась какой-то феноменальной информативностью. Напротив, собеседником Харари был японский философ Кохэй Сайто — радикальный марксист, которому решением всех проблем мироздания представляется демонтаж капиталистической системы, что сводило содержательную ценность разговора к нулю. Ценность у него была как раз в предоставлении той самой широкой перспективы.
«Кто решает, что будет отображаться в верхней части ленты новостей? Кто решает, какое видео вы увидите следующим?… ИИ, алгоритмы. И им плевать на демократию. Их не волнует правда, их интересует только интеракция. Мир наводнен токсичной мусорной информацией, которая все больше злит людей. И она обрушает дискурс — а вместе с ним и демократию, которой он необходим», — говорил Харари под аплодисменты заполненного слушателями зала, которые в тот же день лицезрели вторжение вознесенной алгоритмами мусорной информации в книжную отрасль.
Юваль Ной Харари на Франкфуртской книжной ярмарке-2024
MAGO/Jürgen Kessler/ Global Look Press
Увидев в составленном для прессы дайджесте событий на ярмарке нечто под названием «Книжная премия TikTok», я сперва понадеялся, что это не очень смешная немецкая шутка, в духе излюбленной здесь «Каменной вши» — вымышленного огромного насекомого, таблички с информацией о котором можно встретить во многих заповедниках и зоопарках Германии. Но премия TikTok все же оказалась реальной. И представляла собой дефиле молодых писателей, со сцены поочередно благодаривших TikTok за возможность мгновенного превращения из авторов фанфиков в профессионалов с издательскими контрактами. Очевидно, весьма выгодными для обеих сторон — на стенде гиганта HarperCollins, например, книги тиктокеров экспонировались в отдельных стеклянных кубах, возвышавшихся над остальным ассортиментом. Отличить эти произведения друг от друга очень сложно: это сплошь young adult о трудностях взросления — с почти идентичным дизайном обложек, блербами о «новом слове в литературе» и фотографиями юных улыбчивых авторов, в этом году съехавшихся во Франкфурт, чтобы рассказать публике о революционности «Букстаграма» и «БукТока», а также сериалов с Netflix в качестве источника вдохновения.
Году в 2014-м это показалось бы чем-то инновационным и позитивным, потому что тогда процесс интервенции всего медийно-цифрового во все сферы человеческой жизни только начинался. Потребление музыки трансформировали новые стриминг-сервисы, в Instagram вот-вот появилась функция публикации видео, а набиравший обороты Tinder менял представление о знакомствах — тогда это воспринималось как удобное дополнение к «оффлайну», которое редко кто-то брался критиковать.
Существует несколько точек зрения на то, когда и из-за чего именно все пошло не так. Часто во всем принято обвинять пандемию COVID-19 и два «изоляционных» года, переломивших через колено баланс между цифровым и реальным и во многом убивших социальную жизнь в том виде, в котором мы ее знали еще в 2010-х. Это, в сущности, не так уж и важно.
Важнее же обозначить, что по состоянию на 2024-й год мы живем в мире, который очень сложно назвать приятным местом. Если не зацикливаться на и без того весьма заметных проблемах вроде вспыхивающих тут и там военных конфликтов и разрастающейся «новой оси зла» со столь же разрастающимся списком территориальных претензий и нападок на мировой порядок, упоминания достойны и тенденции и более локальные.
Например, скепсис к рождению детей в развитых странах (причем не столько из экономических, сколько из моральных соображений), драматическое ухудшение психического состояния подростков по всему миру, рост числа самоубийств в этой же возрастной группе, ее же беспрецедентное разочарование в базовых ценностях общества (в случае с США, к примеру, в концепции американской исключительности), тревожная статистика по одиночеству и десоциализации, все чаще звучащие заявления о стагнации в культуре и искусстве, застрявших в дадаистской манифестации бессмысленности всего происходящего через постмодернистский абсурдизм. Который проявляется и в социальных медиа, все глубже интегрирующихся в нашу жизнь, чтобы обогащать ее неограниченными объемами инфошума и примитивного развлекательного контента. В котором тонут традиционные СМИ, любое «серьезное», неповерхностное мировосприятие и тот самый упомянутый Харари дискурс.
Грубо говоря, состояние социального отчаяния, о котором Мишель Уэльбек писал еще в конце 1990-х и за что его тогда называли нигилистом и сварливым снобом, в 2020-е из ультрапессимистичной концепции превратилось в диагноз современности.
Который уже звучит с публичных трибун вроде Франкфуртской книжкой ярмарки, и в течение нескольких лет — при сохранении упомянутых выше трендов — может стать платформой для возникновения движений и доктрин, направленных на возвращение к более естественным способам существования.
Как это случилось в Германии и Швейцарии начала XX века, где ускорение технического прогресса и ритма жизни в целом создали спрос на ускользавшую во всей этой суете духовность. На этом фоне в странах начали появляться, можно сказать, протосубкультуры, из которых позднее вырастут те же хиппи. Не приемлющие материалистической чопорности империи Вильгельма немцы взялись массово уходить в леса и превозносить жизнь в гармонии с природой (движение Вандерфогель), превозносить ее же, но более радикально и нагишом (натуристы, нудисты или вовсе кокофаги), переосмыслять пищевые привычки и отказываться от деликатесов в пользу вегетарианства и «естественной диеты» (часто были элементами натуропатии), перекраивать «буржуазно-сковывающую» женскую одежду и практиковать свободную любовь. Весь этот комплекс течений получил название Lebensreform — реформа жизни.
Если предположить, что в 2024-м для возникновения аналогичного феномена существует не меньше предпосылок, чем в начале прошлого столетия, то уместно задуматься, как будет выглядеть «возвращение к природе» сейчас. Потому что почти все течения классического Lebensreform в Западной Европе живы и популярны по сей день, но оппозиции информационной революции они не составляют — она давно их поглотила и коммерциализировала.
Поэтому ей требуется ответ более актуальный и практикоориентированный. Почему бы, например, и не low-tech — использование «низких», простых технологий вместо передовых? Телефона-раскладушки вместо iPhone, iPod Classic вместо iPhone, цифрового фотоаппарата вместо… iPhone.
На самом деле low-tech вовсе не предполагает погружения в ретроманию и таскания за собой повсюду «Роллейфлекса» или «Полароида» — это, если хотите, эстетический слой тренда. Философский же сводится к тому, что
условный iPhone 16 Pro Max — компьютер-в-кармане, адаптирующий под себя образ жизни человека, за эту услугу ежесуточно отплачивающего семью часами экранного времени — это будто бы несколько противоестественно.
«Хотя жизнь без технологий звучит жертвенно и аскетично, я обнаружил, что выгоды перевешивают первоначальные потери. Когда вы подключены к Wi-Fi, вы отключены от жизни. Это выбор между миром машин и живым, дышащим миром, и я чувствую себя физически и психически здоровее, выбрав последнее», — писал (в буквальном смысле — на бумаге для дальнейшей перепечатки редактором) еще в 2018-м для The Guardian, вероятно, наиболее радикальный сторонник low-tech в мире Марк Бойл, вместе с технологиями отказавшийся еще и от денег.
Это еще одна крайность, на примере которой, тем не менее, можно проследить «максимальный» эффект такой философии. За полным отсутствием электронных устройств в жизнь возвращается девственная спонтанность, которая ранее «перекрикивалась» сотнями приложений и функций смартфона для ее гиперорганизации и упрощения. Без Google Maps для поиска ресторана в незнакомом городе придется знакомиться и разговаривать с людьми, без новостных Telegram-каналов о происходящем в мире придется узнавать из печатных изданий, поддерживая авторитетные СМИ покупкой газет и журналов, для пополнения плейлиста придется проводить время в музыкальных магазинах и в клубах меломанов-единомышленников, которые, как правило, в тех же магазинах и обитают, чтобы пойти на свидание в отсутствии Tinder придется знакомиться вживую, для общения с друзьями — ехать в паб, для просмотра премьеры — отправиться в кинотеатр.
Если анализировать low-tech с консервативной перспективы (а он на нее просто напрашивается), то в 2024 году он кажется самым эффективным рычагом для воскрешения little platoons, столь превозносившихся Эдмундом Берком и Алексисом де Токвилем. «Маленьких отрядов» — добровольных объединений людей, составляющих особую, надгосударственную ткань общества, способного и без помощи министерств и агентств создавать семьи, религиозные и гражданские организации, локальные сообщества. Отказ от вездесущего high-tech не только отберет у государств ключевой инструмент цифрового контроля и принуждения таких групп, но и вернет людей в поле реального общения и контактов, низовой самоорганизации способствующих.
Это не случайность, что за последние 20 лет — то есть за годы рассвета социальных сетей и мобильных технологий — даже такие прирожденные экстраверты, как американцы, стали погружаться в десоциализацию и одиночество.
С 2003-го по 2022-й год мужчины в США сократили время, затрачиваемое ими на личное общение, на 30%, подростки — на 45%. Люди стали значительно реже посещать религиозные службы, становиться волонтерами, состоять в клубах по интересам, ассоциировать себя с субкультурами — и это действительно, вспоминая цитату Харари, напрямую способствует обрушению демократии через общественную атомизацию.
Не может эффективно противостоять авторитарным тенденциям социум, каждый представитель которого имеет, в общем, портал для эскапизма в своем кармане. Современный смартфон не только избавляет вас от необходимости вступления в какие-либо социальные связи, «нарушающие личные границы», но и от трезвого вовлечения в социальную реальность в принципе. Ведь вы всегда можете укрыться от нее за семидюймовым дисплеем нового iPhone 16 Pro Max с отображаемым на нем Instagram, где над любой проблемой или трагедией уже многократно посмеялись и заглушили ее терабайтами инфошума.
«Когда вы развлекаете своего малыша в парке и получаете push-уведомление об очередном массовом расстреле, какой еще может быть у вас ответ, кроме как быстро убрать телефон? Точно так же шок и отчаяние из-за войны или социальной несправедливости неизбежно сглаживаются, когда они сводятся к мему в Instagram, который вы пролистывали много раз», — писала в 2022-м для The Atlantic Ксочитл Гонсалес, которая, потеряв в Калифорнии свой iPhone, была настолько поражена процветанием своей продуктивности и осознанности из-за этого обстоятельства, что сочинила целую колонку про «тупые телефоны как ключ к лучшей жизни».
Именно «отупление» кажется мне наиболее привлекательным в реальности 2024-го года подвидом low-tech. Он подразумевает не радикальный отказ от любых современных гаджетов и переезд в ирландскую глубинку без электричества по примеру Марка Бойла, а постепенную примитивизацию своего технологического поведения.
Например, сознательное удаление со смартфона всех социальных медиа, кроме мессенджеров и почтовых клиентов, на которые, в свою очередь, выставляются временные лимиты. Или же сознательную покупку более «тупой», устаревшей модели телефона, поддерживающей только базовые его функции — и постепенное их вытеснение сторонними «тупыми» гаджетами вроде фотоаппарата, музыкального плеера и электронной книги. А также «тупыми» социальными действиями — например, попыткой завести друзей в местном центре современного искусства или спортивном клубе вместо приложения Bumble.
По сути это возвращение в 2000-е годы, условный 2007-й, когда телефоны, ноутбуки и всяческие портативные консоли вроде PSP были почти у каждого, но они были слишком «тупы», чтобы всецело претендовать на конкуренцию за человеческое внимание с реальностью.
Мне в этом видится идеальный баланс, нарушение которого во многом и определяет весь тот длинный перечень проблем 2020-х: от глобальной депрессии до расширения сети диктатур. Потому что, говоря совсем грубо и упрощенно, для того, чтобы мир стал более приятным и дружелюбным местом, в нем нужно именно жить — а не развертывать инфраструктуру для массового цифрового эскапизма.
«Земля не поглотила меня целиком из-за того, что у меня не было телефона — учитывая состояние мира, я чувствовала себя относительно спокойно… Впервые за долгое время я смогла пройтись по улицам и иметь полноценные мысли, разговоры и чувства без неконтролируемого вторжения в них мировых событий через push-уведомления, эмоционального срыва через тексты или затягивающего отвлечения прокруткой полуоформленных мыслей, чувств и эмоций других людей, выраженных в социальных сетях. Я была полностью вовлечена в общение с людьми и глубже погрузилась в свою творческую работу», — писала Гонсалес.
Удивительно, что в 2024-м году описанный в этой цитате образ жизни представляет собой совершенно радикальную контркультуру, практике которой современность всячески противится. Сейчас мир устроен таким образом, что без уведомлений от Instagram и Facebook, без навигации от Google Maps и подписок на стриминговые сервисы вы будете чувствовать себя совершенным социальным инвалидом и ходячим анахронизмом. Но важно помнить, что все перечисленное создает лишь иллюзию реального взаимодействия, за которой скрываются несколько тысяч часов экранного времени в год, затраченных на взаимодействие сугубо с вашим устройством — и с реальностью, которую оно генерирует. Есть большие сомнения, что подобный образ жизни может вести к чему-то благотворному.
